Актриса Марианна Полянская, пятидесяти лет, была убита в своей квартире в промежутке от тринадцати до пятнадцати часов дня. Она была задушена поясом от домашнего халата, в который была одета в момент смерти. Кроме того, на теле жертвы были обнаружены множественные следы пыток…

В кресле сидела женщина, ноги и руки которой были накрепко привязаны к ножкам и подлокотникам. Рот женщины закрывал кляп, а глаза… Широко открытые, уже безжизненные глаза смотрели прямо на капитана.

– Да, мы его все-таки взяли, но я не уверен, что это действительно произошло. Кажется, что хотя его тело физически в тюрьме, его разум все равно продолжает убивать в каком-то его собственном мире. Оперативник все правильно понял. Темная душа Бёндо полностью сохранила свою жестокую силу, и он постоянно рисовал у себя в голове последние минуты жертв, которых убивал, вновь и вновь смакуя испытанное.

Я покрепче стиснул рукоятку лопаты. Никогда не забуду, какое лицо было у моей матери, когда она перевела взгляд с моих глаз на лопату. – Мам, помнишь эту песенку? «Бам-бам, молоточек Максвелла…»

Слыхали про «Битлз»? Ну да, наверняка слыхали. Четверо парней, которые хвалились, будто они известней Иисуса Христа. Одного из них вроде пристрелили, насколько я помню? Родись я чуть пораньше, или будь у меня шанс с ними повстречаться, я наверняка убил бы их своими собственными руками. А перед этим спросил бы, на черта они вообще такую песенку сочинили.

– Я могу рассказать, как именно серийные убийцы убивают людей, как режут своих жертв, как едят их, но, честно говоря, я не знаю, как они стали серийными убийцами. Само их поведение подвластно анализу, но вот на вопрос «почему» вряд ли способны ответить даже они сами.

Я думал, что абсолютно все на свете ненавидят меня. Думал, что мать бьет меня каждый день как раз по этой причине – что всем противно само мое присутствие в этом мире. Думал, что страх – это сама моя сущность. И лишь много позже понял, что ненавидела меня одна лишь моя мать. Ненавижу ли я ее? Нет, нет, что вы! Ну как же можно? Это же моя мама. Я люблю свою маму.

Не надо было мне входить в эту дверь, пусть даже она и была уже не заперта… Но любопытство взяло верх, и я вошел. И тут же понял. Что я открыл дверь в преисподнюю.

Угрожать оружием полицейскому, ранить его, а потом поставить на колени могло означать только одно: его не собирались оставлять в живых. Но где же Эсперандье? Где Пьерра? Кровь из порванной скулы лилась по щеке, по подбородку, смешиваясь с дождевыми каплями. А у него в жилах она буквально закипала, словно, пока мозг лихорадочно искал выход, все артерии оккупировала целая колония огненных муравьев.

– Видишь ли, меня интересует все, что происходит глубоко внутри тебя, … а вовсе не то, куда ты позволяешь заглядывать другим. Я хочу узнать твои тайны, твои самые глубинные мысли, твой гнев, твои страхи и все, к чему ты питаешь отвращение… А взамен открою тебе двери в мой внутренний мир... Таково мое условие.

Из-под маски она бросила на него взгляд, в котором уже не осталось ничего дружеского и доброго. В этом взгляде была такая жестокость, что Маттиас испытал настоящий шок, словно его внезапно и сильно ударили, – и всепоглощающий ужас. – Поспеши все обдумать, времени у тебя осталось очень мало.

Продюсер был прав: он действительно хотел понять, хотел узнать. И заодно проверить, правильно ли подсказала ему интуиция, что здесь творится что-то скверное. Священник еще раз припомнил последние слова больного: «Ад, отец мой. И я был там одним из демонов».

Сервас обернулся. Женщина уже начала успокаиваться, хотя лицо после возни в зарослях рапса все еще было красным, а по виску катилась капля пота. И говорила она медленнее и спокойнее. Уставилась прямо в глаза Серваса, и в ее взгляде горела чистейшая ненависть. Но определить, кто являлся объектом этой ненависти, было невозможно. – Это проклятое кино его сгубило…

«День первый (продолжение). Я остановилась на дороге. В туалете для меня оказалось послание, написанное на стене: «ЖЮДИТ, МЕРЗКАЯ МАЛЕНЬКАЯ ПРОНЫРА». Ничего не понимаю. Кто мог знать, что я окажусь именно в это утро в этом месте? И кто знал о моем приезде, кроме НЕГО? Можно подумать, что я нахожусь в каком-то из его фильмов…»

В этот момент, стоя на краю пропасти, наверняка я знаю лишь одно. Фэрейн будет моей жизнью. Или моей погибелью.

— Все говорили, что боги дали тебе проклятие, а не дар, в день твоего крещения. Но мне начинает казаться, что они ошибались. Быть может, боги все-таки знали, что делали.

В этой ситуации нет ничего справедливого. В ней нет ничего правильного. Но у нас, к сожалению, нет возмож¬ности выбрать испытания, которые посылает нам судьба.

Я не то, чего он хочет, так же как он не то, чего хочу я. Так как же мы можем когда-нибудь сделать друг друга счастливыми?

Только в этот момент я осознаю, насколько близко ко мне он на самом деле был все это время. Выходит, я не ошиблась. Он предлагал мне что-то… что-то, что я очень хотела бы принять. Что-то, от чего я просто обязана была отказаться.

Я лишь верю в то, что даже дикую птицу можно убе¬дить остаться по собственной воле. И человек, кото¬рый действительно заботится о такой птице, счел бы за честь сделать все, чтобы приручить ее.

Эта любовь сломила ее и исцелила. Она оставалась неидеальной в том, как их острые, зазубренные края соединялись воедино. И в то же время это было самым глубоким чувством, которое она когда-либо испытывала, самой непреложной истиной, которую она когда-либо знала.

В этой жизни и в следующей, как и в тысячах других, я выберу тебя.

Лань любила его. Когда-то она влюбилась в него, потом возненавидела. Однако этой ночью, когда они лежали под звездами и Цзэнь с душераздирающей тоской рассказывал о своей родине и семье, которую он потерял, ее чувства вспыхнули вновь.

Я думаю о жизни, которую выбрал бы, если бы мог начать все сначала. Это была бы хорошая жизнь. Жизнь, в которой я придерживался бы Пути, как мастер школы практик. И каждый раз, представляя это, я видел тебя рядом со мной, Сун Лянь.

— Потому что я лучше сожгу небеса, чем проживу в этом мире, не оставив после себя и следа. — Его взгляд стал пугающе неподвижным. — Без силы мы ничто. А я отказываюсь быть пустым местом.

И мне бы очень хотелось любить тебя без необходимости выбирать другой путь.

Когда я смотрю в твои глаза, я вижу правду. Я принимаю тебя такой, какая ты есть. Я понимаю, почему ты сделала то, что сделала, и я не могу ненавидеть тебя за это. Мы не такие уж разные, ты и я. Ты бы разрушила мир, чтобы спасти тех, кого любишь. Я бы тоже так поступил.

— Ты не устал от этого? — спросила я. Словно прочитав мои мысли, он сказал: — До тошноты. Я был бы счастлив, если бы никогда больше не видел тумана. — Но туман — это часть тебя, не так ли? — я удивленно повернулась к нему. — Часть твоей силы. — Я не люблю свою силу, Тесса. Мне было бы намного лучше без нее. Как и всему миру.

Нам просто нужно было держаться друг за друга, как двум сломанным плотам, связанным вместе, кувыркающимся в бушующем море. Прямо сейчас казалось, что мы, возможно, никогда больше не найдем тихих вод. Но мы переживем это, если не отпустим друг друга. Вместе мы найдем способ победить бурю.

Я держалась за Калена так, словно могла упасть с земли в небо и рассыпаться по нему звездами.

Пока остаются сны, остаются и звезды.

Ты поглотила меня. Все в тебе сводит с ума, и все же я бы ничего не изменил.

– Давай поговорим, – предприняла попытку Яна. – Ты не должен этого делать. Мужчина уставился на нее. Она выдержала его взгляд. Наверное, прошла целая минута, прежде чем он снова шевельнулся и произнес: – Нет. Я должен. Мужчина подошел к дощатому столу возле стены. Там лежали какие-то предметы, которых Яна не могла разглядеть. Когда он развернулся к ней, в руке у него был нож…

Номер Шесть с тяжким вздохом выбралась из спального мешка и поднялась. Решетка отъехала в сторону, освобождая путь. Несмотря на холод, Яна тоже высвободилась из спального мешка и подалась вперед. – Молчи! – предостерегла Номер Шесть. Взгляд, изможденный и полный уныния, все же был тверд. – Это прозвучал сигнал, что наша еда готова, и я могу забрать ее.

– Чтоб тебя! – выругался Йенс, выхватил пистолет и заковылял вдоль рядов машин. – Покажись, скотина, или я за себя не отвечаю! Боль в ноге подстегивала его злобу, и Йенс необдуманно устремился в темный проход между машинами. Что-то большое метнулось ему навстречу и жестко ударило в голову, обесточив сознание.

– Я могу говорить с тобой, – произнесла женщина, и Яна вздрогнула, так неожиданно прозвучали слова. – Но ты должна молчать. Прошу тебя, пообещай, что будешь молчать! Иначе мне придется ответить за каждое твое слово. Женщина показала на что-то, чего Яна сама до сих пор не замечала: черную полусферу на потолке… – Он видит нас и слышит, от него ничто не укроется. Вот и сейчас он за нами наблюдает.

Яна почувствовала, как к горлу подступает крик. Молчи и будешь жить. Яна хотела выжить, любой ценой, и потому зажала рот ладонью, не давая выхода крику. Но у нее все же вырвался приглушенный, придушенный звук. Потому что в этот момент из отверстия показалась голова жуткого существа.

Девушка хотела выйти, но изнутри показалась загорелая рука, ухватила ее за шею и втащила обратно. Она закричала и в отчаянии вцепилась в дверцу. Лени поняла, что это не шутки. Девушку удерживали в машине против ее воли.

Приближалась полночь. Стоя на пустынной городской улице, Фан Му принял решение. Ради всех матерей. Ради всех детей. Ради всех окон, горящих в темноте. Ради мирных, спокойных ночей.

Ему придется ждать, пока все уляжется. Это может занять год или два, а то и целое десятилетие. Но даже если он вернется, то уже не будет влиятельным старшим братом с неограниченным богатством и возможностями. Ему придется подбирать крошки с чужого стола.

– По-твоему, каждый может управляться с оружием, так, что ли? – Он поглядел на пистолет, посверкивающий стальной синевой у него в руках. – Старая поговорка гласит: у кого оружие, у того и власть!

Далеко за полночь Фан Му все-таки провалился в неглубокий беспокойный сон. Сквозь дрему он слышал тихий хруст за окном, а из соседней комнаты – приглушенные всхлипы. Похоже, не только он в ту ночь не мог заснуть.

«Великолепно, просто великолепно, – проносилось у нее в мозгу между приступами рези в желудке. – Что может быть хуже – грабительница нападает на полицейского офицера…»

Казалось, атмосфера в комнате сгустилась; все так и не сводили с Сяо Вона глаз. При таких темпах и полиция, и семья жертвы оказывались под жестким давлением. От этой мысли по спинам присутствующих пробежал холодок. Один Фан Му улыбнулся. – Как интересно!

Не все из тех, кто заслуживает смерти, умирают, как не все из тех, кто умирает, заслуживают этого. И все же смерть нельзя обратить вспять.

Тело пронизывает множество сосудов, но один из них становится нитью, соединяющей твое сердце с сердцем того, с кем тебе предназначено быть, с человеком, с которым однажды ты соединишься. Эта нить может запутываться, протягиваться через бездны и континенты, но никогда не рвется, чтобы однажды привести тебя к возлюбленному – к руке, к мизинцу которой привязан другой конец нити.

Твое зрение – твоя сила, сяо гуй. Величайший дар, который я могла тебе дать. Твоя мать не сумела понять этого, но ты поймешь, я знаю.

Один день можно поплавать в реке, потом вернуться на следующий, а вода уже другая. Но если бы река не текла постоянно, то не была бы рекой. Высохла или стала озером или еще что-нибудь.

Бой был скоротечным. Сосновский и Пряхин короткими очередями добили тех немцев, которые пытались уйти на нижнюю тропу, спасаясь от огня. Через пару минут все стихло. Остались только распростертые на камнях трупы, да притихшие румыны, которые так и не поняли, что произошло.

Если бы Шелестов со своими ребятами вышел из пещеры на десять минут раньше, все они попали бы под плотный огонь. Спрятаться здесь негде, отступать некуда. Назад в пещеру, так немцы сразу забросают ее гранатами. Спина похолодела.