От предательства, в отличие от других душевных травм, невозможно исцелиться.

Мы зачастую воспринимаем все: любовь, расставание, успех, разочарование — слишком серьезно, забывая, что в жизни неизменно лишь одно — смерть. Если мы научимся помнить об этом, то сможем с легкостью относиться ко всему. Будем испытывать меньше боли, но и одновременно меньше радости — вот в чем смысл.

– Слезай быстро, а то отстреляю как глухаря, – проговорил он тихим голосом и каркнул два раза вороной. Комов сразу все понял. Во фронтовой разведке они вместе прослужили два года. Спустившегося бандита заставили обнять ствол в сидячем положении и сцепили запястья наручниками. Теперь никуда не денется.

Паровоз загудел и резко затормозил. Состав клацнул и остановился. Паровоз свистнул. Бандиты выскочили из кузова, подбежали к нужному вагону и, быстро вскрыв дверь, начали перегружать ящики с тушенкой в грузовик, выстроившись в цепочку. Все шло по заранее намеченному плану.

Но еще раз выстрелить не дали. Комов подал знак Жигову, тот кивнул и, согнувшись, нырнул в дверь и тут же подался в сторону. В створ двери влетела очередь из автомата, и следом раздались два пистолетных выстрела. «Жига не промахнется», - прикинул Комов и запрыгнул в комнату.

Они танцевали с закрытыми глазами, прильнув друг к другу. Неожиданно Алексей почувствовал, что партнерша расслабилась и как-то осела. Он отстранил ее от себя и обнаружил у нее на спине окровавленную дырку от пули.

Капитан побежал между деревьями, постреливая глазами по сторонам, и вскоре обнаружил тело, лежащее ничком под кустом. Человек был еще жив, ноги его слегка дергались, а на спине отчетливо алело пулевое отверстие.

«Похоже на диверсию, вернее, точно диверсия, а не какой-то там бандитский налет, – подумал Комов. – Может быть, в кого и попал… А куда попал и где подстреленный? Если живой, то успею допросить».

На самом деле Смерть — дело тихое. Интимное. Связывающее в пару двоих, убийцу и жертву. Танец. Танго. Любовь.

Я хотела открыть для себя новую страницу в жизни. А открыла смерть. Было немного обидно, но теперь все равно.

В семь ровно я был на месте, болторезом крякнул замок на воротах и вкатил мотоцикл на территорию давешнего склада. Забрался на контейнер, залег. Мягко говоря, сыровато, фактически в лужу лечь пришлось. Хорошо, я под одежду гидрокостюм надел, мне только ревматизма на старости лет не хватало… Тьфу, опять туда же понесло. Нет никакой старости, есть застой в мыслях и в теле.

Нынче уже в семь вечера я сидел — или, правильнее сказать, сидела — в шашлычной в Сантане. Вспомнив комедию с переодеваниями, я вновь задействовал образ немецкой туристки. Сегодня ее розовую непродувашку украшал значок в виде желтого одноглазого миньона из популярного мультика. Его глаз был видеокамерой, батарейки хватает на час непрерывной съемки, но мне столько и не понадобится.

— А что теперь? И правда, что теперь? Не повезешь же его прямиком в полицию. Заходишь в отделение, а там как раз Алипиу дежурит, и ты так небрежно ему: «Привет, Алипиу, как дела, как жизнь? Да, я тут тебе привез убийцу, возьми в машине, в багажнике». А он спокойно: «Само собой, сейчас вот статейку в газете дочитаю и схожу заберу. Ты ведь не торопишься?»

Я зайду с ее левой руки, подтолкну слегка под локоток, чтобы пирожное опрокинулось на полотняный пиджачок, и, рассыпаясь в извинениях, вытащу, выужу золотую рыбку из ее кармана. Не в первый раз, я, можно сказать, мастер, так аккуратно вас препарирую, вы и не заметите.

Время не лечит, но учит. Время не лечит, но глушит память. Матвей молчал. Стоял напротив Василисы и невидящим взглядом смотрел куда-то перед собой. В какой-то умной книге Колычевой довелось прочесть, что время может дать отсрочку для исправления ошибок. Но что делать с ошибками, связанными с людьми, которых больше нет?

— Обычно так ведут себя, если хотят остаться. Нужно было поуговаривать немного. Дать понять, что тебе не плевать. — Где логика? — Горский искренне удивился и размял пальцы в перчатке. — К чему такие сложности? — В отношениях нет логики, Цветочек, — с усмешкой пролепетал Игорь и передал другу лук, а после выбрал еще один для себя. — Сплошные эмоции, условности, страхи и другие бесконечные загоны.

— Откуда? — сухо поинтересовался Морозов и медленно забрал тетрадь. — Хотя нет. Догадываюсь. Лучше спрошу: зачем? — Это мой способ выжить, — Даниил глубоко вздохнул. — Чужие секреты открывают пути к отступлению или, наоборот, позволяют пробиться вперед. — Чужие секреты, Даниил, — лишь бремя. — Морозов опустил взгляд на обложку тетради и тихо повторил: — Тяжелое, практически неподъемное бремя.

Он не умел утешать, да и, честно признаться, не желал этого делать. Во всей этой истории было множество раненых детей. Каждый из них заслуживал сочувствия и помощи. Но истинной жертвой являлся лишь один человек. Морозову не стоило об этом забывать, поскольку из любой ситуации существовал выход. И ребята выбрали тот, который привел их к тупику.

— Ты не придумал ничего умнее и решил проявить агрессию в отношении следователя? — сухо спросил Горский. — Надо было ударить его, чтобы наверняка. Чего мелочиться… — Черт возьми, Свят! — вспылил Игорь и резко вскочил на ноги. В сердцах оттолкнул от себя уже склеенную часть макета и тем самым сломал один фасад.

— Сегодня я услышал от одного первокурсника с моего факультета умную, как мне показалось, мысль. — Неужели? — Он сказал, что любовь не должна быть сложной. — Вот как, — прошептал Игорь и отвел взгляд. — Тогда любые отношения бессмысленны. Они всегда слишком сложные.

Птаха, превозмогая боль, выкинул переднюю руку, но она лишь рассекла воздух. Вслед за его промахом, последовала новая серия, и Птаха понял, что может потерять сознание. Только сейчас он вспомнил, что в руках у него пистолет. Падая на холодный бетонный пол, парень вскинул руку и дважды спустил курок.

Ощутив теплоту живого тела, Хрящ понял, что уже не сможет остановиться. Девчонка зарыдала, но это ещё больше взбодрило насильника. Тут Антоша вспомнил про нож, вытащил его и прижал к горлу жертвы. Сейчас он докажет, что ничем не хуже Горы, Сулимчика и Ваксы... прежде всего, докажет самому себе.

Антоша сунул руку в карман и достал нож. Обычная самоделка, с погнутой гардой и выщербленной кромкой. До сих пор он ни разу не пускал его в дело. Антошу мотнуло, он сделал несколько пассов рукой, воображая, как расправился бы с Горой в битве за женщину своей мечты. Поняв, что творит, Антоша устыдился.

Это был довольно крупный молодой мужчина. Короткая спортивная стрижка, бычья шея, широченные плечи и рябоватое мясистое лицо. Руки мертвеца были раскинуты, рот приоткрыт, на лице застыла гримаса боли.

- В ходе задержания бандиты оказали вооружённое сопротивление. Седой и двое его людей были убиты, а ещё двое арестованы. Был суд и один из задержанных получил высшую меру, а другому дали семь лет. Мы уже праздновали победу, как выяснилось, что дело ещё не было доведено до конца.

Не отрывая взгляда от ножа, парень шагнул вперёд, но услышал за спиной подозрительный шелест. Обернувшись, Туша увидел, как из кустов вышли ещё трое и со знанием дела взяли его в «кольцо».

— …Мой грех в том, что я хотел быть рядом с тобой. Слушать, понимать, глядеть на мир твоими глазами. Я просто был. Без объяснений и оправданий. Я бы пошел за тобой, Катя. Спас бы каждого, кто тебе дорог и, в конце концов, дал бы выбор.

— Чего тебе не хватало, а? Золота? Денег? Я все тебе давал, Надя, все, что ты просила. И единственный раз, когда попросил я — что ты сделала? — Я взяла то, что захотела.

Коли уважать силу не можешь, не сгибаешься, когда положено — она тебя перемелет.

Если бы существовал такой мир, наполненный неизвестными богами и монстрами — человечество не осилило бы, оно бы не выжило.

— Все люди одинаковые, куда ни подайся, будут тянуться: заговори, помоги, зашепчи да приворожи. А свое получат — бегут, громко хлопая дверью, и трясутся, что осиновые листья.

Свои здесь правила и свои порядки, по ним ни один век прожили и проживут еще столько же. Может, в ваших бетонных коробах нечисть не селится, да только квартиры ваши без души вовсе. Дышится в ваших городах тяжело, как в клетке металлической. А здесь за свободу платить надобно. За силу.

- Вот что получается, когда людей не допускают к архивам, - сердито проворчал Губанов. – Рождаются сплетни и черт знает какие мифы. Ладно, юноша, доставайте свои причиндалы, блокнотики, диктофончики или что там у вас припасено. И приготовьтесь слушать: история будет длинная. Рано вы меня со счетов списали, рано.

Старик меня тупо использовал для собственного развлечения, потому что на истории с Астаховым можно и про свою молодость потрындеть, и про семью, и про изменения в милиции.

Глаза Карины были прикованы к одной из плит. - Ты знал? – негромко спросила она. Петр пожал плечами. - Конечно. - Ты об этом не говорил, - в голосе девушки звучал упрек.

"Вот она, закономерность бытия,– Ты разрушаешь жизни творческой интеллигенции, запрещаешь спектакли, фильмы и книги, увольняешь режиссеров и актеров. Ты уничтожаешь возможность заниматься делом, которому человек посвятил всего себя, вложил душу и здоровье, много чем пожертвовал, и само дело тоже уничтожаешь. Но проходит всего пятьдесят лет – и твоего имени уже никто не знает и не вспоминает".

- Там явно какая-то месть, - говорил Абрамян, сверкая яркими темными глазами. – Ты только представь: на рояле свечи расставлены, догоревшие, конечно, к тому моменту, как все обнаружилось, рядом на кушетке покойничек лежит, на груди фотография какой-то девахи и записка по-иностранному. На столе пустая бутылка из-под водки, а в мусорке упаковка из-под импортного лекарства.

На грудь, широкую и массивную, положить фотографию. Сверху, строго по диагонали черно-белого прямоугольного снимка, поместить узенькую полоску бумаги с короткой надписью, сделанной печатными буквами. Окинуть глазами сцену. Кажется, все идеально. Безупречно. Прощай, Владилен Семенович. Покойся с миром.

Что ж, придется признать, что дебютная идея оказалась неудачной, и вся партия пошла наперекосяк. Судьба сделала своей последний ход ферзем, и не остается ничего иного, как признать поражение и сдаться. Он будет терпеть эту невыносимую боль столько, сколько отведено. Примет свое наказание. Осталось уже недолго, он знает.

Читал бы побольше книг – поверил бы. Когда мало знаешь, жизнь кажется простой и устроенной по четким понятным правилам. Чем больше читаешь, тем лучше понимаешь, что ничего простого и легкого в жизни нет. Все трудно, все больно, все сложно, и решения приходится принимать далеко не самые приятные.

Глаза Карины были прикованы к одной из плит. - Ты знал? – негромко спросила она. Петр пожал плечами. - Конечно. - Ты об этом не говорил, - в голосе девушки звучал упрек. - Да как-то ни к чему было. Ну, умер человек, что тут обсуждать?

«Что я творю? Зачем? Для чего я толкаю своего сына прямо в пропасть? Но я действительно не знаю, как ему следует поступить, чтобы результат не оказался разрушительным. Разрушительным для всех нас, но в первую очередь – для самого Юрки»

Выполнять указания Каменской было трудно. Петру каждую секунду хотелось обернуться, да и Карине еле-еле удавалось держать себя в руках. - Думаешь, за нами кто-то следит? - тревожным голосом спросила она уже в тысячный, наверное, раз. И Петр, тоже в тысячный раз, терпеливо повторил: - Не факт. Как раз это сегодня и проверяют. - Но зачем? Какая может быть цель у этой слежки?

В комнате повисла могильная тишина. Карина вдруг поняла, что сделала непростительную, просто ужасающую глупость. Куда она полезла? Зачем? Возомнила себя великим следователем, имеющим право задавать такие вопросы! Она что, с ума сошла? Она все испортила. Вот дура!

Моя рука сжимает пистолет. – Вас. Что вы знаете об этой татуировке? – Это кровавая татуировка. Она кровоточит, потому что ты сам скоро истечешь кровью. – Что это значит? – Она кровоточит, потому что они опасны. – Кто? – Люди, на которых они работают. – Какие еще люди? – Езжай-ка домой, пока не истекла кровью. Пока не истекла кровью твоя семья.

Моя задача – посетить каждое место, где когда-либо ступала нога Вудса, и хотя да – я найду то, что там для меня оставили, я все-таки в первую очередь профайлер. Я использую свои умения в этой области, чтобы создать картину его жизни, которую смогу использовать, чтобы поддержать или отвергнуть его кандидатуру в качестве наемного убийцы или вообще убийцы.

…И тут мое внимание привлекает фотография татуировки. Смотрю на нее и мысленно возвращаюсь к тому, как лежу на том пляже, а нападавший навалился на меня сверху – мой взгляд прикован к его руке с изображением Девы Марии, изо рта у которой течет кровь. Я так и не узнала, кто это был и почему он пришел за мной. Вместо этого просто сбежала. Но сейчас я не могу сбежать…

Мой взгляд скользит мимо собственных ног в поисках тела, которого там нет, и останавливается на другом человеке, показывающем куда-то вверх. Смотрю на потолок, и у меня пересыхает в горле. Там закреплено тело, и оно не целое. Конечности отсоединены и вновь соединены в разных местах: ноги там, где должны быть руки… Кисти рук там, где должны быть ступни… Руки там, где должны быть ноги…

– Я бы сказал, добро пожаловать, но, боюсь, ничего доброго нас сегодня не ждет. – Мужчина указывает на открытую дверь квартиры. – Мы благодарны федералам за то, что они одолжили вас нам сегодня. Я – детектив Смит. Он пожимает мне руку. – Буду рада помочь, – говорю я. Мой собеседник морщится. – Сомневаюсь, что вы скажете такое после того, как увидите место преступления.

– Что будете пить, мисс Лав? Поднимаю взгляд на вопрос с техасским акцентом и вижу стюардессу средних лет, крашеную блондинку – волосы у нее растрепаны и слиплись от избытка лака для волос. – «Кровавую Мэри», и побольше Мэри, – отвечаю я. – Простите, – говорит она, – но в каком это смысле: «побольше Мэри»? Она, блин, серьезно?