По радио допела одна оперная певица, следом пропела и закончила другая, заиграл Стравинский, Верди, Шуберт, закончился концерт Рахманинова, а Рамуте все продолжала стоять, склонив голову, наблюдая как шустрые капельки воды из душа перемешиваются с ее слезами.

Я кивнул ей в ответ. Улыбнулся краем рта и погладил животик своей неумолкающей любимой жены. Тот день запомнился нам обоим. Яркая, блистательная, непредсказуемая годовщина нашей свадьбы. Прошло ровно два года с того дня, как мы обменялись кольцами и назвали друг друга мужем и женой.

Федор зашел в кабинет. Московский следователь сидел за столом. Он был одет в гражданское. Пиджак серого цвета, черная рубашка, расстегнутая до груди в стиле киношного жигало. С модной стрижкой, с аккуратной бородкой, в очках с квадратной оправой, стекла которых наполовину затонированы бледно-синим цветом. Стройный, голубоглазый, с белозубой улыбкой.

Никита прошел следом. С такого расстояния он рассмотрел хмурое лицо художника. Его босые волосатые пальцы на ногах, его потертые джинсы, цвет которых невозможно было определить из-за слоя краски на них. Его мускулистые руки, плечи и странный взгляд. Этот взгляд.

Зеркальная ширма вращается. Р наблюдает, наслаждается нашей реакцией. В отражении вижу, как я, опоясанный вдоль и поперек веревкой, словно маринованный мясной рулет, готовый к отправке в духовку, повис, пристегнутый к жуткой конструкции, напоминающей огромные равноплечные весы. Толстые стальные прутья переплетаются между собой, соединяются посредине широкой прикрученной на болты пластиной.

Темно. Пахнет грязью, сыростью и гнилью. Мне знаком этот запах, так пахнут ночлежки бездомных. Так пахнут подвалы старых домов, дальние уголки автовокзалов. Так, кажется, пахнет само отчаяние. Что произошло? Где я? Почему?

Он осмотрелся, размахнулся, швырнул гранату и залег. Рвануло знатно, ударная волна тронула волосы на голове, запахло горелым тротилом, но все осколки пролетели мимо.

Стреляли из пистолета с глушителем, пуля ударила Январева в грудь. А еще Гостинцев упал рядом с ним. В руке у него Макар увидел гранату. Он тужился изо всех сил, чтобы не разжать пальцы, не снять их со спускового рычага.

Кто-то с силой ударил его, предположительно ледорубом. И ведь не промазал, попал точно в лоб. И это при том, что потерпевший в момент удара падал, заваливаясь на спину.

И труп еще не убрали. Крупный, с массивной головой парень лежал на спине, раскинув руки, глаза открыты, во лбу глубокая рана, как будто цапля с железным клювом тюкнула. Волосы у парня жидкие, на залысине виднелась застывшая кровь.

Сначала Севастьян ударил его, затем увел Ларису, опозорив ее, а теперь он мог просто убить. Если Денис не принесет ему двадцать тысяч. Евро…

Вроде бы и несильно ударил, Денис даже не согнулся в поясе. Но дыхание вдруг остановилось. И ноги ослабли. Денис повел руками в поисках опоры, чтобы не упасть. О том, чтобы ударить в ответ, он сейчас не мог думать.

Не так просто застрелиться из охотничьего ружья. Это если пальцем ноги на спусковой крючок нажать, но Гуляев даже не разувался. И никакого приспособления для того, чтобы дотянуться до спускового крючка поблизости не наблюдалось.

Гуляев лежал на боку, теменная часть черепа снесена – не особо преувеличивал Пыжов, когда говорил, что полбашки к черту. Ружье лежало тут же, на земле почти параллельно телу.

Павлик лежал на тропинке, головой зарывшись в мокрую траву. Пуля попала в сердце, выступившая кровь была едва заметна на фоне темного и мокрого полупальто, застегнутого на все пуговицы.

Родион смотрел на шишку в надлобной части головы парня. И гематома в этом месте, и кровь запеклась, похоже, прикладом приложились. Ударили сильно, но вскользь.

Лера зажглась как спичка, воспламенилась, распалилась. Родион, казалось, выгорел вместе с ней дотла. Секс, конечно, не самое главное в семейной жизни, но в этих ярких мгновениях особенный смысл. И маленькая смерть, воскресать из которой одно удовольствие.

Не прошло и месяца, снова ЧП – Славу избили на стройке, где он сейчас работал. Всего лишь избили, но Фомин понял, что впереди его ждет новый всплеск насилия.

— Мэллори, вряд ли ты поймёшь, насколько обязан тебе город, но мы-то знаем. Твои слова раскрыли нам глаза, а главное... сердца. А теперь я прошу тебя оказать нам честь и разрезать эту ленточку, открывая новый музей!

— Шанс. Один, — говорю я. — Нам нужно всё поправить с первой попытки. Не облажаться. Всё должно пройти без сучка без задоринки.

И вы все ведёте себя странно. Я чувствую: что-то не так, но от меня это скрывают.

Ну вот, мы к чему-то приходим. Включая Сару, игравшую Молли на параде, и всё, что там произошло, это похоже на вторую зацепку, ведущую нас к Милой Молли.

— Свежайшее печенье «Кладбищенское». С пылу с жару!

Жила-была в Истпорте Молли, Любила Молли прибой, Но отняло брата море, И Молли придёт за тобой...

В этот момент по телевизору, который стоял на полке за барной стойкой, начали показывать сюжет о сегодняшнем убийстве в Palais de la Méditerranée в Ницце. Понять было ничего невозможно, так как говорили на итальянском, но постоянно повторяющееся слово «руссо» давало, в общем, исчерпывающую картину.

Дмитрий, как нам всем казалось, очень близок с отцом. Он не глуп, заносчив и очень честолюбив. Савинов поручил ему курировать многие проекты, которые не имели отношения к банку. Именно курировать, но не руководить в полном смысле этого слова.

Савинов в это время ничего не делает, просто ждет. На мои звонки не отвечает, а Галине всячески дает понять, что с минуты на минуту начнет искать деньги для помощи своей кредитной организации и мне лично. Он считает, что регулятор должен быстро ввести в банк временную администрацию и отстранить текущее руководство.

Обычный мой рабочий график в последние дни, выглядел следующим образом: я приезжал утром в банк, подписывал необходимые документы, общался со своими заместителями, руководителем клиентского управления и главным бухгалтером, которому несколько дней назад поручил курировать очередность платежей, и, не дожидаясь обеда, покидал офис, направляясь на бесконечные встречи с клиентами и заемщиками.

В случае задержек платежей банк обязан на следующий операционный день отразить на соответствующих балансовых счетах суммы задержанных требований клиентов, которые и назывались картотекой, и отправить соответствующий отчет в Центральный банк.

Зачем на подобного рода посиделки собирались все остальные, сильно занятые своими собственными делами, люди, для меня всегда оставалось большим секретом. В стране, где все решения принимаются исключительно в кабинетах власти за плотно закрытыми дверями, а затем директивно и безапелляционно спускаются обществу как вмененные правила жизни.

Когда сомнения закипают в моей голове, он охлаждает мой перегретый мозг. Жар и холод. Жизнь и смерть. Нет необходимости изучать оккультные науки, чтобы понять этот вечный закон природы: противоположности притягиваются.

Мы живем в скверном мире: зачастую те, кому нравимся мы, не нравятся нам.

В тот день, когда я вспомню, откуда пришел, я буду знать, куда должен идти.

– Но это безумие – играть судьбой, полагаясь лишь на надежду. – Это и есть любовь, darling, немного надежды и много безумия.

– Не за мной он примчался, а за образом, который себе придумал. Подруга нахмурилась: – Кажется, понимаю, что ты хочешь сказать. Он влюблен в саму любовь, а тебя настоящую не видит.

Прежде чем Гуров понял, что происходит, на его бедную голову обрушилась целая вселенная. Стараясь удержать равновесие, он сделал неуверенный шаг вперед, качнулся и нашел спасение, схватившись за края стола. Второй удар сломал его окончательно.

- Этот писатель работал корреспондентом в какой-то газете, что дало ему возможность осветить подробности неправомерных действий судьи, которая отпустила на свободу отпетых ублюдков. После этого он стал получать угрозы, а потом у него похитили дочь.

- Банду судили в несколько этапов. Процессы проходили в Мосгорсуде. И это был театр, скажу я тебе. Каждый, кто попал на скамью подсудимых — каждый, Гуров! - получил намного меньший срок, чем запрашивало обвинение.

Он хотел было приложить руку к лицу, но не смог — обе руки были крепко зафиксированы за спиной. Тот, кто определил Гурова в это помещение, заботливо прислонил его податливое тело к кирпичной стене.

Из-за угла дома выкатилась уж знакомая машина. Гуров инстинктивно сполз вниз по сиденью — издалека никто и не увидит, что в салоне «Форда» кто-то есть.

Встретить бандитов по дороге на работу, пусть даже случайно, Гуров считал великой удачей, и всегда имел наготове план последующих действий.

«Не вычёркивай меня из списка!» – вдруг вспоминаю я, и стою оглушённая, не вытирая слёз, под цветущими деревьями, под легчайшими облаками, – посреди жизни, весны, солнечных пятен на тротуаре, снующих-свиристящих в кронах миндаля птиц...

Как поразительно величие бытия, объемлющего весь этот прекрасный мир, где даже столь малые птахи имеют, как щеголиха – платья, по нескольку имён! Что за дивный список составил для каждой живой души наш щедрый Создатель...

– Как твоя работа, – спрашивает. Я привычно отвечаю: – Ты же знаешь, моя работа – книжки писать. Я пишу книжки. – И что, они где-то продаются? – Да, в сущности, везде. – Ты принеси мне, я почитаю, дам Илье читать... – Конечно, принесу, – вздохнув, отвечаю я. А она добавляет: – Уж, пожалуйста, не вычёркивай меня из списка. И эта фраза наотмашь бьёт в моё несчастное сердце.

А живая жизнь всё длится, обнаруживая удивительные переклички нрава и повадок через поколения.

Детство не подлежит уценке. Ребёнку должно быть интересно. А мы всегда – дети, мы по-прежнему дети, и сердца наши, – как поёт второстепенная героиня в повести о молодом художнике, которую вы сейчас откроете, перелистнув страницу, – «наши сердца не имеют морщин».

Моя личная родня была неистова и разнообразна. Чертовски разнообразна касательно заскоков, фобий, нарушений морали, оголтелых претензий друг к другу. Не то чтобы гроздь скорпионов в банке, но уж и не слёзыньки Господни, ох нет. С каждым из моей родни, говорила моя бабка, «беседовать можно, только наевшись гороху!».

Затолкав брезент под мотор, разведчик перерезал ножом трубку подвода топлива от бензобака к карбюратору, заставив бензин вытекать из нее, обильно поливая все то, что было под мотором.

Потом стрельба повторилась. Кто закричал. Донеслись вопли от боли, от страха, от разносящейся смерти. Клюев мстил. Ему начали отвечать хлопками одиночных винтовочных выстрелов. Застучал немецкий автомат. Прогремел взрыв гранаты…

Щукин сразу сообразил, что ему лучше сейчас сойти за контуженного или раненого в результате артиллерийского удара солдата противника. Обилие крови на левой стороне его головы говорило именно об этом.