Мне так тепло. Я сплю всю ночь так крепко, словно после пачки снотворного. Но никаких таблеток я не пила, потому что Антон действует на меня лучше любых лекарств. От всего лечит. От израненного сердца, от потухшей веры в мужчин, от плохого настроения и даже от бессонницы. Потому что обнимает крепко и даже спящий меня то в затылок, то в лоб целует.

Когда-нибудь эти мужчины меня точно сведут с ума. Причем все сразу.

За что я её полюбил? За красоту. За характер. За кепку идиотскую эту, которую она на работу постоянно таскает. За то, что Антошей называет и заботится обо мне. За то, что сдается, что перестает стены между нами строить. Да… за все, вообще-то.

Цветы хорошим девушкам дарить надо.

Сердце ты мне вернуть должна, Ольга губы твои манящие Сергеевна, жить тяжело, неполноценным себя чувствую.

Паша смотрел на нее убийственно спокойно, словно не слыша ни одного ее слова. Он не знал, что она рыдала на улице, когда он бросил ее по телефону, он не знал, как важны для нее были эти первые в жизни отношения, как больно ей было от того, как он ее бросил. Для него не случилось ничего особенного, а для нее разрушилось все то, во что она так искренне верила.

Если пустить богу немного крови, люди быстро перестанут верить в него...

— Вы мне нравитесь, — вдруг выпалил он, и все его лицо мгновенно из злого красного стало мертвенно-бледным.

Даже самые честные глаза могут врать.

В толпе проще быть никем, скрыть свое нутро.

Все-таки была права Раневская: только мужчина может потерять голову от вида красивых женских ног. А Дан, как бы ни пытался строить из себя безликое и строгое начальство, все-таки был мужчиной.

Дыхание смерти, видимо, рождает в человеке поэтичность.

Боль — единственное, что наполняет мой мир. И мне остается лишь ждать, пока не растворятся остатки моего сознания.

Наши жизни коротки и быстротечны, как фазы луны, но то, что за пределами Света Солнца, вечно. Вот почему людям необходимы святилища. Чтобы принести божественное туда, где мы можем к нему прикоснуться. Жизнь полна страданий. И нет ничего важнее, чем подарить людям место, наполненное надеждой, красотой и смыслом.

Мне всю жизнь твердили, что луна проклята. Поэтому использовать ее магию кажется… неправильным. Особенно после того, как вы сказали, что Солнце смывает ее.

Мы все живем в клетках, Катрин. И лишь те, кому повезет, смогут выбрать, в каких именно.

Мы отправлялись домой, вместе, и это казалось таким правильным.

Интимность боли, разделенной между нами, говорила громче слов, громче звенящей тишины, громче испуганных криков у здания школы.

Больше не было охотника на резвом автомобиле и стремительно убегающей жертвы, мы оба хотели одного и того же, мы оба признали, что наши одержимости сильней страхов, мы оба вот-вот взорвемся.

Знаешь, когда жизнь регулярно подкидывает тебе что-то в блестящей упаковке с красивым бантом, не торопись это открывать. Иногда внутри может оказаться сибирская язва или что похуже.

Что-то внутри ликовало вместе с толпой. Хотелось, чтобы они кричали мое настоящее имя. Ни один ночной заезд по пыльному темному карьеру не давал такого головокружительного ощущения эйфории. Моя грудь вздымалась и опускалась, а вместе с ней пульсировали десятки голосов вокруг. Как будто мы были одним механизмом.

В мои двадцать семь запрыгнуть в последний вагон с женихами считалось большим опозданием по мнению Донны Купер – моей матери. По правде говоря, с ее слов, я даже отставала на пару станций, и поэтому она неустанно посылала меня нагонять упущенное на грохочущей дрезине.

Если все будет просто, то это не станет эпичным.

Мы все время думаем, что у нас есть только эти два выбора: перестать общаться или быть вместе. Но может, нам просто стоит пожить самим по себе и посмотреть, к чему это приведет? А потом, если все сложится правильно, мы вернемся друг к другу и начнем сначала.

Похоже, дело не в судьбоносных знаках, а в людях, готовых использовать любое найденное ими доказательство, чтобы убедить себя в том, что им кажется правдой.

Порой самые сложные вещи — самые стоящие.

Ты не можешь забрать любовь назад. Это как магическое заклинание: стоит тебе произнести «люблю», и вот оно уже меняет все, что ты когда-то знал.

Деятельность он развил кипучую. Просматривал сводки, агентурные сообщения, материалы службы здравоохранения и записи в больницах. Действительно, проблема была страшная, да еще преувеличена сплетнями.

Не доверяй в Нижнепольске никому. Там какие-то мутные дела творятся. Была информация о разветвленной организации саботажников и террористов, которая проникла в органы власти. И, что характерно, эта информация ушла в пустоту, хотя мы ее донесли до товарищей.

Сработало. Не великого ума, конечно, этот Леонтий. Да и испугало его задержание, а потом и ранение, до потери самоконтроля. Давно я заметил, что физически мощные громилы, получив достойный отпор, деморализуются моментально, поскольку они привыкли надеяться во всем на свою силу, а когда она оказывается бесполезной, моментально впадают в панику.

Работал на железной дороге некий Борис Илизарович Притыкин, двадцати пяти годков от роду, крестьянского происхождения. Жил себе и не тужил у своей пожилой тети в Нижнепольске. Жена в это время в колхозе батрачила, не успел ее в город перетащить, не отпускали.

Показалось, что пуля взъерошила мне волосы. Я невольно отступил на шаг. Воспользовавшись моим замешательством, Кривой ловко вырвался из моей хватки и бросился прочь. У меня же сработал рефлекс – быстро двигаться под обстрелом, не давая противнику прицелиться, и искать укрытие, иначе не выживешь.

Было больно. Будто наждаком грубо прошлись по спине. Потом загрохотало основательно. То ли так моя душа отлетала ввысь сквозь тучи и гром небесный, то ли кто-то стрелял над ухом. На инстинктах я перекатился в сторону. И только так понял, что живой. И что пора самому действовать.

Шубин все понял: сержант, так искавший смерть, решил именно здесь и сейчас пожертвовать своей жизнью, чтобы остальные получили шанс на спасение. Злобин был готов погибнуть, ведь тогда его товарищи смогут вернуться назад и доставить важные сведения.

Разведчик потянулся к ножу, висящему на поясе, немец, вдруг звериным чутьем почуяв близкую смерть, кубарем кинулся ему под ноги, сбил на землю и ринулся бежать. Раздался выстрел! Эсэсовец споткнулся, упал, прокатился несколько метров по земле и застрял, повиснув между тонких ивовых стволов.

Шубин подхватил дергающегося немца под руки и поволок наверх. Разведчики нырнули под длинные свисающие травянистые стебли и оказались в полумраке небольшой пещеры. Глеб, наконец, отпустил тяжелое тело и рухнул на землю, чтобы хоть немного перевести дух.

Неожиданно для всех Коля Воробьев с размаху прыгнул на фашиста. От удара тот упал, неловко задергал руками, пытаясь сбросить с себя худосочного мальчишку. Николай молча вцепился в горло лежащего врага, сдавил его сильными пальцами и не сводил остекленевшего взгляда с багрового перекошенного лица.

После его возмущенного восклицания один из немцев кинулся с канистрой в руках к наваленным мертвецам и принялся щедро поливать их бензином. Шубин сразу сообразил – сейчас тела будут сжигать безо всякого захоронения, и в свете пламени разведчики рискуют быть обнаруженными.

Варя мелко задрожала, выгнулась от жгучей невыносимой боли, рвущей ее изнутри, и вдруг обмякла. Тонкие руки вытянулись вдоль тела, лицо разгладилось от гримасы боли, широко распахнутые глаза застыли, глядя в одну точку. Смерть забрала молодую жизнь.

Сосновский выстрелил дважды в бандита за столом, который взялся за автомат и прыгнул влево, оставляя возможность стрелять и маневрировать Когану.

Машина вильнула и, не сбавляя скорости, понеслась по улице, а к безжизненному темному телу на снегу стали сбегаться люди. Буторин тоже подошел, глубоко засунув руки в карманы. Ему и без осмотра было видно, что человек мертв.

И тут Сосновский застонал, попытался привстать и повалился на пол. Женщина вскрикнула, кинулась к гостю и тут же замерла. По руке мужчины потекла кровь.

Коган, глянув в отражение в стекле, убедился, что за ним увязался самый молодой из этой троицы. «Хорошо. Заинтересовал я их», - усмехнулся Коган. Он осмотрел себя в стекло. Надо себе кликуху подходящую придумать. Филин! А что, очень даже похож.

Сосновский умудрился не показать, что ведет наблюдение за наблюдателями. А то, что они есть, он понял сразу. Двое, и действуют не очень профессионально. Или новички, или уверены, что «объект» даже не подозревает, что за ним кто-то может следить в таком глубоком тылу.

Он и машину оставил за квартал от места встречи, и время назначил точное, чтобы встреча произошла мгновенно, чтобы лично убедиться, что за лейтенантом нет хвоста. Ставки в этой операции слишком велики.

Зооморфные маски, обнаженные женщины перед нурагическими алтарями и менгирами, фигуры животных, мегалитические круги... Мелис как будто запечатлел на стенах свое извращенное воображение. С комком в желудке полицейский продолжил их изучение. Он нашел изображение оружия и самые разнообразные маски сардинского карнавала. Когда свет упал на череп козла, мужчина подпрыгнул, и фонарь выпал из его руки.

– Мы имеем дело с организованным убийцей, холодным и расчетливым, но личность его почти полностью оторвана от убийства. Он следует четкому ритуалу, маниакально придерживается. К тому же, если здесь не имеется других смыслов, тот факт, что он накрыл жертву овчиной, кажется чуть ли не признаком сочувствия, заботы. Знак человечности, совершенно не связанный с психопатическим типом, не так ли?

Ева считала кощунством открывать ящик Пандоры в этом райском уголке, но любопытство одержало верх. Через несколько минут чтения и анализа материала ее жестоко поразило осознание: она больше не сможет полагаться на свои прежние убеждения, потому что это совершенно незнакомый мир, чья история, символика и традиции полностью непонятны.

Все чувства покинули ее. Все, кроме обоняния. Даже в той Лете, где она колебалась во власти сил, не зависящих от ее воли, Долорес Мурджа могла уловить сильный запах сырости и плесени, смрад земли и мокрых ветвей. Эти запахи были настолько сильными, что они перебивали сильный аромат крови, запекшейся на ней и ставшей второй кожей. Она пришла к выводу, что ее похитили и спрятали где-то в лесу.

Сардиния не остров. Это архипелаг из множества островков, разделенных не морем, а полосами суши. Некоторые настолько малы, что напоминают атоллы, но каждый имеет свое лицо. Часто даже другой язык и обычаи. Границы, которые их разделяют, невидимы для человеческих глаз. По крайней мере, глаз тех, кто не из этих мест. Для здешних они отчетливы, ибо прочерчены кровью еще в незапамятные времена.