Люди спрашивают, чего я боюсь. Я боюсь непрожитой жизни, боюсь оглянуться назад в старости и пожалеть, что потратил ее на забытые вещи или попытки быть кем-то другим.

«Ты знаешь, что твой путь очень опасен?» — нерешительно спросил его тогда Тхепчанта. «Я знаю, — ответил Шетлер. — Что бы ни случилось со мной, брат, я уйду с улыбкой на лице».

Разум хочет придать смысл всему, наша жизнь должна иметь смысл, — говорит Стенч. — И это заставляет людей попадать в такое огромное количество ловушек.

Годы пролетают незаметно. Мечты молодости тускнеют, покрываясь пылью на полках терпения. Не успели мы оглянуться, как могила зарыта. Где же тогда кроется ответ? В выборе.

Борькина ладонь ползла вниз по ноге к подолу длинной юбки. Ниже колена она наткнулась на верхний ремешок крепления старого протеза. «Не поймет. Не должен понять, ‒ участилось дыхание. ‒ Новый Дашин протез тоже крепится ремешками за голень».

Холодное лезвие ножа касалось острым краем кадыка и, казалось, вот-вот рассечет натянутую кожу. Бобовник стоял, задрав голову, боясь пошевелиться. Один незнакомец ловко шмонал его карманы, а другой шептал в самое ухо: ‒ Мы тебя, сучонка, полчаса пасем!

Бобовник приблизил к щели фонарь и ахнул. Над шахтой был подвал, наполненный ящиками, старой мебелью, знаменами времен царской России и прочим хламом. Первое, что пришло на ум, ‒ Арсенал или Теремной дворец.

Следующий час бандиты занимались телом мертвого Семена Лоскутова, которое Дарья поздним вечером в четверг перетащила из бани в подпол дома. Оформить смерть обычным образом, дескать, помер от пьянства или от какого недуга ‒ не представлялось возможным.

Впрочем, боли в этом состоянии она не чувствовала. Вот и сейчас ладонь натолкнулась на валявшийся рядом утюг, но жара она не ощутила. Нащупав деревянную ручку, Дарья с силой огрела отца по голове.

В кровь расцарапав лицо, руки и коленки, Катерина остановилась. Позади погибали товарищи, бросить их она не могла. Какие бы правильные слова ни говорил сержант, а естество ее так поступить не позволяло.

Юрий Шмат полез во внутренний карман и, достав револьвер, выстрелил первому милиционеру прямо в лоб. Долгий, с опозданием на мгновение, выхватил из-за пояса свой парабеллум и двумя выстрелами сразил второго.

– Да не бойся ты, дура, – подошел к женщине вплотную Долгий и что есть силы нанес ей удар молотком, что до этого держал за спиной. Звук проломленного черепа услышали даже Шмат с Бабаевым, которые были поглощены поисками дорогих вещей.

Когда же пришли за капитаном Никудиным, тот поначалу возмущался и всячески противился аресту, но майор Фризин умело ткнул его кулаком под дых – Николай Игнатьевич переломился, тотчас успокоился, а когда, наконец, отдышался как-то разом погрустнел...

Прокопий Иванович открыл было рот, чтобы закричать и позвать на помощь, но не успел издать и звука: удар обухом топора лишил его сознания. А второй молниеносный и сильный удар, в который Бабаев вложил всю накопленную в нем ненависть, отнял у Прокопия Ивановича жизнь.

Все было ясно: кто-то в отсутствие Зинаиды Степановны вскрыл ее квартиру, забрал приглянувшиеся вещи и опустошил шкатулку с самым дорогим, что имелось в квартире. Все прочее давно было обменяно на продукты…

Мужчина в телогрейке коршуном кинулся на Оленьку и успел зажать ей ладонью рот. А затем повернул ее к себе спиной, слегка наклонил назад и точным и резким движением всадил ей в сердце нож.

Она подходит и заглядывает внутрь. Там, таращась на нее, лежат на черном полотенце три человеческих черепа, лишенные кожи и плоти; вид у них какой-то нереальный, словно у учебных пособий, украденных из кабинета биологии. Вдобавок, черепа ярко раскрашены – зеленые с черными точечками.

Это открытие заставляет Гриффина отступить на шаг. Лицо у него серое. Он явно потрясен, почти что в шоке. – Все это характерный почерк различных серийных убийц, – произносит Гриффин, высказав вслух то, что у нее на уме. Джесс медленно кивает. – Причем знаменитых. Этот больной ублюдок просто их копирует, – шепчет она.

Нахмурившись, Джесс не сводит глаз с доски. Что-то в природе недавних убийств не дает ей покоя. То, что она уже вроде видела раньше. Пятеро убитых, одна из жертв – на последних сроках беременности… И слово «СВИНЬЯ», написанное кровью на стене рядом с ними. У нее пресекается дыхание.

Кара припоминает внутренность машины. Два тела – измятых, изломанных. Два окровавленных обрубка шеи – белые кости, бурая плоть, обрывки сухожилий. И две головы, уткнувшиеся друг в друга. Небрежно сброшенные в багажник, словно какой-то мусор, – мокрые волосы слиплись от крови, остекленевшие глаза широко раскрыты… – Да, – произносит она наконец. – Их обезглавили.

Она встряхивает головой, пытаясь выбросить увиденное из головы. Кто же способен такое сотворить? Только тот, для кого не существует никаких границ, кому неведомы никакие колебания. Тот – а она уже почти уверена, что это именно «тот», а не «та», – кто полностью лишен способности к состраданию.

Как только ночь вступает в свои права, чья-то рука приподнимает крышку щели для писем на входной двери. В прихожую льется некая жидкость, растекается по плиткам пола, пропитывает коврик у порога. А потом за ней следует кое-что еще – зажженная спичка. Падает на пол, и в ту же секунду с фыркающим хлопком над полом взлетают языки пламени.

Но прежде всего он хотел поговорить с Перл и рассказать ей, что знает правду о том, что случилось с Элис. Он чувствовал, что, скрываясь под этой суровой внешностью, она жаждет прощения, и верил, что сможет помочь ей в этом. После долгих лет ожидания она сможет обрести душевный покой.

Когда он наконец нашел ее, она медленно танцевала с Джо, прижавшись к нему всем телом, опустив голову ему на плечо и закрыв глаза. Он наблюдал за ними, чувствуя, как нарастал его гнев, пока ярость не захлестнула его.

Однако озеро было неподвластно времени, оно выглядело почти так же, как и в ее детстве. Место невозмутимого умиротворения посреди быстро меняющегося мира. Перл прошептала: — Мир для молодых.

Когда он снова заснул, девушка все еще не выходила у него из головы. Он был так близко. Если бы только увидеть ее лицо.

Отношения — это такой тяжелый труд.

Две сестры: Элис, с разгоряченным и блестевшим от готовки у раскаленной плиты лицом, с косынкой на голове, и Перл — со свежим напудренным лицом, красиво собранными на затылке волосами, из которых лишь пара непослушных локонов выбилась и рассыпалась по плечам.

. После смерти мамы я чувствовала себя потерянной, опустошенной, сбитой с толку, не понимала, кто я и где мое место. Я думала, что так и проживу до конца своих дней, не принадлежа никому и ничему. Для людей во мне всегда было слишком много от фейри, для самих же фейри – чересчур мало. Лишь жизнь в дороге, как я полагала, могла дать столь необходимую свободу.

Любовь не сдерживает, она освобождает.

Большинство фейри, включая и меня, способны создавать чары, но мы ограничены собственными силами и воображением.

В свое время возникало много споров о том, что на самом деле значит быть фейри. Следовать древним традициям или принять изменения? Из-за этого вопроса лилась кровь, фейри сражались друг с другом, выигрывая и проигрывая. Когда закончилась последняя война, на острове провозгласили закон, согласно которому каждой из сторон позволили существовать сообразно собственным желаниям.

Благой правитель ведает гражданскими делами, поддерживает мир и отвечает за связи с людской частью населения, решает экономические и финансовые вопросы, рассматривает прошения. В свою очередь, неблагой следит за поддержанием старых традиций, заведует вопросами, связанными с природой, и защищает диких фейри.

Каждого человека на острове Фейривэй учат никогда не заключать сделки с фейри. Этот принцип усвоили задолго до того, как двадцать один год назад фейри поглотили людские земли и объединили их под своей властью.

Шубин не стал больше ничего спрашивать у немца. Он просто выхватил «Вальтер» и выстрелил ефрейтору в голову. В ту же секунду Дозоров напал на водителя и ударом кулака впечатал его в радиатор.

Еще две пули пролетели рядом с Шубиным – на этот раз совсем близко. «Третья точно будет моей», – успел он подумать.

Шубин схватил пистолет и, не целясь, выстрелил в ближайшего немца, стоявшего у него на дороге. Тот еще падал, а разведчик уже перепрыгнул через него и с размаху ударил всем телом в дверь.

Нельзя было терять ни одной секунды! Случилось именно то, чего Шубин и опасался, идя на совещание. Нашелся знакомый убитого танкиста, который обнаружил подмену.

В тот же момент Дозоров ножом, который он заранее незаметно достал, ударил водителя в сердце. Все было кончено – машина оказалась в распоряжении советских разведчиков.

Однако Шубин ничего не стал просить у немца. Вместо этого он вынул пистолет, приставил его к уху полковника и нажал на спусковой крючок. Танкист свалился на сиденье, кровь залила и сиденье, и коврик под ним.

Позади себя он услышал чуть слышный щелчок, успел оглянуться, и в этот самый момент пуля, выпущенная из винтовки боливийского солдата, раздробила ствол дерева, возле которого стоял майор. Богданов чертыхнулся, упал на землю и начал отползать в джунгли.

Солдаты с обоих флангов быстро подтянулись к красной скале, оставив прежние позиции. Теперь они все были как на ладони перед майором Богдановым. «Эх, жаль снайперки нет, а то бы в два счета уложил всех по одному», – промелькнуло в голове майора.

Не успел он это произнести, как с правого фланга затрещали выстрелы, затем раздался громкий взрыв от разорвавшейся гранаты. Гул разрыва эхом отражался от горных склонов, создавая эффект многочисленных взрывов.

Он успел пройти метров сто и добраться до края горной дороги, когда с левого фланга послышались крики, затем стрельба. Майор упал на траву, подполз к обрыву, и увидел, как центральная группа боливийских солдат, во главе с офицером, схватилась за оружие.

Помимо сухопутных военных групп, боливийские военачальники активно использовали авиацию, которая с завидной регулярностью бомбила местность. Не помогали поискам и кружившие в небе вертолеты. Пилоты просматривали джунгли в надежде увидеть передвижения партизан.

Выйдя на улицу, Тамара поняла, что за ней следят. Девушка приостановилась, сделав вид, что поправляет сапожок, сама же осторожно оглянулась. Да, так и есть, мужчина позади не был студентом, и он точно сидел в кафе через столик от нее.

Мужчина тяжело поднялся, мрачно хмыкнул и уставился на Ольхина. В его взгляде не было никакого испуга, а только дерзость и, показалось Ольхину, издевка. «Серьезный, должно быть, гусь, – подумалось Ольхину. – Ишь, как смотрит...»

Капитан что-то сказал сержанту, сержант вскинул автомат и пустил по крыше дома короткую очередь. Пули звонко и страшно защелкали по красной черепичной крыше.

Ольхин подал Гиви знак. Тот сделал ответный знак, отпрянул от стены, изо всех сил ударил в дверь ногой, и тут же вновь приник стене. Из-за двери тотчас же раздались два выстрела.

Ольхин упал на землю и засуетился, судорожно пытаясь вынуть из кобуры пистолет. За дверью раздались еще два выстрела, и две пули, пронзив тонкую деревянную дверь, с визгом ударились в стену.