Моей главной уязвимостью всегда было желание быть любимой. Это огромная брешь, зияющая в моей душе, и чем сильнее я стремлюсь закрыть ее, тем легче меня обмануть.

Когда я смотрю на тебя, то вижу существо, в котором столько изъянов, что гуманнее было бы положить конец его страданиям. Лучше умереть, дитя, чем жить так, как живешь ты.

— Моя сестра думает, что только она может принимать яды, но я и есть яд, — шепчет он сам себе. Его глаза полуприкрыты. — Яд течет в моей крови. Я отравляю все, к чему прикасаюсь.

Когда мы смотрим друг другу в глаза, воздух между нами рассекает страсть — острая, как клинок.

Думать, что я нравлюсь Оуку, так же глупо, как и предполагать, что солнце может полюбить грозу, однако я отчаянно желаю этого.

Как только они отходят достаточно далеко, Мэри Пэт перестает сдерживаться. Будто комок желчи, у нее из горла вырывается всхлип. Она смотрит на деньги, и купюры покрываются влажными разводами от льющихся у нее из глаз слез. Она понимает, что Джулз больше нет. Ее дочь мертва.

Мэри Пэт молча кивает. – Это значит «да, хорошо»? – Нет, это значит, что я просто кивнула. – В смысле «ладно, я подумаю»? – В смысле «вы сказали, я услышала».

Мэри Пэт смотрит на Койна с благодарностью. Негласное правило их района: не знаешь женщину – не ругайся при ней, даже если она сама матерится, как пьяный дальнобойщик. Это невежливо.

Рам смотрит в бокал. – Ну а я чё сказал-то? – Это твоя окончательная версия? – Да, окончательная. И что вы… Точным ударом с правой Мэри Пэт ломает Раму нос. Хруст, будто кто-то разбил «пирамиду», слышит весь бар. Парень взвизгивает, как девчонка, и прикрывается ладонью. Мэри Пэт снова бьет по тому же месту, пробивая неумелую защиту. Следующий удар – теперь с левой – приходится в глаз.

Она хлопает его по коленке. – Джорджи, если с моей дочкой что-то случилось и я узнаю, что без тебя не обошлось… – Я сказал: идите… – …Марти тебя не спасет. И никто не спасет. Джулз – мое сердце… Так что молись сегодня – на коленях молись, – чтобы мое сердце вернулось домой в целости и сохранности. Или я найду тебя и вырву твое прямо из груди.

– Почти все, кого мы встречаем, как собаки – есть верные, есть злые, есть дружелюбные. И все это, и хорошее, и плохое, идет от сердца. – И какая же собака этот Джордж Данбар? – А никакая. Он кот.

…Я просыпаюсь и снова проваливаюсь в сон; вздрагиваю и прислушиваюсь: здесь кто-то есть? Я придвинула к двери стул, в руках у меня кухонный нож. Потрескивают половицы, по дороге проезжает машина, плачет ребенок. Я опять засыпаю. Вскоре просыпаюсь. Проваливаюсь из бодрствования в сон и наоборот.

– Что-то еще? – спрашиваю я. – Да, – откликается он, – дa, еще одно… Хотел спросить… Вы в курсе, что в вашем доме установлено оборудование наблюдения? – Че… чего?! – Ну знаете, камеры. И микрофоны. Видео- и аудионаблюдение. Я спрашиваю, потому что вы ведь и сами могли их установить… – Что вы такое говорите, – лепечу я, – я не понимаю, что вы такое говорите…

В кабинете старого Торпа тишина. Никого. Но кто-то здесь побывал. Оставил следы пальцев в слое пыли на столе. Порылся в папках на полках. Вижу по отметинам в пыли: вот здесь перекладывали бумаги. За папками спрятана небольшая плоская коробка. Однажды, уже под конец жизни, старый Торп показал нам, что в ней спрятано… Открываю коробку: пусто. Он держал там свой старый револьвер.

– Здравствуйте, – говорю. – Я только кофе налить. Та, что мне не нравится, спохватывается. – Это Сара Латхус, она была замужем за покойным. Странно звучит. Замужем за покойным… Семейное положение изменилось, думаю я. Даже не родственница. Замужем за покойным. Жутковато; не позавидуешь такому семейному положению.

Не глядя, я отпираю замок, распахиваю дверь ‒ и все понимаю, увидев мужчину и женщину в полицейской форме. – Сара Латхус? – спрашивает женщина. – Да, – отвечаю я. Или не так: за меня отвечают мои голосовые связки. – Так. Дело в том, что я, к сожалению, должна сообщить вам печальную новость, – говорит она.

– Управление полиции Осло, – говорит женский голос в трубке. – Здравствуйте; я вот, – говорю, – я звоню вам заявить о пропаже человека… ну, мужчины, моего мужа. Да. Так, значит. Он ушел вчера рано утром, и с тех пор от него нет вестей… или с половины десятого, я не знаю точно на самом деле. Он звонил мне чуть позже половины десятого. А потом – всё…

Арадия пригубила бокал с кровью. Она оказалась чуть теплой, и в голове вспыхнули детские воспоминания о том, как она зализывает собственные раны на руках и коленях, чтобы кровь остановилась. Ей не было противно ни тогда, ни сейчас. Воспоминание быстро улетучилось, а вот вкус крови во рту — нет. Правда, решение было тут же: вампиры сказали, что следует запивать конкретным сортом красного вина...

Хэнсварг на карте представлял собой драгоценный камень с красивой огранкой. Контуры были очерчены реками, горами, дорогами и цветными домами, раскиданными между ними.

На первый взгляд ничего необычного: лес, трава, небо, солнце — но все действительно… другое. Солнце желтее, трава сочнее, деревья как будто живые! Будто слегка пританцовывают! Хотя, возможно, это от головокружения. А воздух! Вкусный и густой! Он как будто светится!

Смерть человека длится столько же лет, сколько и его жизнь, а может быть, и гораздо дольше...

Человеческая жизнь — странная гонка: цель не в конце пути, а где-то посередине, и ты бежишь, бежишь, может быть, давно уже мимо пробежал, да сам того не знаешь, не заметил, когда это произошло. Так никогда и не узнаешь. Поэтому бежишь дальше.

Любовь бывает разных видов. Одну можно подцепить только вилкой, другую едят руками, как устриц, иную следует резать ножом, чтобы не удушила тебя, а бывает и такая жидкая, что без ложки не обойтись.

Я чувствую себя средой. Всегда я опаздываю, всегда прихожу после вторника.

У будущего есть одно большое достоинство: оно всегда выглядит в реальности не так, как себе его представляешь.

Любовь подобна птице в клетке: если её не кормить каждый день, она погибнет.

— Любовь, желание, вожделение… Они оставили меня. — Давайте я их верну?

Если любовь — это преступление, то мы преступники!

Я знаю, что ты обожаешь любовные романы, в которых нищенки выходят замуж за богатых господ, но это все фантазии! Попробуй побыть рядом с королем. Никогда не знаешь, когда твоя голова может отделиться от тела!

Его преследовало неизбывное одиночество. Он казался сильным и серьезным, а во взгляде его была заключена любовь к одной-единственной женщине.

Соран любила соединять людей, которые не могли быть вместе. Она хотела исполнять желания отчаявшихся влюбленных, пусть даже нарушая закон. Умение понимать и удовлетворять желания людей позволила Соран выжить и даже обогатиться.

В эпоху, когда свободная любовь под запретом, а брак являлся обязательным условием для романтических отношений, запрет имел огромные последствия.

Я не заслуживаю того, как он со мной поступил. Никто такого не заслуживает. Надо убираться отсюда, и поскорее, пока не стало слишком поздно.

Любовь не обретают во влечении. Любовь не обретают в совместном веселье и смехе. Ее не обретают в том, что вас роднит. Любовь – это даже не блаженство, которое вы оба испытываете, каким бы сильным оно ни было и какую бы форму ни приняло. Любовь не ищут. Она находит вас сама.

Эйса рушит бесчисленные жизни, Слоун – лишь одна из таких. Мне остается либо сосредоточиться на работе, загрести всех, кто участвует в обороте, и тем сберечь множество людей… либо же спасти одну-единственную девушку от парня-абьюзера.

Картер открывает передо мной дверь. Давненько я не ходила по кафешкам. Успела забыть, как вкусно в них пахнет. Изо всех сил напоминаю себе, что это просто обед, он ни к чему не обязывает, однако страх того, что Эйса все выяснит, меня не покидает.

Без доверия любовь не живет.

Вчера Джина взяла на себя приготовление пирогов «Черный дрозд». Я должна была догадаться, что у нее ничего не выйдет. Ведь это работа Хранительницы, то есть моя, поскольку бабушка умерла, и теперь я последняя из рода Кэллоу

Долг Хранительниц на земле – заботиться о деревьях и собирать их любовь, которая соединяет наш мир с загробным. Хранительницы вкладывают ее в пирог и дарят скорбящим, потерявшим близких.

В день бабушкиных похорон на кладбище через весь город устремилась стая черных дроздов. У нескольких туристов едва не началась истерика. Местным пришлось уверять, что дрозды не станут нападать на людей, как в фильме «Птицы» Альфреда Хичкока...

Эта девушка была его убежищем, воплощением его страсти, его сердцем.

Мы становимся лучше, когда мы вместе. Каждая секунда, каждая минута делает нас обоих еще лучше. Ты ведь тоже это чувствуешь, правда?

Не сердись. Просто жизнь — сумасшедшая штука, и никогда не знаешь, что будет дальше. Я лишь могу пообещать, что сегодня буду оберегать тебя. Это все, что у нас есть.

Что за жизнь была бы? Если бы можно было смотреть на нее все дни, которые мне отведены на этой планете. Когда я только познакомился с ней, она была безумно красива, но теперь, зная, кто она такая, я видел совсем иную красоту.

«Всегда будь дружелюбным, Раффиан. Никогда не знаешь, может, это сделает чей-то день лучше».

Я рано поняла, что если у тебя есть время, то ты можешь помочь кому-то другому. И я подумала, что в этом есть... сила.

Мое последнее дело. И оно должно быть громким. Таким громким, чтобы изменить жизни.

Мир может быть суровым. Но мы оба знаем, что даже в таком жестоком мире есть маленькие трещинки, через которые можно увидеть истинную красоту.

Она была очень зла, когда я вышел на пекло, чтобы спасти ее, интересно, как бы она разозлилась, узнай всю правду.

Что я сжег бы дотла весь мир, если бы пришлось.