Земля взрывалась и взлетала на воздух раз за разом, пока в нее падали снаряды артиллеристов родного полка разведчиков. Наконец раздался особо сильный взрыв. За ним последовал еще один, и еще, и над их головами пронеслись комья земли, обломки дерева.

– Так что же ты, гад, так подвел меня! – почти прокричал он автомату, сотрясая его в руках. – Я же из-за тебя чуть дух не испустил! Как же я с тобой дальше воевать буду, а?!

Он расстегнул китель на груди мертвого гитлеровца и обнажил для демонстрации плечевую часть тела: – Смотри, синяки и ссадины. Значит, рацию тяжелую тащил на себе и натер кожу.

Скорее всего, она не боится проиграть, не думает, что Поляков может оказаться сильнее. Слишком уверена в своих силах. Но просто напасть на него в темном закоулке — нет. Не интересно. Не ее стиль. Ей нужна охота. Бег. Радость погони. Хрип загнанной жертвы. Это для нее победа. А убийство — просто заключительный аккорд в сыгранной ею мелодии.

И тут у меня перед глазами картинка из прошлого встала: гранатовые капли на белом снегу, извивающееся голое тело в перекрестьях кровавых линий, в воздухе звенящая боль, как северное сияние, хрустальными струями переливается. Вспомнилось, как хотелось опустить руку в теплую багровую лужицу… Не назад я понеслась — вперед.

Недавно книгу прочитала. Так — муть, фантастика. И прочитала-то случайно, в кафе с буккроссингом с полки взяла наугад. Пока пила кофе, пролистала. Зацепило. Потом в инете нашла. Там про средневековую Японию — не настоящую, выдуманную. Как говорится, авторская версия. А суть в том, что убитый человек, жертва, возрождается в теле убийцы. Выдумка? Конечно. Но ведь все выдумки приходят откуда-то.

Я не собиралась начинать новую жизнь. Это она догнала меня, ударила по голове что есть силы. Проломила мне башку. И из дыры дымной вонючей струйкой улетучились мои последние пятнадцать лет.

В нос, только что отмороженный, бесчувственный, хлынули запахи. Много запахов. Оглушили грохотом. Я и не подозревала, что запахи имеют цвет, да еще и звучат. Раньше что? Ну, кофейком бочковым из буфета тянет, в столовке — рыба жареная, рассольник. Просто, обыденно. А тут все сразу по-другому стало.

Бегать собрался, уже кроссовки надел — звонок. Еще один труп... Адрес? Ясно... Отбегал я на сегодня. И еще кто-то отбегал навсегда.

Их покой дарует мне успокоение и чувство удовлетворения сильнее, чем месть.

Я девушка, которая должна убить тебя. — Мой голос разрезает воздух, как кнут. — И если ты не уйдешь из замка со мной, клянусь, я сделаю это прямо сейчас.

Жгучая ярость опаляет вены. И я с радостью поддаюсь ей. Гнев намного полезнее печали. Годарт жив и здоров потому что поменялся местами с Аилессой. И, клянусь, я заставлю его заплатить за это.

Что же это за любовь, если ты ее никогда не показываешь.

Любовь — это выбор. Ей никто не указ.

Тяжело любить после того, как у тебя разбилось сердце. Это больно. Но оно того стоит. Ведь, посмотри, тебе снова предстоит испытать… Настоящую любовь.

Счастье приходит не тогда, когда ты к этому готова. Иногда оно приходит раньше, когда ты еще в растерянности. И я подумала, что, когда это случится, можно пропустить его, как не нужный тебе автобус.

Когда теряешь любимого, трудно представить себе, что когда-нибудь тебе станет легче. Но это обязательно произойдет. Ты никогда не избавишься от печали. Но это то, с чем можно научиться жить. Ты начинаешь понимать, что печаль постоянна. Что речь идет, скорее, о ремиссии и рецидиве, но не об исцелении.Ты должна пройти сквозь это, проплыть словно в подводном течении.

Я выстраивала свою жизнь, исходя из того, что мне хотелось увидеть все, что только есть необыкновенного, но я тогда не осознавала, что необыкновенное – повсюду.

Думаю, каждый из нас переживает такой момент, когда его жизнь раскалывается надвое. Когда оглядываешься на свою линию жизни и где-то там видишь острый зубец, какое-то событие, изменившее тебя больше, чем все остальное. Может быть, это нечто удивительное. Может быть, нечто трагическое. Но когда это происходит, оно окрашивает твои воспоминания и меняет взгляд на жизнь.

Мы не видали Ее. Но мы знаем и чувствуем безошибочным внутренним чувством, что часто-часто задумчивый и заботливый взор чудной Матери-Девы останавливается на нас.

Ужасы жизни меркнут пред сиянием дивных картин, навеваемых на душу Ее благодатной силой. Вместо земного раздора и земных уродств восхищенному взору открываются райские дали, сонмы светлых небожителей, сверкание лучей славы Божьего Престола..

бращаемые к вере апостолами, с проповедью обходившими вселенную, новые христиане стремились видеть Богоматерь, Которая одним Своим видом свидетельствовала о том, что Родившийся от Нее был воплотившийся Бог.

— Блум, — говорит он твердым, властным голосом. В этом голосе нет ни удивления, ни злости. Скорее, произнесение моего имени — факт, который ему не очень приятен.

Я сжимаю челюсти: — Подсунем им троянского коня.

Кево — как большой неразрешимый кубик Рубика. Кубик Рубика, который перестраивается всякий раз, когда я чувствую, что на шаг приблизилась к разгадке.

Несколько недель я либо сидела взаперти, либо находилась в бегах. Заниматься чем-то другим, совершенно обычным, почти так же хорошо, как в прежние времена пойти вечером в кино с друзьями. И если мне что-то и нужно во всем этом хаосе, так это немного обыденности.

Мои сердце и разум настолько запутались, что весь вечер приходилось заставлять себя не думать о нем. Получалось не очень, и теперь, когда мне нечем отвлечься, лавина мыслей обрушивается на меня с новой силой.

Сила, бурлящая во мне, словно рой разъяренных шершней. Она призывает меня освободить ее, использовать против тех, кто держит меня здесь. Давление в голове и груди почти невыносимо, но мне удается его контролировать. Я должна.

Кое-как совладав с болью, Вадим рванул к Сукнову, нагнулся на ходу, плечом зафиксировал бедра, руками вцепился в голени. Рывок оказался столь мощным, что Сукнов, падая, с силой приложился об угол обувного ящика — головой.

Одной рукой Вадим держал пистолет, а другой вынимал из чехла на поясе наручники. Сукнов смотрел на него с таким недоумением, что Вадим почувствовал себя глупцом.

Мизгирев знал, что клофелин для Шохрата — это смерть. Если так, то Сукнова нет в живых. Отпущенные два часа давно уже истекли, а Сукнова нет и не будет.

— Сам-то я не слышал, чтобы их насиловали, — пожал плечами Сукнов. — Но девчонки сказали… Один раз, сказали, было. Изнасиловали, заснули, а как проснуться, снова насиловать начнут.

Мизгирь занимался вроде как легальным бизнесом, а раньше бандитствовал, отжимал у людей горбом нажитое добро. На грязные деньги обзавелся ночным клубом, бросил якорь в тихой гавани, но своих бойцов не распустил.

Он не стал дожидаться ответа, подошел к мужчине явно выраженной кавказской внешности, приложил палец к шее. Пульс отсутствовал. Да и тело выглядело очень уж безжизненным и бледным, несмотря на природную смуглость.

И тут в комнату кто-то врывается, едва не снеся дверь. Я пугаюсь не на шутку. Смотрю на Майкла и думаю, что вижу его, скорее всего, в последний раз. Это конец.

Зеваки, скопившиеся в издательстве на первом этаже, заставляют нервничать. Разумеется, такое событие невозможно скрыть. Я уверен, что уже во всех новостных лентах блещут заголовки о покушении на популярного автора Майкла Кима. Дьявол! Мне только этого не хватало!

Голова раскалывается, в горле встал комок обиды и бессилия, который я вот-вот проглочу, а значит буду повержена. Я не могу бороться с Джеком и всем тем, что происходит вокруг. Я до конца жизни буду считать себя слабой и никчемной. Поэтому мне нельзя проигрывать.

— Не знаю, говорил ли вам Шон о том, что у меня прекрасные отношения с нынешними властями. Мне не составит труда внедрить ваше детище в подполье этого города. — И как вы собираетесь это провернуть? Взятки? Шантаж?.. Преступление?

— Солнышко, точно все хорошо? На лице Джекки написана тревога. Я вытираю слезы, протягиваю к нему руки и сжимаю его ладони в своих. — Все в порядке, правда. Это всего лишь кошмар. И, глядя в бесконечно черные глаза супруга, я стараюсь подавить в себе тревогу.

Я потеряла память полгода назад. И с тех пор меня мучают ночные кошмары. Мой психиатр говорит, что это временно, и настанет день, когда я смогу вспомнить свое прошлое. Подвести черту и отпустить всю ту боль, которую испытываю изо дня в день. Сказать по правде, в большей степени я ему верю. Только вот, на этом мои беды не заканчиваются.

– Не сяду. Потому что ты ничего не докажешь. А начнешь доказывать, я тебя убью. Причем без всякого предупреждения. Это мой город, и я здесь хозяин. А ты можешь здесь жить. Но по моим правилам. Как живут все остальные… Ты же понимаешь, что тебя кто-то сдал. Из своих. А кто? Тот, кто живет по моим правилам. А у вас там все так живут. И ничего…

– Я плохая девочка! Я очень плохая!.. Но я не хочу быть плохой! Я хочу быть самой хорошей!.. Самой хорошей для тебя! И вообще!.. Я хочу преданно ждать тебя с работы, я хочу кормить тебя ужинами, укладывать тебя спать, встречать с тобой рассветы… Ты спишь, когда светает, а я не сплю! Я лежу, прижимаясь к тебе, и млею от счастья!.. А Миша это что-то далекое… И уже ненастоящее…

В камеру, настороженно зыркая по сторонам, вошел вислозадый толстяк в крупных роговых очках. Свернутый матрас он держал в двух руках, как это делают доходяги. Нормальный мужик должен удерживать «скатку» одной рукой, а в другой нести хабар. А этот пустой, без сумки. Зато на щеке распухала глубокая царапина.

Но тут же остался без оружия. Максим не зевал, поэтому и ствол вырвал, и руку за спину заломал. – Ты что делаешь, идиот? – заорал Зыков. И в этот момент громыхнул выстрел. Максим повернул голову на звук, и увидел, как «шкаф» в черном костюме передергивает затвор дробовика. И тут же снова громыхнуло.

Решение далось ему нелегко. С вольных хлебов залезть в тесную портупею службы – это как в прорубь из теплой постели нырнуть. Но ему нужно было вернуть себя в эту реку, хлебнуть живой водицы, вновь обрести ментовскую закалку. Втянуться в ритм, привести в чувство, шагнуть вперед – вот, что ему сейчас нужно. Но будет непросто. И прежде всего в моральном плане. Все-таки тридцать девять лет...

Максим открыл рот, чтобы назвать имя своей жены. Он, может, и не столь знаменит, как хотелось бы, но имя Оксаны Корниловой знают все женщины от тридцати и выше. Но слово-не воробей так и осталось во рту. Не стал он открывать имя жены. Во–первых, Рите не совсем тридцать, а, во–вторых, зачем светиться? Рита может начать его шантажировать, если узнает, с кем спала.

Усаживая подозреваемого в машину, Прокофьев заметил, как тронулся с места стоявший вдалеке черный внедорожный «Фольксваген» с затемненными окнами. Похоже, за Борщом наблюдали, если так, то его задержание воспринято как сигнал тревоги.

Иногда убийцы возвращаются на место преступления, особенно в тех случаях, когда смерть маскируется под несчастный случай. Борщ хотел убедиться, что план сработал.

Старенький дом, из красного кирпича, шиферная крыша от времени подернулась мхом, позеленела. А сам Хикс посинел. И тоже, можно сказать, от времени. Труп его, возможно, пролежал всю ночь, и большую часть дня.

Прокофьев задумался. Преступники погрузили труп Асвалова в его же машину, вывезли покойника в лес, похоронили, на его же машине и уехали.