Музыка помогает настроиться на нужный лад, высвободить свою магию, а магия эта, в свою очередь, влияет на окружающих.

Воздух пронизывают струны — они в основном невидимы, и коснуться их невозможно. Но те, кто могут, способны воздействовать на ре- альность по своему усмотрению.

Нужно придумать какую-то совершенно отдельную версию. Такую, в которой никак не затрагивается тот факт, что я месяцами бессовестно врал Бет. Все ведь шло хорошо – катилось ровно и гладко, словно по ровнейшему шоссе без единой колдобины. У нас у обоих было все, чего мы хотели. В чем нуждались. А теперь, восстав из могилы, Кэти может все это испортить.

Голову иглой пронзает вопрос: что же он делал, если не работал? Ушел он в свое обычное время; на нем был костюм; он взял свой портфель, как обычно. Когда в понедельник вечером Том вернулся домой, на нем не было пиджака. Теперь я это припоминаю, а еще помню какой-то кисловатый запах, когда обнимала его…

Я очень переживаю за Тома, но никак не могу перестать думать о том, как все это скажется на мне. Мне приходит в голову, что если Тому предъявят обвинение, то я стану самым популярным человеком в Лоуэр-Тью. Жена подозреваемого в убийстве.

Смотрю мимо нее, сосредоточившись на стене позади. Представляю себе Бет, Поппи и самого себя – счастливую семью в нашем идеальном загородном коттедже. У меня все это опять будет. Если я буду сохранять хладнокровие. Если они ничего не найдут на моем планшете. Если они не выяснят, где я на самом деле был во вторник.

Резко останавливаюсь. На дорожке перед моим коттеджем – множество беспорядочно припаркованных автомобилей с распахнутыми дверцами, словно брошенных в спешке. Полицейских автомобилей.

– Том невиновен! Господи, он всего лишь помогает им в расследовании! Его даже не арестовали, не говоря уже о предъявлении обвинений… – Вообще-то, Бет, вам лучше присесть. Я замираю. Пытаюсь сглотнуть, но не могу. – Ч-что? Это еще зачем? – Том задержан. Он находится под стражей.

Однажды мне сказали, что с таким состоянием в определенный момент дело становится уже не в деньгах, потому что вы не смогли бы потратить миллиарды, даже если бы попытались.

Я умру, чтобы защитить тебя. Я бы заставил тебя возненавидеть меня, чтобы тебя уберечь, потому что, черт возьми, Эйвери, некоторые вещи слишком ценны, чтобы ими рисковать.

Единственный человек, которому я доверяю себя настоящего и того, кем могу стать, Наследница, – это ты.

Я не верю в судьбу – я верю в выбор.

Все в этой жизни – игра, Эйвери Грэмбс. Главное, что каждый должен для себя решить – станет ли он стремиться к победе.

Истинная любовь для фейца - это как рай для души, как кислород для тела - ей нет замены, а не иметь возможности быть с любимой сродни отравлению железом - каждый день ты медленно умираешь от невидимой раны, которая, словно кислота, беспощадно разъедает сердце.

Объединение даже двух артефактов, оставленных нам прародителями, нарушит магический баланс Дворов, а значит — и сила барьера падет. Развяжется война за власть и возможность заполучить остальные артефакты. Сосредоточившись в руках одного, они даруют своему владельцу наивысшую силу прародителей и безоговорочное всевластие. Все Дворы и магия, поддерживающая их, будут уничтожены.

Наши сердца действительно отличаются от ваших, смертных. Ваша жизнь быстротечна, и вы бездумно растрачиваете ее на всех подряд, а сердца фейри подобны ангельским — они способны по-настоящему полюбить лишь однажды… И именно в этом наша кара и благословение,

Иногда хватает одного взгляда или незаметного поступка, чтобы тебя полюбили. В любви не должно быть выгоды, любовь многогранна.

Что-то необъяснимое тянуло меня к нему, как мотылька к открытому огню. Серая бабочка знает, что этот смертельный танец с пламенем убьет ее, сожжет хрупкое тело дотла, но мотылек не может сопротивляться влечению.

Пятьдесят лет назад друиды запечатали практически все проходы, связывавшие мир людей и мир фейри. Их могли открывать только древние артефакты и верховные старцы,но последние поклялись защищать людей, чтобы фейри больше не дурманили и не порабощали смертных.

Все это время мне казалось, что я ношу безделушку, которая досталась Лимирей от настоящих родителей, а оказалось… Оказалось, что вампиры — весьма интересная раса. Жаль только, что почти никого из них уже не осталось, чтобы рассказать все достоверно.

Я был уверен, что сидеть мне теперь в тюрьме за двойное убийство, пусть и по неосторожности, но все сложилось намного лучше.

Первое правило, которому меня научила полиция: никогда не говори, кто ты и что здесь делаешь, прикидывайся обычным жителем. Мало ли что городскому жителю может быть нужно от мага?

Магия… Да что с ней творится?! Я никогда не слышал, чтобы какой-то маг испытывал при колдовстве такую боль! Нет, слышал, но проклятья и сглазы в расчет брать не будем. С нормальными магами такого не бывает.

В каждый праздник стихии напоминали о себе. И с каждым разом все болезненнее. Так или иначе, магия течет в теле наравне с кровью, пронизывает мозг; она тесно связана и с телом, и с душой, поэтому она чувствует любое серьезное изменение во внешнем мире так же, как, например, старые раны ощущают приближение непогоды.

Повинуясь непреодолимому желанию, я надел кулон на шею и спрятал его под одежду. Он приятно холодил кожу и даже как-то успокаивал. Записку я сложил вчетверо и сунул в карман. Пусть так, но хоть какая-то память о Лимирей у меня останется.

— Ох, государь, если бы я говорила всякий раз, как имела суждения по озвученному вопросу, я бы осипла.

— Величие не может быть неполным. Оно, разбитое на множество частей, останется только напоминанием о себе прошлом.

Были часы и были минуты, когда Илия отчетливо чувствовал себя Эльфредом Великим и любым другим королем после него, чья многовековая власть накапливалась и утяжеляла венец на обрученных им головах.

Прощальные поцелуи невесомы, как шелк, а след их неподъемен — непонятно, как вынести.

«Стесняться поношенных одежд и судеб — удел неотесанных мещан», — отвечал Ле Гри. Оправданная тяга ценителей всего древнего, изжитого и наследного сводилась к кастовости не только людей, но и вещей, зданий, шедевров.

Впрочем, и темные дни заканчиваются. Люди устали от непостоянства и паники, стали меньше тревожиться и не так бурно реагировать на ужасы войны. Время шло в ногу с солдатами, и с годами волнения выцветали, подобно полевой форме.

Гейнор забарабанила кулаками в дверь душевой. – Эй, откройте! Я задыхаюсь! – Ты перепугаешь всю клинику, Гейнор, – вздохнула Кэролайн, пытаясь дотянуться до ее руки. Процедура длилась уже почти полчаса, причем двадцать минут женщины провели в полной темноте; последние десять минут Эми пыталась убедить всех и каждого, что Жасмин все еще в клинике. – Говорю вам, я слышала ее голос! Она где-то здесь!

– Будь осторожна, Джен. Лечебницы больше нет, но ее бывшее здание по-прежнему пропитано злом. Я иногда слышу по ночам странные звуки: крики, непонятную музыку… В темноте по лесу ходят какие-то люди. В этом месте есть что-то неправильное – оно никогда не спит.

Она потянулась к цепочке сливного бачка, когда до ее слуха снова донеслась музыка – та самая, что усыпила ее прошлой ночью. Открыв дверцу кабинки, Эми замерла, пытаясь разобрать мелодию, проникавшую сквозь вентиляционную решетку. Она присела на корточки и приложила ухо к отдушине, прислушиваясь к странным, негармоничным и в то же время приятным аккордам. Музыка звучала откуда-то снизу.

Ее самоощущение изменилось в лечебнице настолько, что уже никто не признал бы в ней девочку, вошедшую много лет назад в дверь под часами. Слава богу, удалось освободиться, сохранив толику рассудка. Оставалось лишь надеяться: войдя в ту же воду, она не потеряет то немногое, что в ней еще осталось.

«23с) Ставя подпись под настоящим договором, я соглашаюсь оставаться в Клинике до того момента, когда заявленные мною цели будут полностью достигнуты. Понимаю, что не вправе покидать здание и его территорию без четко выраженного разрешения доктора Ребекки Кавендиш. Подписывая договор, я вверяю заботу о моем теле доктору Кавендиш до тех пор, пока не добьюсь успеха».

– Это она? – спросил мужчина, отхлебнув виски из тяжелого стакана. Ребекка кивнула, поморщившись от тяжелого торфяного запаха напитка. – Мило, – сказал мужчина, слизнув выкатившуюся из угла рта капельку. – Твой выбор, как всегда, безупречен. Доктор Кавендиш промолчала, пристально разглядывая гостью, которая неуверенно топталась перед входом, словно решая – сбежать или остаться.

– «Не продавайте одежду… –…продавайте элегантность и шик, доступный каждому!» – закончила Люси выдержку из правил для продавцов Bon marché. – «Не продавайте вещи… –…продавайте идеал, чувства, удобство и счастье!» – «Не продавайте обувь… –…продавайте удовольствие от удобной ходьбы!»

Характер и тех, и других развращался, только первые страдали от достатка денег, а вторые – от недостатка. Все они умирали от жажды утолить свои потребности и от ненависти друг к другу. После нескольких лет работы в банке Ленуар давно усвоил, что и богатство, и беднота высушивают в человеке все то прекрасное и индивидуальное, что делает его человеком.

Длинный путь пришлось пройти глупой, неразумной Агриппине, чтобы понять в чем смысл ее жизни. Слава Богу, что вразумил, позвал, привел в Храм. Велико терпение Божие и огромна Его любовь ко мне, грешной. Начиная с моего детства, Господь давал понять Агриппине, куда ей следует идти, а я упорно сворачивала с нужного пути.

Знаете, у всех по-настоящему православных людей особый взгляд. Какой? Простите, у меня не хватает слов, чтобы подробно объяснить. В очах истинно верующего человека кротость, смирение, спокойствие и огромная, бескрайняя любовь ко всему человечеству. Нет в этом взоре зла, зависти, ненависти, жадности.

Я вышла из Храма с ощущением радости, сделала несколько шагов по направлению к нужному дому и замерла. Справа грохотало шоссе, слева гремел рельсами трамвай, по тротуару туда-сюда сновали люди... Ну почему здесь так шумно? Отчего раньше весь этот гам не слышала?

- Не бойся, - продолжила матушка, - все уладится. Он все видит, знает. Все это для того, чтобы мы стали крепкими, сильными. Тьма сгущается перед рассветом, после долгой непогоды всегда светит солнце. Мы не ходили сорок лет по пустыне, но у нас своя дорога, свое испытание, свои сорок лет в пустыне. Никогда не бойся, Грушенька, нас можно убить, но нас нельзя лишить веры.

Мой сын Аркаша родился на сороковой день после смерти Аркадия Николаевича. И молодой маме скоро стало понятно: у двадцатилетней Груни началась новая жизнь. У меня нет денег, работы, я студентка третьего курса журфака МГУ, которой необходимо получить высшее образование, на руках крохотный мальчик, а помощи ждать неоткуда.

Но сегодня бабася ведет себя очень странно. Семь вечера! А мне дали самое праздничное, красивое, кружевное платье, белые колготки. Сама Фася нарядилась в шелковую блузку, парадную юбку, положила в сумку свои лаковые “лодочки” и мои выходные туфельки. Потом мы обе натянули рейтузы, свитера, шубы, шапки и... пошли к метро!

Первое, что спросил он у старейшин: сможет ли видеть сны? Гелиен не хотел их видеть. Он знал, что ему будет сниться. Содеянное и сейчас преследовало его каждую ночь. Но старейшины ничего не ответили.

В тот момент у него внутри что-то надломилось, и он снова оказался в плену — уже в другом. Эта ледяная принцесса, такая холодная внешне, но теплая и неугомонная внутри, перевернула весь его мир.

Мы все чего-то боимся, Лита. Но смелые люди идут вперед, несмотря ни на что.

— Все легенды откуда-то берут начало, — тихо возразил Хэвард. — И в каждой из них есть крупица правды.

Люди тысячи лет жили, не помня своей истории, не ведая о вещах, которые мальнам казались обыденностью. Память о них стерлась, и мальны превратились в миф, в сказки, что родители сказывали детям перед сном.