Было так странно видеть его на расстоянии. Такого маленького. Снаружи я волновалась за него совсем не так, как внутри квартиры. Я хотела защитить его от всего ужасного, что могло с ним произойти.

«Я знаю об этом здании, потому что люблю его».
«Но почему именно это здание?» — спросил мистер Блэк. Она сказала: «Разве это любовь, когда знаешь ответ?»

Ты делаешь только больнее, когда не хочешь причинять боль.

Он твердил, что всё будет хорошо. Я была ребенком, но знала, что всё хорошо не будет. Он не был обманщиком. Он был отцом.

У американцев искусство всегда особая статья, его место — в комнате чудаковатого сына наверху. Остальные принимают его, так сказать, воскресными дозами, кое-кто в смеси с религией.

- Что ты так всматриваешься, пап?
- Я искал земную логику, здравый смысл, разумное правление, мир и ответственность.
- И как - увидел?
- Нет. Не нашел. Их больше нет на Земле. И пожалуй не будет никогда. Возможно, мы только сами себя обманывали, а их вообще и не было.

Будет ласковый дождь, будет запах земли,
Щебет юрких стрижей от зари до зари,

И ночные рулады лягушек в прудах,
И цветение слив в белопенных садах;

Огнегрудый комочек слетит на забор,
И малиновки трель выткет звонкий узор.

И никто, и никто не вспомянет войну:
Пережито-забыто, ворошить ни к чему.

И ни птица, ни ива слезы не прольет
Если сгинет с Земли человеческий род.

И Весна… и Весна встретит новый рассвет,
Не заметив, что нас уже нет.

Виноватая муха угодила в сачок школьника, личность которого не установлена. Мальчик занес руку, чтобы прихлопнуть ее, но пока кулак опускался, муха дернула крылышком, но не взлетела. Мальчика ( а это бы чувствительный мальчик) внезапно постигло ощущение хрупкости жизни, и он выпустил муху. Муха, тоже что-то постигшая, умерла от признательности.

Боюсь, что мир продолжится без меня, что мое отсутствие останется незамеченным, или, хуже того, будет воспринято как естественное продолжение заведенного порядка вещей. Эгоизм ли это? Так ли уж безнравственно мечтать о том, чтобы конец света наступил для всех одновременно с моим?

В цыганском таборе свернули шатры, разобрали крытые соломой хибары и стали жить без прикрытия, стелясь по земле, как человеческий мох.

Его не ненавидели бы так истово, если бы до этого с той же истовостью не боготворили.

Смерть - единственная вещь в этой жизни, которую абсолютно необходимо осознавать, когда она случается

Брод открыла 613 печалей: каждая по-своему уникальна, каждая – особое душевное состояние, одну не спутать с другой, как печаль в целом не спутать с яростью, восторгом, чувством вины или разочарованием. Печаль у Зеркала. Печаль Взращенных в Неволе Птиц. Печаль оттого, что Твою Грусть Замечают Родители. Печаль Смешного. Печаль Любви, Не Находящей Выхода.

Его не ненавидели бы так истово, если бы до этого с той же истовостью не боготворили.

Почему мы никогда не говорим друг другу того, что думаем?

Сильнее всего любишь в разлуке.

Можно простить уход, но как простить возвращение?

Из всех животных люди — единственные, кто краснеет, смеется, верит в Бога, объявляет войну и целуется губами. Следовательно, чем больше мы целуемся губами, тем больше в
нас человеческого.

Философ Элейн Скарри заметила, что «красота всегда в конкретности». Жестокость же, напротив, предпочитает абстракцию.

Ничего не делать - это тоже поступок.

– Хорошо, что Генри не такой, – сказала Ева. – Я бы не смогла жить с извращением.
– Да не извращенец он, детка. Джи просто помешан на пластике.
– Ну тогда я не знаю, что такое извращенец, – сказала Ева.

Будешь долго сидеть и ждать, считай, что умерла. Кто-нибудь обязательно о тебя споткнется.

Если вы поняли и оценили прелесть лесных колокольчиков, повторенную сотни раз, если розы, музыка, румяные рассветы и закаты когда-либо заставляли сильнее забиться ваше сердце; если вся эта красота мимолетна - и вот она дана вам в руки, прежде чем мир от вас ускользнул, - откажетесь ли вы от нее?

«Мои желания — прежде всего» — таков был девиз Каупервуда.

Закон можно повернуть куда угодно — это лазейка к запретному, пыль, которой можно запорошить глаза тому, кто пожелал бы воспользоваться своим правом видеть , завеса, произвольно опускаемая между правдой и ее претворением в жизнь, между правосудием и карой, которую оно выносит, между преступлением и наказанием. Законники — в большинстве случаев просвещенные наймиты, которых покупают и продают.

Самые сильные души временами поддаются унынию. Бывают минуты, когда и людям большого ума жизнь рисуется в самых мрачных красках.

С возрастом люди почти неизбежно теряют вкус к нововведениям, и тогда излюбленным девизом их становится: «И так сойдет».

Он любил жизнь со всеми ее трудностями и осложнениями, быть может даже больше всего и любил именно эти трудности и осложнения. Природа, конечно, красива, временами благосклонна к человеку, но препятствия, которые надо преодолеть, интриги и козни, которые надо предвосхитить, разгадать, разрушить, — вот ради чего действительно стоило жить!

Наглая, самоуверенная сила в соединении с врожденным макиавеллизом — если это только макиавеллизм и ничего больше — имеет особую притягательность в глазах людей заурядных и ограниченных. Боязливые обыватели среднего достатка, глядя на мир сквозь тусклую пелену окружающей их обыденщины, нередко первыми готовы простить звериные методы борьбы, с помощью которых сильные достигают своей цели.

Пьяница всегда ищет в вине забвение, а не вкусовых ощущений.

Женскую верность так просто не сбросишь со счетов; установлена ли она природой, или выработалась под давлением общества, но большая часть человечества высоко ее чтит, и сами женщины являются рьяными и откровенными ее поборищами.

Политика – не ложе из роз, на котором можно покоится до скончания века, если уж вы улеглись на него однажды.

Богатство человека наполовину заключается в его умении ладить с нужными людьми.

Я – словно комната, где прежде что-то случалось, а теперь не случается ничего, лишь пыльца сорняков, что растут за окном, носится по полу, будто пыль.

Командор умудряется притвориться озадаченным, словно толком не помнит, откуда мы все тут взялись. Будто он нас унаследовал как викторианскую фисгармонию и пока не понял, что с нами делать, чего мы стоим.

Я беженка из прошлого и, как все беженцы, вспоминаю обычаи и привычки бытия, которое бросила или вынуждена была бросить, и все они отсюда мнятся причудливыми, а я — ими одержимой. Как белогвардеец в Париже, что пьет чай, заблудившись в двадцатом веке, я влекусь назад, тщусь вновь обрести далекие тропы; сентиментальничаю без меры, теряюсь. Рыдаю. Это рыдания, не плач. Сижу на стуле и истекаю влагой, как губка.

Итак. Подождем еще. Чреватая — так раньше назывались беременные. Чреватый — это скорее как будто назревают неприятности. Чрево — еще и место; место, где ребенок ждет рождения. Я жду в этой комнате. Здесь я — пробел между скобками. Между прочими людьми

Кто помнит боль, когда она прошла? Остается лишь тень, не в сознании даже - во плоти. Боль клеймит тебя, но клеймо глубоко - не увидишь. С глаз долой - из сердца вон.

Я читала в них обещание. Они торговали превращениями; дарили бесконечные комплекты возможностей, что растягивались отражениями в двух зеркалах друг против друга, копия за копией тянулись до предела исчезновения.

Предлагали авантюру за авантюрой, гардероб за гардеробом, улучшение за улучшением, мужчину за мужчиной. Намекали на омоложение, преодоление боли и всепобеждающую неистощимую любовь. Подлинное же их обещание было - бессмертие.

Но люди сделают все на свете, только бы не признавать, что их жизни бессмысленны. То есть бесполезны. Бессюжетны.

В известных обстоятельствах каждый способен на что угодно.

Теперь я знаю, почему умершие следят за живыми. На Другой Стороне смертельно скучно.

Там есть полный набор: утес, луна, бурное море и одержимая дева, распевающая безумную песнь и облаченная в мокрые одежды, не способствующие укреплению здоровья. Помнится, ее развевающиеся волосы также украшены гирляндами ботанических образцов.

На этом свете доброта на дороге не валяется, и нужно всегда принимать её с благодарностью.

Интерес слушателей развязывает язык рассказчика,...

Уважай себя настолько, чтобы не отдавать всех сил души и сердца тому, кому они не нужны и в ком это вызвало бы только пренебрежение.

Мне всегда доставляло удовольствие уступать власти – если эта власть была разумной – и подчиняться твердой воле тогда, когда мне позволяли совесть и собственное достоинство.

А уж если мне навсегда отказано в счастье, я имею право искать в жизни хоть каких-нибудь радостей, и я не упущу ни одной из них, чего бы мне это ни стоило.

- Скажите мне вы, фея, не можете ли вы с помощью какого-нибудь волшебного зелья или чего-нибудь в этом роде превратить меня в красивого мужчину?
- Никакое зелье тут не поможет, сэр.
А мысленно я добавила: «Единственное волшебство, которое подействует, - это любящее сердце. А для него вы достаточно красивы. Или вернее – ваша суровость пленительнее всякой красоты».

Он принудил меня снова полюбить его, даже не посмотрев в мою сторону.

Страшитесь сожалений.... Сожаления отравляют жизнь.