Помимо ее разводов в правительственных кругах давно существовали опасения о пригодности Симпсон в качестве возможной королевы – не в последнюю очередь из-за ее прогерманских взглядов, любовников и больших трат принца на ее подарки – в том числе драгоценные камни. За ней было установлено наблюдение полиции

— Мое настоящее имя — то, что дал мне отец. Меня зовут Тумуринде. Знаете, что оно означает? „Защитите ее“.

Но Богоматерь Нильская была черной; ее лицо было черным, ее руки были черными, ее ноги были черными. Богоматерь Нильская была чернокожей женщиной, африканкой, руандийкой — и действительно, почему бы и нет?

Итак, вы все еще собираетесь делать то, что сказали?

Женщины созданы для того, чтобы страдать.

Нет лицея лучше, чем лицей Богоматери Нильской. И лицея выше тоже нет. «Две с половиной тысячи метров», — гордо заявляют белые учителя. «Две тысячи четыреста девяносто три», — поправляет учительница географии сестра Лидвина. «Под самыми небесами», — молитвенно сложив ладони, шепчет мать настоятельница.

Это не ложь, это политика.

Зои начинала убеждаться, что стоит в спальне мейнардского серийного убийцы. Ей нужно уходить отсюда. Она заталкивала одежду обратно, и тут ее внимание привлекло нечто другое. Черные прямоугольные контуры под кроватью. Обувная коробка. Трясущимися руками Зои вытащила коробку и подняла крышку…

Мужчина замешкался еще на секунду, и Майки начал интересоваться, нет ли у него причин мешкать. Не тот ли это человек, которого они ищут? Он повернул фонарик, луч высветил одежду водителя. Его рубашка была заляпана соусом барбекю или чем-то в этом роде. Майки сдвинул луч вверх, к лицу…

Ей хотелось, чтобы она могла вернуться в прошлое и сказать братику: теперь она понимает. Что наконец-то осознала, какой страшной бывает темнота. Потому что в настоящей темноте тебе остается лишь твое воображение.

Соотношение – штука деликатная. Слишком много формалина – и ее тело станет жестким, с ним будет не управиться. Слишком мало – и через несколько лет она начнет разлагаться. Он хотел провести с ней все свои дни до конца. Можно ли экономить на формалине? Что важнее – гибкость или лишние десять лет в его обществе?

Не знай Тейтум заранее, что женщина мертва, он решил бы, что она просто наслаждается солнечным днем. Подойдя ближе, агент увидел, что тело усажено в такую позу, будто женщина закрывает лицо руками.

Боль — незначительная плата за доступ к безграничной мудрости.

Высшее благо для меня — свобода. У меня особое счастье: я не дорожу никем и ничем, ни в ком и ни в чем не нуждаюсь. Тем и горжусь.

Теперь прямой пользы от насилия нет. Оно стало выплеском эмоций, раскрепощением подавленных желаний. Убив, человек, должно быть, испытывает облегчение, будто помочился.

Нужно все-таки заботиться и о теле, иначе душа отлетит от него.

Любители кошек нуждались в умных помощниках, любители собак — в помощниках сильных. Первые, прежде всего, ценили свободолюбие, независимость, вторые — послушание, преданность. Одни предпочитали ночь, другие — день.

Просто они поклоняются не тем богам. Пусть возродится культ Бастет!

Там же всякие чудеса природы, да? Кипящие гейзеры, горячие источники, ледники… Ты же шотландец, вы такое любите.

Они непринужденно болтали о еде и кормили друг друга, но не так сентиментально, как в фильмах. Из блюд у них была соленая рыбная похлебка, сладкая маринованная свинина, стейк с кровью, дважды запеченный картофель, обжаренные помидоры с бальзамическим уксусом и розмарином...

Взгляд Алекса встретился с глазами Люси. Ее чувства обострились: около его зрачков девушка заметила маленькие янтарные вкрапления, позавидовала густым ресницам, почувствовала легкий укол его щетины на пальцах, а в груди вдруг разлилось теплое, терпкое чувство.

— Пыталась найти другую работу без всяких рекомендаций, а моя дурная слава быстро распространилась. Меня нигде не брали. — Кроме Исландии. — Кроме Исландии.

Исландия — это не наказание, это второй шанс, и им она воспользуется сполна.

Не меньше ста пятидесяти кирпичиков в голубой целлофановой обертке, положенных ребром в два аккуратных слоя, заполняли багажник. Срань господня. — Да, Оптерс. Мы не могли остановиться, иначе нас всех посадили бы в тюрьму! Я обошел автобус сзади, чтобы добраться до Умберто. Его неподвижные руки мертвой хваткой сжали ручку приборной панели так, что побелели костяшки пальцев. Он обмочился от страха.

— Оптерррррс! Проклятье, Оптерс! АКУ-У-УЛА-А-А! Жеребец теперь тоже кричал, напрягаясь так сильно, что его голос дрожал. Он казался безумным, поэтому я открыл глаза и снова посмотрел в их сторону. Они оба оживленно жестикулировали, показывая, чтобы я смотрел в сторону от того места, где я был. Вот оно что. Акулий плавник рассекает поверхность воды.

Кольца двигателя были единственной причиной моей поездки в Мехико, и Сальвадор сначала повез меня за ними. Я испытал чувство неудовлетворенности и какой-то незавершенности. Адская поездка на автобусе, рвота, пожар, шаг до смерти от переохлаждения, два дня и две ночи у Мэтью и Изабеллы, еще один автобусный марафон впереди... И кульминация всего этого — пять минут в магазине автозапчастей?

— Оттолкни автобус от нас, ладно? Не думаю, что мы сможем выбраться сами. Жеребец подчинился, и вместо нижней части двигателя я увидел яркое, наполненное звездами небо. Все еще лежа и глядя на звезды, я прервал молчание. — Эй, Лось, над чем ты смеялся? — Я думал о том, как тюрьма спасла мне жизнь. Если бы я не тратил там так много времени на поднятие тяжестей, я бы уронил на нас эту чертову хрень.

Возможно, недооценив вес груза или забыв, насколько огромны «лежачие полицейские», Перро пролетает первый перекресток. Через долю секунды после того, как грузовик задевает днищем искусственную неровность, тысячи банок, бутылок и упаковок взлетают в воздух. Слитки консервированной ветчины влетают в припаркованную машину, оставляя четкий отпечаток в форме подковы на водительской двери.

Слишком наивный, чтобы понимать, что меня просто используют, я выложился по полной: даже торговец подержанными авто, жаждущий заработать, не сравнился бы со мной в красноречии. Мало того, что меня брали с собой в поездку, так она еще стала возможной благодаря моему автобусу! Если бы это не помогло мне получить высокий статус в тусовке, то уже ничего бы не помогло.

Я еду на Освенцимский процесс. О нем читали в газетах: репортажи, поначалу привлекавшие мало внимания, вскоре вызвавшие равнодушие. Концлагерные зверства — кто будет это слушать, кому это еще интересно? Мы ведь уже все знаем. Недавно я мимоходом сказал: — Я поеду на Освенцимский процесс. В ответ среди гостей на мгновение установилось смущенное молчание. — Да, да, ужасно, — сказал кто-то в толпе.

Ваня просто повторял, как попугай, агитацию и пропаганду, компенсируя недостаток здравого смысла верностью, а недостаток аргументов — энтузиазмом. Он сказал: — Красное знамя реет на Луне! А я ответил: — Очень хорошо, Ваня, но здесь, в Восточном Берлине, тоже было бы чем заняться. Домишки такие убогие — а уж двадцать лет прошло.

Люди теперь выбрасывают свои ордена и погоны. Земля кишит галунами унтер-офицеров и железными крестами, мы ступаем прямо по ним, а среди них лежат старые купюры в пятьдесят марок. Говорят, все деньги тоже обесценились, и когда нам перепадает сигарета, мы развлекаемся тем, что зажигаем ее скрученной купюрой в десять марок; нам это кажется дешевым и высокомерным способом получать удовольствие.

Когда мы маршируем по городу, то проходим мимо казарм. Там размещаются члены СС, и когда они слышат шаги нашего марша, они подскакивают, несутся, бегут к окнам. Эсэсовцы с большими, испуганными глазами, мундиры расстегнуты, некоторые из них умывались и спешат к окнам в одном белье, один направляет в нашу сторону бритву, словно присягая на верность. Но нет, мы все же не американцы.

Мои родители почти ничего не рассказывали мне про немецкое поражение в 1918 году и репарации, наложенные Версальским договором. В Эйхкампе никогда не обсуждали немецкий позор, вероятно, ему было самое место в Потсдаме. В Эйхкампе не велись сплетни о негативных моментах немецкой истории. Люди все время боялись опять скатиться вниз, и вот к власти пришел человек, который хотел поднять их еще выше.

Правление Гитлера прокатилось над Эйхкампом, словно воля божья. Никто об этом не просил, никто не мог этому противостоять. Оно просто наступило, как новое время года. Час пробил. Это было природное явление, а не воздействие человеческого общества. Никто не принимал в этом участия, никто не был нацистом.

Возможно, наступит день, и я встречу человека, с которым мне захочется делить тирамису, стаканчик для зубной щетки и чувства, но сейчас я знакомлюсь с собой.

Я часто думала о расставании с Шарли и Тома, понимала, что рано или поздно они вылетят из гнезда, но от этих мыслей у меня всякий раз щемило сердце. Время вышло. После двадцати трех лет "полной занятости" я стала матерью в отставке.

Однажды я захочу оглянуться и увидеть себя — молодую, терзаемую страхом и дурными предчувствиями, — закрыть глаза, зажать нос и прыгнуть с вышки в глубокий бассейн.

Мы и правда не знаем людей, которые нас окружают. Некоторые совершают массу телодвижений и сильно шумят, чтобы камуфлировать свое отсутствие. Другие — те, от кого мы этого не ждали, — бросают тонущему спасательный круг.

Счастливые моменты быстротечны, и я стараюсь насладиться ими на полную катушку, как будто получила второй шанс, последнюю возможность проститься с прошлым.

Лексия была всего лишь слабой женщиной. Женщиной, которой хотелось соблазнять, понравившегося мужчину.

Ненависть к женщинам сильнее. Женщин оценивают по внешнему виду. Это прочно вбито нам в головы. Ненавидеть себя за то, что не вписываешься в рамки. Худеть. Постраиваться.

В Адама Нюланда так легко можно влюбиться. Но это запрещено.

Надеюсь, ты ведешь себя хорошо. Никто не любит проблемных женщин. Для мамы не бло ничего хуже, чем толстая и проблемная женщина.

Судя по всему, первое, что надо будет сделать, это уволить Лексию Викандер.

Даже хорошие девочки иногда ведут себя плохо.

Когда вечером ложишься в кровать с тарелкой, на которой лежит гора всего вкусненького, включаешь сериальчик и начинаешь с аппетитом есть, ни один Барсик не станет говорить про крошки в кровати, не напомнит про диету. Нет, кот сядет рядом и начнет радостно жрать с тобой из одной посуды.

Я чихнула второй раз, третий. – Ой! У тебя изо рта что-то выпало, – удивился муж, – Вилка, ты вычихала два зуба! Я испугалась, вытащила из сумки пудреницу, посмотрела в зеркало, потом уставилась на красные клыки, которые лежали на асфальте, и махнула рукой: – Все в порядке, смотри, у меня мигом новые зубы выросли. Брови Степана медленно поползли вверх, а я, хихикая, села в джип.

Есть люди, для которых ненормативная лексика – обычный способ общения, другого они не знают. Иностранцы, которые учат русский, часто говорят, что этот язык им непонятен. «Сухое вино», «убить насмерть», «руки не доходят посмотреть», «да нет» – все эти выражения трудно объяснить не россиянину.

В жизни многих женщин наступает момент, когда она начинает внимательно изучать свое изображение в зеркале. Когда это случается впервые? Лет эдак в шесть. И как правило не нравится прическа. Лично я в этом возрасте схватила здоровенные ножницы, которыми Раиса подстригала во дворе кусты, и отрезала себе челку.