Законы каменных джунглей мало чем отличались от природных. Здесь были хищники и их жертвы.

Как там говорят, первая любовь не забывается? Вот черт, в точку! Два года уже забыть никак не могу, хоть ножом вырезай ее из мыслей, души и сердца. Делают такие операции? Я бы сходил.

Я сразу догадалась, что стук в окно второго этажа и роза на подоконнике были от него. Во-первых, этого делать бы в целом никто не стал. Во-вторых, я видела, как он убегал от моего окна, отряхивая ладони.

Я просто радуюсь, что этот Максим валяется во френдзоне. К сожалению, валяется он там рядом со мной.

Вот этот резкий взрыв колбы с прошлым в настоящем дает сбои везде. В мировосприятии, в мышлении, даже во внутренних органах. Потому что сердце тоже как заведенное в груди грохочет.

Это ведь просто жизнь, из этих воспоминаний она и складывается.

Вижу на ее глазах слезы, а у самого от этого сердце в клочья. Но я не могу иначе! Не могу я умолять ее остаться, при этом ничего не давая взамен. Получается, не судьба?

Сейчас я больше всего на свете хотела дарить ему любовь, отдавать все, что он пробудил во мне. Я думала, так в жизни не бывает, но оказалось, что только так и должно быть.

Я хотела убедиться, что он больше ничего не значит в моей жизни, что мое сердце не дрогнет, что оно будет биться ровно, даже когда Тони смотрит на меня так, словно я одна ему в этой жизни и была дорога… Я боялась, что этот бой будет проигран.

Я не знала, что мне говорить и как себя вести. Как будто и не было тех двух лет, что разделяли нас, как будто не было тысяч километров и Тихого океана между нами, как будто я снова влюбленная в него по самые уши фанатка.

Зачем, зачем он это делает? Так он называл меня в те редкие минуты, когда я думала, что что-то значу для него. Эти моменты можно было пересчитать по пальцам одной руки. Когда приглашал к себе, когда первый раз поцеловал, когда… Нет, я не буду вспоминать, все прошло, все изменилось. И я изменилась. Тогда почему я сейчас как загипнотизированная смотрю в его глаза.

Стремясь найти счастье за тысячи километров от дома, я чуть не упустила того, кто был рядом.

Любить — это глагол. И я готов действовать, чтобы каждый день показывать тебе свою любовь.

Она заставляла его жить, позволяла дышать и видеть особые оттенки в мире. И именно ей он обязан тем, что снова жив. Обязан смертью, обязан любовью. Все могло бы сложиться иначе, если бы тогда они нашли подходящий момент, чтобы поговорить.

Удивительно, как легко он отказался от дела всей своей жизни, предпочтя женщину. Служба стала почти незначительной. Желание спасти — всеобъемлющим.

С ним случилось не мало, чтобы все это можно было вместить в один ответ, короткий и лаконичный. Он прикоснулся к магии, умер, превратился в чудовище, а затем воскрес и вернулся. Но уже каким-то другим, не тем, кем себя помнит.

Как известно, любое доказательство неправоты собеседника немедленно превращается в прекрасную почву для яростных дебатов. А любые дебаты оставляют послевкусие разочарования в собеседнике.

Жизнь дает ему слишком много вторых шансов, от чего невозможно не насторожиться. Бентлей просто ненавидит, когда все начинает складываться слишком удачно без каких-либо предпосылок, которые могли бы объяснить, что повлияло на такой расклад карт на карточном столе.

Смерть очень сильно меняет человека, особенно, если это его собственная смерть.

- Ваш хозяин, верно, уже умер. - Да нет, от лишней пули ему особого вреда не будет. В него столько раз стреляли... пулей больше, пулей меньше...

Приглашение невольно сорвалось у меня с языка; я уже успел позвать на ужин друзей и счел неучтивым обойти вниманием Командора только потому, что он уже умер.

А спросят дамы обо мне, Скажи им так: "Мечом и лирой Средь бала, празднества, турнира Ваш рыцарь служит вам вдвойне".

Мечтая о просторе, Волна, покинув падь, Умчалась в сине море И не вернется вспять.

-Если ты не существуешь, если ты всего лишь мираж, я не хочу больше жить, хочу стать тенью, как ты, милая, милая Ундина! - Он громко произнес эти слова и снова шагнул в глубь потока.

Его скудное бытие не знает, как схожи меж собой страдания и радости любви, как тесно они переплетаются друг с другом, так что их не разделить никакой силой.

Из-под слез проглядывает улыбка, и улыбка отворяет двери слезам.

Но обрести душу мы, порожденные стихией, можем только слившись в сокровенном таинстве любви с кем-либо из вашего племени.

Солнце, похоже, затмилось. Его свет померк, лучи нас не освещают, не дают нам тепла. Кажется, наступила вечная ночь.

Иногда мне кажется, что всё это бесполезно. И зачем только я подвергаю себя риску из-за этой ночной книжки? Нет, мне надо её написать, ведь раз я излагаю события, значит, они были на самом деле.

«Истина — это сфера, содержащая в себе и ложь, которая вращается с иной скоростью, как шестеренка, которая кажется сломанной и ненужной, однако она жизненно необходима для работы всего механизма. Самое трудное — обнаружить ложь внутри сферы».

Любопытно, чем пахнет страх? Я подумала, что это невозможно ощутить, так как он коченеет где-то внутри.

Из выжженных земель, из уничтоженного мира распространилась мгла. Это холодный, липкий, как паутина, туман, но он распадается на пальцах, если к нему прикоснуться. У некоторых из нас на коже появились ранки, возникли зуд и сильная боль. А у одной служанки кожа изменила цвет, и больше мы эту служанку не видели.

Он повторил слово «нечестивицы», и каменные стены отозвались эхом, словно Его голос так силён, что может воздействовать на неживые объекты.

Кешу закрыли в дальнем отсеке, по щиколотку затопленном водой, связывать не стали, но приставили к нему охрану. Дверь хлипкая, выбить легко, но с качками Отшельника справиться нереально, впрочем, Кеша даже не стал пытаться. А зачем? Он честно пытался выйти на Колю, но не судьба, и теперь у него есть уважительная причина не убивать.

А дома его ждал пьяный Бородулин. Он стоял в холле с початой бутылкой в руке, а из зала показалась мама. Глянула на Кешу, и снова исчезла. И все же он успел заметить слезы на ее глазах. Снова это ничтожество отрывалось на маме.

Что-то не очень хотелось общаться с Колькой, может, он и негоден к военной службе, но это не помеха, чтобы водить дружбу с Феликсом. А он как будто отрекся от своих пацанов, ходит, как не пришей рукав. Жалкий он, может, потому Агния и не хочет с ним.

В подвале хорошо ставить «качалку», чем дальше от людских глаз, тем лучше. А видеосалону место в публичных местах, Феликс правильно все понимал, поэтому взял в аренду целый кабинет в доме культуры. И ведь по уму все сделал, заявил себя как представителя кооперативного движения, загрузил директора умными фразами из недавних постановлений.

Он вздрогнул, настолько резко Бобыль развернулся к нему. А махина он здоровая, бицепсы как ляжка у Кеши, если не больше. И голова массивная, лоб толстый, тяжелый, пулей не пробьешь. Кеша своими глазами видел, как в этот лоб заехали дубовым дрыном, и ничего, даже шишки нет.

Мама очень просила держать себя в руках, и он все прекрасно понимал. Бородулин ему не отец, в новом статусе Кеша не определен, а в старом — он детдомовский оборванец. Тем более что выглядит он, мягко говоря, не респектабельно.

Они пришли, когда солнце уже начало клониться к закату. Я даже не успел среагировать, когда дверь вылетела от мощного удара ноги. В дом ввалились четверо. Тянуться за оружием бесполезно – я уже был на мушке.

По ушам ударил отчаянный стрекот очередей. Противник чтил заповедь – весь успех засады в первых секундах массированного огневого поражения, и тут уж патроны жалеть нельзя. Бей со всей стволов во все, что движется.

Когда арестованных заводили со двора в помещение отдела, в сутолоке ко мне приблизился Скрипач и прошипел разъяренным камышовым котом: - Лучше сам повесься! Не так больно будет, гаденыш!

Двое бойцов, без шума, криков и пыли, умело скрутили худосочного человека, прогуливающегося по участку – как я понял, это был наблюдатель, и атаку он успешно прозевал. Потом наши ввалились в просторный хуторской дом. Что-то там внутри мельтешило, кто-то кричал.

Было очень больно. Но дыхание нападавший мне сбил не окончательно. Я еще мог дышать, шевелиться и видеть, что творится. А увидел я эту здоровую тушу в гражданском костюме. Он замахивался для еще одного удара.