Аббас нащупал в темноте пистолет и, пригибаясь, выбежал из жилища. Тотчас же раздались хлопки – это Аббас палил навстречу стреляющим из тьмы. Должно быть, кто-то стрелял и в его сторону, так как пули с визгом продолжали дырявить крышу дома.

Но не успел он сделать и пяти шагов, как пуля, выпущенная Сашей Дроковым, пробила лёгкое насквозь и застряла в позвоночнике. Всхлипнув чёрной пузырившейся кровью, Чуня упал лицом вперёд, угодив переносицей точно на рельс, поскрёб немного носком сапога щебень и затих.

Увидев лежавшего на боку милиционера с перерезанным горлом, над которым склонился Семёнов, Илья перевёл взволнованный взгляд на состав и вдруг возле колёсной пары заметил труп другого милиционера. Он сидел в беспечной позе, откинувшись на спину, плотно прислонившись спиной к массивной колесной буксе.

Ноги у Павлина подломились, он обмяк окончательно и дальше тащился по цементному полу как мешок с дерьмом так, что даже Илья, чья жизнь уж точно висела на волоске, сжалился и подхватил его с другой стороны под руку.

Этот страшный по своему значению сон настойчиво преследует Илью вот уже на протяжении года. Особенно он мучает в те дни, когда наступают затяжные дожди. Ему снится всё время одно и то же: как будто Илья в одиночку уходит за линию фронта, чтобы раздобыть важного «языка».

Посреди зала, неловко подвернув под себя правую руку, навалившись боком на опрокинутую кошёлку с товаром, лежала знакомая покупательница, жена профессора Серебрякова. Она, по всему видно, была забита разделочной доской, потому что окровавленная доска валялась неподалёку от разбитой головы.

Со своего места баба Мотя видела лежавшую за прилавком в луже крови Лизу. У девушки было настолько сильно разбито лицо, что её невозможно было узнать, а выбившиеся из-под платка пышные волосы, окровавленными косматыми охвостьями были разбросаны по полу вокруг алой от крови головы.

В это же самое время позади, возле дома, послышались два выстрела, а затем крики. Это означало, что напарник Юлии Аркадьевны, тот самый «слесарь», которого Гуров считал главным в этом преступном дуэте, не задержан, что за ним тоже ведется погоня.

Требование остановиться не произвело никакого впечатления на беглянку. Она продолжала мчаться вперед, проскочила розарий и теперь бежала по дубовой аллее. Бегать, надо сказать, она умела. Расстояние между ней и сыщиком не уменьшалось. Гурову ничего не оставалось, кроме как нестись следом.

Гуров подробно рассказал обо всем, что приключилось этой ночью в усадьбе Вадима Егорова. Разумеется, помня о данном Вадиму Александровичу слове, он не стал передавать содержание послания, которое «вышедшая из ада» адресовала своему мужу.

Гуров подошел к окну. Вот сюда кто-то светил фонариком, передавал азбукой Морзе зловещее послание: «Помоги, мне плохо». Кто был этот человек, владевший азбукой Морзе? Теперь сыщику было совершенно ясно, что в этом деле есть еще один человек, сообщник Юлии Егоровой.

И тут вдруг он заметил на берегу нечто, что заставило его остановиться. Это было обширное кровавое пятно. Примерно на четыре метра вокруг камни были забрызганы кровью, а в центре пятна между камнями собралась небольшая лужица красной жидкости. Однако тела погибшей женщины нигде не было видно.

Когда бегущий приблизился, сыщик с удивлением узнал в нем хозяина соседней усадьбы миллионера Егорова. Впрочем, сейчас это был совсем другой человек, его словно подменили: лицо красное, покрытое белыми пятнами, глаза расширены…

Юлиус Эйнем еще в сорокалетнем возрасте начал страдать сердечными приступами. Лечение у московских и берлинских врачей почти не давало эффекта. Поэтому в 1876 году он решился уехать вместе с женой в Берлин, чтобы всерьез заняться своим здоровьем. Будучи бездетным, Эйнем предложил Гейсу выкупить у него долю в деле. Сделка была оформлена очень быстро, буквально за пять минут.

Молчалин дослужился до действительного статского советника и женился на богатой тридцатилетней польке Гедвиге Францовне, но по-прежнему живет в доме у Фамусова, тайно влюбленного в Гедвигу... Можно было долго продолжать этот запутанный клубок житейских коллизий, но пьеса посвящена не им, а, как ни странно, предчувствию надвигающегося конфликта в российском обществе тех лет.

На самом деле, если кто-то думает, что шалости в подобных местах были и впрямь «невинными», сильно ошибается. Все «увеселительные игрушки», на тот момент имевшиеся в европейских странах, были в доступе и в России. В соответствующих изданиях вовсю рекламировались искусственные резиновые органы – как мужские, так и женские.

Волга, Урал, Кама, Шексна, Дон, Обь, Белоозеро, Ладога, Онега и четыре моря – Белое, Балтийское, Черное и Каспийское – слали в Москву лучшую рыбу – живую, вяленую, сушеную, малосольную, соленую, копченую, – и нигде в мире рыбный стол не был так обилен, разнообразен и изыскан, как в Москве.

Центром сосредоточения всего французского в Москве стал Кузнецкий Мост, где первоначально правили бал евреи и немцы, но к началу XIX века их всех вытеснили французы. Поверженные торговцы унесли свой бизнес в пределы Китай-города, а на Кузнецком Мосту закрепились, говоря сегодняшним языком, элитные бутики.

Императорский двор был доволен своим новым поставщиком: ликеры, коньяки, вина и настойки Смирновых соответствовали требованиям самых отъявленных гурманов. А о водке и говорить было нечего: она уходила влет, особым спросом пользовались № 20 и 21. Последнюю водку – № 21 – прозвали «народной», поскольку она была, во-первых, самым популярнейшим в России напитком, а во-вторых, доступным для всех.

Распахнув дверь, Богданов, уже не предупреждая, ворвался в номер. Джейсон Ли стоял у открытого окна, которое выходило на пожарную лестницу. Он успел оглянуться, чтобы понять, с кем имеет дело, и тут же нырнул в оконный проем.

Богданов отпер дверь в чулан и щелкнул выключателем. Тусклый свет маломощной лампочки осветил пленника. Он сидел на корточках лицом к двери, устроив связанные руки на нижней полке, и дремал.

Дубко выбежал из сарая на пару секунд позже командира. Он сразу бросился к воротам, понимая, что если водитель успеет завести двигатель, то хилое препятствие, сооруженное из прогнивших досок, его не остановит.

Богданов дулом пистолета указал Домбровскому на дверь. Тот нехотя встал и направился к выходу. Богданов последовал за ним, взглядом приказав Казанцу и Дубко следить за остальными.

Выстрел и внезапное появление в доме незнакомца с оружием, застало хозяев врасплох. Даже мужчина с накачанными бицепсами растерялся и так и остался стоять в проеме между сенями и комнатой. В самой комнате оказалось восемь человек разного возраста, все они сидели за столом и испуганно смотрели на людей с оружием.

- Сегодня в одном из помещений произошел инцидент: один из уборщиков совершил попытку подбросить в комнаты, предназначенные для Ричарда Никсона, запечатанный пакет. Охрана Кремля попытку предотвратила, пакет был изъят и в нем обнаружили материалы, компрометирующие советское руководство.

Не бывавшие никогда под огнем молодые охранники впали в ступор. Только их начальник среагировал мгновенно. Он выдернул из-под сиденья автомат и дал короткую неприцельную очередь. Он понимал, первое что надо сделать, это уйти из-под кинжального огня пулемета.

В дверь уже ломились. Юрген без спешки открыл окно, кряхтя забрался на подоконник и просто шагнул за карниз. Не прыгнул, а обреченно сделал небольшой шажок.

Север достал из кармана набор соединенных между собой железных колец развернул их и надел их на руку. Это оказался складной кастет. - Парень, я оценил твою храбрость. Ты показал, что ты - смелый пацан, но, если мы не договоримся, зубы твои останутся прямо здесь, на дорожке.

Пленник держался уже полчаса. Матвей рассчитывал, что он сдастся раньше. Крюгера обязательно надо было сломать психологически. Удары дубинкой причиняли ему боль, но не причиняли увечий, так - синяки и шишки. В разведке с пленными не церемонятся.

Неожиданно собеседник развернулся и схватил Крюгера за руки, а водитель ловко защелкнул на них наручники. Через мгновенье пленника запихнули в салон, прижали к сиденью, накинули на голову плотный мешок и резко затянули на шее веревку. Позвать на помощь не было никакой возможности.

На месте он успел осмотреться и занять удобную для наблюдения позицию. Минут через пятнадцать появилась фигура. На косяке массивной двери были расположены звонки и фамилии проживающих. В квартире под номером 11 значилось: «М. Крюгер». Идентификация состоялась.

Эти упыри действительно увлекались любительской фотографией. Умирающих, уже мертвых жертв запечатлевали во всех ракурсах. Обнаженные истерзанные тела, кровь, искаженные мукой лица. Вот она, вечная память…

Я запрыгнула на площадку, бросилась к двери. Та сама распахнулась, я ее даже не трогала! Кто-то заступил дорогу, я получила мощную затрещину, от которой брызнули искры из глаз. Меня толкнули, и я покатилась по ступеням с одной лишь мыслью: «Какая же я идиотка!»

Туманов постучал в дверь. Никто не открыл. Не раздумывая, ее взломали – и… несколько озадачились. Посреди гостиной висел в петле гражданин Глазьев. Перевернутая табуретка валялась рядом. Голова покойника свешивалась набок, язык торчал изо рта – словно дразнил напоследок…

Мертвые девочки настолько ярко стояли перед глазами, что впору зажмуриться. Почему? Ведь прошло 17 лет! А детская память такая неустойчивая…

Я смотрела на мертвую Дину Егорову, с головы которой сняли скальп, и остро чувствовала, как возвращается прошлое. Не скажу, что все вспомнилось идеально, но детские тела со снятыми скальпами я увидела.

Зверь перестал выходить на охоту. Почему? Сел в тюрьму, переехал, исправился? И вот проходит семнадцать лет, похищена одиннадцатилетняя девочка, найдет ее обнаженный труп. Она изнасилована, задушена, да еще и скальпирована…

- Это нападение на вас и ваш дом – явная выдумка. Полнейшая несуразица. Как нелепица и то, что вашу старшую дочь добивали ножом, ведь она ко времени нанесения ножевых ранений была уже несколько часов мертва, и труп даже успел частично окоченеть…

Собачку откопали. Оказалось, что голова ее раскроена примерно так же, как были разбиты головы детей. Более того, медики, осматривавшие убитую собаку, пришли к заключению, что удары по голове собаки и головам детей нанесены одним и тем же металлическим орудием.

Вопреки укрепившимся подозрениям в ее причастности к убийству мужа, уход из дома подозреваемой отнюдь не убеждает и не подтверждает виновность Нины. Напротив, он доказывает, скорее, ее непричастность к случившемуся.

Щелкунов взял из рук младшего лейтенанта листок бумаги и прочитал вслух: «Прошу в моей смерти никого не винить. Ухожу из жизни добровольно, прощайте. Модест Печорский».

Трое мужчин бережно положили тело Печорского на пол, и Виталий Викторович получил возможность внимательно осмотреть труп. Однако кроме полос, оставшихся после веревочной петли, никаких иных телесных повреждений обнаружено не было.

Это был их сосед Модест Печорский, не столь давно поселившегося в их старом доме. Носки ног Печорского были вытянуты книзу, как будто бы покойник в последний момент попытался опереться об опору, вот только отыскать ее не сумел.

Боль не проходила, но уже не так душила. Ноги слушались. Майор скатился вниз, используя лишь силу гравитации, вывалился на улицу. Еще одна картина маслом: Гриша Вишневский сидел на бетонном бортике, держался за голову. Кровь сочилась из-под пальцев.

Иностранный шпион был падок на сюрпризы. Вместо того, чтобы лететь вниз, он спрятался за косяком, и когда на лестницу выбежал Москвин, выставил ногу. Вадим не удержался и с грохотом покатился по ступеням.

Атакующий пытался дотянуться ножом до противника, бил по воздуху. Михаил ударил его по руке – нож отлетел в сторону, упал где-то на газоне. Следующий удар, прямой и сокрушающий, свернул хулигану челюсть.

Питекантроп полез к Ирине. Михаил с силой вывернул ему руку – да так, что обоих закружило, и что-то хрустнуло у противника в плечевой сумке. Он завизжал, как недорезанный поросенок, едва не потерял сознание от ужасающей боли.

Тяжелый удар обрушился на голову. Такое ощущение, что обвалилась крыша. Сознание шатнулось, но пропало не сразу. Рядом кто-то дышал – тяжело, с надрывом. Второго удара не последовало, хватило одного. Сознание заволок туман, майор уже не помнил, как падал…

Все это было глупо, но он уже не контролировал себя. Вбежал в дом, повернул «собачку» замка и прислонился к стене. Липкий страх расползался по коже, невидимая удавка сдавила горло.

Машинист не мог их видеть, но на всякий случай подавал сигнал убираться с дороги. Дрожь рельсов передавалась на корпус машины, она вибрировала все сильнее. Яковлев, выругавшись, выстрелил.