Хорошо бы встретить ее еще раз в салоне у мадам Тальен – тьфу ты! Наполеон мысленно обругал себя, гражданки Тальен. Хотя называть гражданками этих изнеженных, утонченных дам, одетых в полупрозрачные наряды и словно изнемогавших от собственной красоты, как-то не получалось даже мысленно. Гражданки – это там, на улицах, те, кто ходит в грубой одежде, чьи руки красны от холодной воды, а на лицах выражение злобной озабоченности…

– Это совершенно не важно. Нельзя пропускать веселье только из-за того, что кроме тебя и сотни интересных людей на вечеринке будет пара придурков!
– Придурков будет больше...

– Влад, живо за мной! – и развернулся к выходу. В дверях он остановился и буднично заметил: – А все остальные участники милого и зажигательного спектакля бегом на конюшню в полное распоряжение Никифора Васильевича. Он как раз вчера жаловался, что не мешало бы почистить стойла. Не думал, что так быстро определюсь с кандидатурами.

– Полагаю, не ходит никто, – задумчиво протянула я.
– И как ты догадалась? – с сарказмом заметила Маша и снова уткнулась в книгу, дав понять, что разговор закончен. Мы с Ксюшей последовали ее примеру.

Я никогда прежде не ездил на мотоциклах, но это оказалось не сложнее, чем скакать на пегасе.

Я знаю несколько мелодий "Нирваны" - ими хоть камень дроби.

— Да прекратите вы! — взмолился я. — Должно же быть у человека право на личную жизнь!

— Да прекратите вы! — взмолился я. — Должно же быть у человека право на личную жизнь!

— Голубки вам пора остыть, — весело объявила Кларисса.

— На озеро! — прокричал Коннор Стоулл.

"Наполеон:
От великого до смешного только шаг."

"Он со своей уверенностью в том, что не то хорошо, что хорошо, а то хорошо, что ему пришло в голову, написал ..."

"Чтобы жить честно, надо рваться, путаться, ошибаться, начинать и опять бросать, и опять начинать, и опять бросать, и вечно бороться".

Что мы имеем в виду, когда говорим «не могу»? Нет, я отлично понимаю, что означает «не могу» буквально. Но что мы в него вкладываем на самом деле? «Боюсь»? «Не хочу»? «Не верю»?

Женщины не врут. Они существуют в зоне трансформирующейся, быстро изменяющейся правды. Когда Улита говорила, что ненавидит мясо, — она в это искренно верила. Потом, когда она ела курицу, ее правда поменялась, и она опять не лгала.

— А чего тут понимать? Быка лучше брать за рога! Надо подходить к девушке и говорить: «Женщина, идем в мою пещеру! Я буду охотиться на мамонтов, а ты будешь готовить мне мясо и родишь мне десять сыновей». И она пойдет за тобой, если она твоя.
   — А если не пойдет?
   — Ну тогда это не твоя, а чужая какая-то, совсем не нужная тебе особа! Тогда лучше, если она сразу исчезнет с горизонта, без размазывания каши по тарелке.

–?У меня только одна печаль, – твердо отвечала она. – Это твое нынешнее состояние. Если бы ты стал бодр и весел, как прежде, я была бы самой счастливой из всех ангелов. Но ты тоскуешь, а я даже не знаю причин. И очень переживаю за тебя. Я постоянно думаю о тебе – и когда свободна, и на службе.

Внимание – вот лучшее лекарство!

В целом он производил впечатление интересного, опытного и сильного человека — да-да, сильного, хотя и надломленного жизнью. Но он не жаловался и не сетовал на судьбу, хотя в его глазах и рассказах была глубокая, затаенная грусть.

Сам Свод законов неизменен, и все толкования только выражают мнение тех, кого это приводит в отчаяние.

Я, конечно, очень удивлен, но когда проживешь тридцать лет на свете, да еще если пришлось самому пробиваться в жизни, как приходилось мне, то поневоле привыкаешь ко всяким неожиданностям и не принимаешь их слишком близко к сердцу.

Все чиновники раздражены, даже когда кажутся внешне спокойными.

Как же тут, при абсолютной бессмысленности всей системы в целом, избежать самой страшной коррупции чиновников?

Иногда оковы лучше свободы.

Напали на человека в кровати, да еще ждут, что он будет во фраке!

Вина сама притягивает к себе правосудие.

...началась новая жизнь, которая, с одной стороны, очень нравилась – ее окружали красивые вещи, девушку вкусно кормили, красиво одевали, с ней общались вежливые, также красиво одетые люди, с другой – довольно скоро эта жизнь стала невыносимой.

Мне кажется, что библиотека – это огромная коробка, полная прекрасных книг, настоящий рождественский подарок.

Когда ты в настоящем, во времени, есть только собственный выбор... в прошлом мы можем только то, что уже сделали, и если мы оказываемся там, по другому быть не может.

- Короче, когда ты в лесу, ты становишься частью леса. Весь, без остатка. Попал под дождь - ты часть дождя. Приходит утро - часть утра. Сидишь со мной - становишься частицей меня. Вот так.

Устроившись на диване и оглянувшись по сторонам,я понял:вот оно,место,которое я так долго искал.То самое - тихое и спокойное,изолированное от остального мира.

- Тамура-кун, скажи – что там у нас за окном?
Я посмотрел в окно.
- Деревья, небо, облака. Птицы на ветках сидят.
- Обычная картина, как везде. Да?
- Да.
- А теперь представь, что завтра ничего этого уже не будет. Этот вид сразу приобретает для тебя исключительную ценность. Правда?
- Наверное.

К сожалению, с раскрываемостью преступлений у нашей полиции все хуже. Падает вместе с курсом акций.

Стихи и символизм разделить нельзя. Так с давних пор повелось. Это как пираты и ром.

Каким бы ни был человек богатым, время всё равно не купишь.

Бывает, и живой человек становится призраком.

Когда кого-то любишь, ищешь то, чего тебе не достаёт. Поэтому  когда думаешь о любимом человеке, всегда тяжело. Так или иначе. Будто входишь в до боли родную комнату, в которой очень давно не был.

То, что не скучно, людям быстро приедается, а не надоедают, как правило, как раз скучные вещи.

Не вздумай, говорит, за книги засесть: во-первых, запутаешься еще больше, а во-вторых, перестанешь уважать правительство.

Я думал о том, что во всех нас была святость, когда мы жили одной семьей, и все человечество было свято, пока оно было едино. Но святость эта покинула нас, лишь только какой-то один дрянной человек ухватил зубами кусок побольше и убежал с ним, отбиваясь от остальных. Вот такой человек и убил нашу святость.

Прочтешь молитву - и все горести налипнут на нее, как мухи на клейкую бумагу. Молитва улетит и все унесет с собой.

Вот какие ко мне мысли пришли: наделен я благодатью, и на мою паству тоже такая благодать сходит, что люди и скачут и кричат. Теперь дальше: говорят, кто путается с женщиной, это все дьявольское наваждение. Но ведь чем больше в женщине благодати, тем охотнее она с тобой пойдет в густую траву. Какого же черта!

–?Увидимся ли мы когда-нибудь?
–?Я все равно буду вас любить всю жизнь, – прошептала королева, переодетая служанкой, – сколько бы этой жизни ни осталось.
Если бы ей только знать, как немного…

– Почему, ну, почему?! Что я им сделала плохого?! Я же никому не желаю зла, за что они меня так ненавидят?

Больше всех переживал король, ему казалось чудовищным доставлять жене такие страдания, но как без них рожать детей?

–?Что вы, как можно! Это неприлично.
–?Людовик, неприлично, если вы будете делать это на виду у всех или с проституткой, а с собственной женой в собственной постели прилично все.
–?Не может быть!

Иосиф ругал покойного короля Людовика на чем свет стоит. Не сообразить хотя бы как-то научить внука общению с женщиной в постели! Но как этот скромник умудрился, живя в Версале, где из каждого угла торчат чьи-то ноги занимающихся любовью придворных, не увидеть, что мужчина должен во время акта двигаться?! Господи, да куда же он смотрел?!

–?Да, есть очень противные правила, а есть разумные. Но мне некогда этим заниматься. Займись сама.

Это был настоящий триумф! Очарованные прелестью дофины, парижане готовы были носить ее на руках (через два десятилетия эти же люди придут смотреть, как казнят бывшую очаровательную дофину, а потом королеву). Крики восторга и приветствий, толпы любопытных, окруживших плотным кольцом в садах Тюильри, но не сделавших ни единого оскорбительного жеста, не выкрикнувших ни одного оскорбительного слова. Парижанам понравилась молодая пара, дофин и дофина были на вершине успеха!

Я так редко видела у него улыбку, наверное, даже никогда, потому просто замерла. Вот если бы он всегда так улыбался!

Это целая наука, даже если не предстоял прием или бал, особенно сложно оказалось ежедневно пудрить огромные сооружения на голове. Мы и в Вене пудрили прически, но не до такой же степени! Кроме того, лично мне это делали не слишком часто, я все же была младшей и для всех маленькой. Чтобы не засыпать пудрой весь наряд, мы накидывали большие пелерины, а потом лишнюю пудру с них стряхивали. Вообще, пелерины стали неотъемлемой ежедневной деталью, пудру периодически приходилось подсыпать и тогда без такой накидки не обойтись.

В Версале публичность понималась буквально, жизнь королевской пары, а затем и дофинов была не просто регламентирована, она была прозрачна!