Изнутри погреб был похож на бомбоубежище. Толстые кирпичные стены по бокам, низкий серый потолок, бетонные ступени, ведущие глубоко под землю. Надежный замок и широкий засов. Молоточек, похожий на те, что висят в общественном транспорте, с помощью которого при аварии следует разбить окно.

Ей давно не было так спокойно. Казалось, она сейчас же уснет, на скорости, на мотоцикле, на надежном плече. Провалится в спокойное сновидение, без крови, без ужасов и криков. Казалось, она готова до конца жизни так ехать. Чувствовать себя в полной безопасности, находясь на одном из самых опасных видов транспорта.

Пусть ее оштрафовали на полторы тысячи рублей. Пусть сказали, что половой акт в общественном месте, коим также является воздушный транспорт, карается по статье «хулиганство» (Рамуте, чтобы не добивать красавчика не стала настаивать на том, что по факту этого самого «акта» и не состоялось). Пускай ей вынесли письменное замечание за нарушение общественного порядка.

Он направил бинокль на окна дома, в который зашла женщина, чтобы не упустить ее из виду. Повезло, что в старом здании нет лифта, ему не придется, как в прошлый раз маскироваться и ездить вверх-вниз с этажа на этаж, опасаясь, что кто-нибудь запомнит или, еще хуже, узнает его.

Мужчины принялись смеяться и подшучивать над Рамуте. Стали говорить что-то о находчивых умных и незаменимых красавицах-детективах в рядах доблестной полиции. Кричали ей вслед о том, что женщины должны готовить обед для настоящих полицейских, а не блистать интуицией, путаться под ногами и мешать жить нормальным законопослушным гражданам.

Оля нервно, резко поднялась, дернула ручку окна, раз, другой – рассохшаяся рама и не думала поддаваться. Рванула очень сильно, в этот момент электричка подскочила на стрелке, и она, не удержавшись, грянулась о пол. Аж шея хрустнула.

Невеселые места тут. Даже если изначально люди стремились сюда за успокоением, то теперь другие люди порядком тут все испоганили. Какое уж тут успокоение-умиротворение, если трупы кругом. Акимов обходил по периметру развалины, уже примерно представляя, что надо вписать в рапорт.

Пожарский, примостившись на гравии, принялся осматривать человека. Лежит вниз лицом, оно, должно быть, разбито о камни, кровь текла. Колька, решившись, дотронулся до толстой шеи, там, где воротник отходил от кожи – теплой, но уже по-особенному начинающей холодеть. Ничего не прощупывалось там.

Что-то темное продолговатое отвалилось от сияющего поезда, как-то сперва подлетело, точно продолжая стремительное движение, потом, будто спохватившись, отвесно обрушилось на склон, а далее, словно слизняк, поползло под откос… На насыпи распластался человек – головой вперед, ногами к рельсам.

Так и получилось. Однако удар обрушился на его собственный затылок. Осыпанный хрустальными осколками разлетевшегося графина, Рома обмяк на полу. Гарик, точно и не жаловался на жизнь, без труда встал, для верности наподдал еще носком по темени.

Подкравшись к двери соседки, потянул на себя ручку – не поддалась, заперта. Приподнял коврик – ключ на месте. И все-таки слышно, как раз из щели под дверью, что кто-то там еле слышно, легкими ногами, бродит.

Кудрявцев посветил фонарем – теперь это уже было можно. Двое «каракалов» были напуганы и оглушены: похоже, они все еще не понимали, что за беда с ними случилась. Они трясли головами и бессмысленно смотрели на спецназовцев, явно не понимая, откуда те взялись.

Кудрявцев молча взглянул на Рыжова, и тот его понял. Вдвоем они подошли к Матвею и осторожно сняли с него куртку. Да, он был ранен в левое плечо. Кудрявцев и Рыжов принялись обрабатывать рану, и только сейчас Барабанщиков ощутил боль.

Крики и выстрелы за спиной стали чуть тише, сейчас они звучали даже не сзади, а где-то с левой стороны, и это могло означать лишь одно – погоня сбилась со следа и ушла влево. Но, тем не менее, она была не так и далеко, крики и выстрелы слышались отчетливо.

Несколько лучей света скользнули по фигурам спецназовцев – оказывается, они не слишком удачно выбрали место для наблюдения, и сейчас оказались на почти открытом пространстве. Несколько пуль просвистели над их головами, ударились в стены и с визгом унеслись в темноту.

Пятеро спецназовцев, будто некие незримые и неслышимые ночные существа, набросились на посланника от «каракалов». Миг – и невидимый собеседник Аббаса был обездвижен, так что он не мог ни шевельнуться, ни вскрикнуть.

Аббас нащупал в темноте пистолет и, пригибаясь, выбежал из жилища. Тотчас же раздались хлопки – это Аббас палил навстречу стреляющим из тьмы. Должно быть, кто-то стрелял и в его сторону, так как пули с визгом продолжали дырявить крышу дома.

Но не успел он сделать и пяти шагов, как пуля, выпущенная Сашей Дроковым, пробила лёгкое насквозь и застряла в позвоночнике. Всхлипнув чёрной пузырившейся кровью, Чуня упал лицом вперёд, угодив переносицей точно на рельс, поскрёб немного носком сапога щебень и затих.

Увидев лежавшего на боку милиционера с перерезанным горлом, над которым склонился Семёнов, Илья перевёл взволнованный взгляд на состав и вдруг возле колёсной пары заметил труп другого милиционера. Он сидел в беспечной позе, откинувшись на спину, плотно прислонившись спиной к массивной колесной буксе.

Ноги у Павлина подломились, он обмяк окончательно и дальше тащился по цементному полу как мешок с дерьмом так, что даже Илья, чья жизнь уж точно висела на волоске, сжалился и подхватил его с другой стороны под руку.

Этот страшный по своему значению сон настойчиво преследует Илью вот уже на протяжении года. Особенно он мучает в те дни, когда наступают затяжные дожди. Ему снится всё время одно и то же: как будто Илья в одиночку уходит за линию фронта, чтобы раздобыть важного «языка».

Посреди зала, неловко подвернув под себя правую руку, навалившись боком на опрокинутую кошёлку с товаром, лежала знакомая покупательница, жена профессора Серебрякова. Она, по всему видно, была забита разделочной доской, потому что окровавленная доска валялась неподалёку от разбитой головы.

Со своего места баба Мотя видела лежавшую за прилавком в луже крови Лизу. У девушки было настолько сильно разбито лицо, что её невозможно было узнать, а выбившиеся из-под платка пышные волосы, окровавленными косматыми охвостьями были разбросаны по полу вокруг алой от крови головы.

В это же самое время позади, возле дома, послышались два выстрела, а затем крики. Это означало, что напарник Юлии Аркадьевны, тот самый «слесарь», которого Гуров считал главным в этом преступном дуэте, не задержан, что за ним тоже ведется погоня.

Требование остановиться не произвело никакого впечатления на беглянку. Она продолжала мчаться вперед, проскочила розарий и теперь бежала по дубовой аллее. Бегать, надо сказать, она умела. Расстояние между ней и сыщиком не уменьшалось. Гурову ничего не оставалось, кроме как нестись следом.

Гуров подробно рассказал обо всем, что приключилось этой ночью в усадьбе Вадима Егорова. Разумеется, помня о данном Вадиму Александровичу слове, он не стал передавать содержание послания, которое «вышедшая из ада» адресовала своему мужу.

Гуров подошел к окну. Вот сюда кто-то светил фонариком, передавал азбукой Морзе зловещее послание: «Помоги, мне плохо». Кто был этот человек, владевший азбукой Морзе? Теперь сыщику было совершенно ясно, что в этом деле есть еще один человек, сообщник Юлии Егоровой.

И тут вдруг он заметил на берегу нечто, что заставило его остановиться. Это было обширное кровавое пятно. Примерно на четыре метра вокруг камни были забрызганы кровью, а в центре пятна между камнями собралась небольшая лужица красной жидкости. Однако тела погибшей женщины нигде не было видно.

Когда бегущий приблизился, сыщик с удивлением узнал в нем хозяина соседней усадьбы миллионера Егорова. Впрочем, сейчас это был совсем другой человек, его словно подменили: лицо красное, покрытое белыми пятнами, глаза расширены…

Юлиус Эйнем еще в сорокалетнем возрасте начал страдать сердечными приступами. Лечение у московских и берлинских врачей почти не давало эффекта. Поэтому в 1876 году он решился уехать вместе с женой в Берлин, чтобы всерьез заняться своим здоровьем. Будучи бездетным, Эйнем предложил Гейсу выкупить у него долю в деле. Сделка была оформлена очень быстро, буквально за пять минут.

Молчалин дослужился до действительного статского советника и женился на богатой тридцатилетней польке Гедвиге Францовне, но по-прежнему живет в доме у Фамусова, тайно влюбленного в Гедвигу... Можно было долго продолжать этот запутанный клубок житейских коллизий, но пьеса посвящена не им, а, как ни странно, предчувствию надвигающегося конфликта в российском обществе тех лет.

На самом деле, если кто-то думает, что шалости в подобных местах были и впрямь «невинными», сильно ошибается. Все «увеселительные игрушки», на тот момент имевшиеся в европейских странах, были в доступе и в России. В соответствующих изданиях вовсю рекламировались искусственные резиновые органы – как мужские, так и женские.

Волга, Урал, Кама, Шексна, Дон, Обь, Белоозеро, Ладога, Онега и четыре моря – Белое, Балтийское, Черное и Каспийское – слали в Москву лучшую рыбу – живую, вяленую, сушеную, малосольную, соленую, копченую, – и нигде в мире рыбный стол не был так обилен, разнообразен и изыскан, как в Москве.

Центром сосредоточения всего французского в Москве стал Кузнецкий Мост, где первоначально правили бал евреи и немцы, но к началу XIX века их всех вытеснили французы. Поверженные торговцы унесли свой бизнес в пределы Китай-города, а на Кузнецком Мосту закрепились, говоря сегодняшним языком, элитные бутики.

Императорский двор был доволен своим новым поставщиком: ликеры, коньяки, вина и настойки Смирновых соответствовали требованиям самых отъявленных гурманов. А о водке и говорить было нечего: она уходила влет, особым спросом пользовались № 20 и 21. Последнюю водку – № 21 – прозвали «народной», поскольку она была, во-первых, самым популярнейшим в России напитком, а во-вторых, доступным для всех.

Распахнув дверь, Богданов, уже не предупреждая, ворвался в номер. Джейсон Ли стоял у открытого окна, которое выходило на пожарную лестницу. Он успел оглянуться, чтобы понять, с кем имеет дело, и тут же нырнул в оконный проем.

Богданов отпер дверь в чулан и щелкнул выключателем. Тусклый свет маломощной лампочки осветил пленника. Он сидел на корточках лицом к двери, устроив связанные руки на нижней полке, и дремал.

Дубко выбежал из сарая на пару секунд позже командира. Он сразу бросился к воротам, понимая, что если водитель успеет завести двигатель, то хилое препятствие, сооруженное из прогнивших досок, его не остановит.

Богданов дулом пистолета указал Домбровскому на дверь. Тот нехотя встал и направился к выходу. Богданов последовал за ним, взглядом приказав Казанцу и Дубко следить за остальными.

Выстрел и внезапное появление в доме незнакомца с оружием, застало хозяев врасплох. Даже мужчина с накачанными бицепсами растерялся и так и остался стоять в проеме между сенями и комнатой. В самой комнате оказалось восемь человек разного возраста, все они сидели за столом и испуганно смотрели на людей с оружием.

- Сегодня в одном из помещений произошел инцидент: один из уборщиков совершил попытку подбросить в комнаты, предназначенные для Ричарда Никсона, запечатанный пакет. Охрана Кремля попытку предотвратила, пакет был изъят и в нем обнаружили материалы, компрометирующие советское руководство.

Не бывавшие никогда под огнем молодые охранники впали в ступор. Только их начальник среагировал мгновенно. Он выдернул из-под сиденья автомат и дал короткую неприцельную очередь. Он понимал, первое что надо сделать, это уйти из-под кинжального огня пулемета.

В дверь уже ломились. Юрген без спешки открыл окно, кряхтя забрался на подоконник и просто шагнул за карниз. Не прыгнул, а обреченно сделал небольшой шажок.

Север достал из кармана набор соединенных между собой железных колец развернул их и надел их на руку. Это оказался складной кастет. - Парень, я оценил твою храбрость. Ты показал, что ты - смелый пацан, но, если мы не договоримся, зубы твои останутся прямо здесь, на дорожке.

Пленник держался уже полчаса. Матвей рассчитывал, что он сдастся раньше. Крюгера обязательно надо было сломать психологически. Удары дубинкой причиняли ему боль, но не причиняли увечий, так - синяки и шишки. В разведке с пленными не церемонятся.

Неожиданно собеседник развернулся и схватил Крюгера за руки, а водитель ловко защелкнул на них наручники. Через мгновенье пленника запихнули в салон, прижали к сиденью, накинули на голову плотный мешок и резко затянули на шее веревку. Позвать на помощь не было никакой возможности.

На месте он успел осмотреться и занять удобную для наблюдения позицию. Минут через пятнадцать появилась фигура. На косяке массивной двери были расположены звонки и фамилии проживающих. В квартире под номером 11 значилось: «М. Крюгер». Идентификация состоялась.

Эти упыри действительно увлекались любительской фотографией. Умирающих, уже мертвых жертв запечатлевали во всех ракурсах. Обнаженные истерзанные тела, кровь, искаженные мукой лица. Вот она, вечная память…

Я запрыгнула на площадку, бросилась к двери. Та сама распахнулась, я ее даже не трогала! Кто-то заступил дорогу, я получила мощную затрещину, от которой брызнули искры из глаз. Меня толкнули, и я покатилась по ступеням с одной лишь мыслью: «Какая же я идиотка!»

Туманов постучал в дверь. Никто не открыл. Не раздумывая, ее взломали – и… несколько озадачились. Посреди гостиной висел в петле гражданин Глазьев. Перевернутая табуретка валялась рядом. Голова покойника свешивалась набок, язык торчал изо рта – словно дразнил напоследок…