После первых очередей два или три тела – это было понятно по характерным звукам – свалились на землю. Кто-то – это, опять же, было понятно по звукам – опрометью бросился в сарай и захлопнул за собой тяжелую дверь, которая взвизгнула несмазанными петлями, и этот визг был громче всех выстрелов.

Он просто друг для той, которая для него стала воздухом, водой, пищей и жизнью. Для той, которая могла стать его единственной женщиной, ради которой он бы уничтожил мир. Просто друг.

Рэйна не была убийцей. Она была правосудием. И считала, что оно должно было свершиться.

Она больше не ребенок, который искал в каждом скудные крупицы любви и поддержки. И не Селилуна Дрейк, что не смогла пресечь этот корень зла, пока он не пресек ее.

В этот момент ее мир разбился на сотни осколков. И остался только он.

Она не герой, чтобы спасать других. Особенно тех, кого знает всего несколько часов. От личности Луны больше ничего не зависит. Луна мертва за попытку спасти других. Вместо нее пришла Рэйна, которая отомстит за эту смерть.

Она никогда не сдастся просто так. Никогда. Тем более, когда на кону жизнь тех, кто стал для нее семьей.

Соловей одним длинным, стремительным броском, будто он был не человек, а какой-то невиданный зверь из джунглей – достиг барахтающихся на дороге телохранителя и Кларка, выбрал удобный момент, и одним точным ударом лишил телохранителя сознания.

Пока Богданов размышлял таким образом, один из телохранителей ухватил за шиворот Холлиса, швырнул его на дорогу, и волоком потащил в заросли. Второй телохранитель остался их прикрывать. Лежа на дороге и держа винтовку наизготовку, он лихорадочно вертел головой, выискивая, в каком направлении ему стрелять.

– Бежим! – крикнул Кларк. Он бросился на ближайшего охранника, сшиб его с ног, и будто грузный зверь, вломился в чащу. Остальные последовали за ним. Сзади раздались крики и выстрелы. Пули завизжали во тьме, защелкали по стволам и кронам деревьев.

Убитых вьетнамцев было больше десятка. Всех их в скором темпе подвесили на деревья, и началось... Через какие-то два часа поляна и впрямь представляла собой живодерню. Жуткую картину дополняла луна, освещавшая поляну мертвым, зловещим светом.

Выстрелов с их стороны почти не было. Опомнившись, часть вьетнамцев с испуганными криками скрылась в джунглях, а другая часть так и осталась стоять на месте, будто окаменев. Этих, вторых, американские солдаты положили выстрелами в упор.

И Кларк вслух зачитал то, что было написано в приказе. А там говорилось, что отныне и до особого распоряжения, отправляясь в джунгли на боевые стычки с вьетнамцами, все солдаты обязательно должны надевать на себя присланные костюмы и маски.

Алисса откинулась на спинку дивана, ощущая, как нарастает в груди хорошо знакомое напряжение, и повторяя про себя мантру, которая преследовала ее почти тридцать шесть лет. «Тебе было всего девять, это не твоя вина». Но старые раны уже открылись, шрамы разошлись, и она погрузилась обратно в тот день, который навсегда изменил ее жизнь.

Стиснув зубы, Эван боролся с эмоциями, перечитывая две статьи, которые ему удалось найти, и тряся головой. Сдвинув брови к переносице, он почесал лоб, пока в мозгу проносились обрывочные воспоминания. Два маленьких мальчика, прижимающиеся друг к другу. Пол – на кухне? – и повсюду кровь. Боль, как много боли!

– Законы о соблюдении конфиденциальности существуют не просто так, поэтому, если вы волшебным образом не обзавелись разрешением семьи неопознанной женщины, вам тут нечего делать, – сказала доктор холодно, повернувшись, наконец, к ним лицом. Алисса открыла рот, чтобы возразить, но та подняла вверх руку: – Послушайте, я знаю, что вам нужны ответы – нам всем они нужны.

Удовлетворенный проделанной работой, он набрал снотворное в шприц. Нахмурился, заметив, что его осталось не так много, как он думал, – а последний заказ еще не прибыл. Покачал головой. Ладно, не страшно. Оставшегося хватит – в этом он был уверен. К тому же теперь, когда он знал, что делать, ему не терпелось начать.

Ходили слухи, что жена Хэла, доведенная до предела его депрессией, однажды сама протянула ему табельный револьвер и сказала, что очень его любит, но он теперь просто существует, а не живет. В слезах, она говорила, как жалеет, что именно ему выпало такое – им всем. Сказала, что не желает ему смерти – никто бы не пожелал, – но не может больше видеть его в подобном состоянии. Пусть Хэл делает выбор.

Последние две, которых он выбрал, принесли ему сплошное разочарование своими бесконечными рыданиями и ложью. Дрессируя их, он истратил последнее терпение, и избавиться от них пришлось раньше, чем было запланировано – возможно, именно по этой причине в последние две недели желание найти настоящую взыграло в нем с новой силой и одолевало так настойчиво, что едва не свело с ума.

«Хустов в любой момент может сорваться с катушек, кинуться в бега или попытаться сдаться американским властям. Вот тогда точно хлебнешь проблем. Выходит, для Хустова один путь – только в могилу».

В ту же минуту дверь со стороны пассажирского сиденья открылась, Хустова схватили за плечи и вытянули из машины. Двое парней быстро связали его по рукам и ногам, затолкали в рот кляп, завязали платком глаза и куда-то поволокли.

Ухватившись за веревку, он подтянул тело к вентиляционной трубе, забросил в трубу сумку, и начал подниматься сам, когда услышал, как в прихожей щелкнул замок. «Еще немного, Саша, спокойнее, – уговаривал себя Дубко. – Ты справишься».

Ночная операция прошла успешно. Попав в квартиру Криса Формана через вентиляционную систему, Дубко и Дорохин быстро нашли сейф. Справиться с замком сумели минут за двадцать, внутри оказался пакет, о котором говорил агент Смит.

Богданов отвернулся от окна и успел заметить, как агент Смит прячет что-то за портьерами соседнего окна. Сделав вид, что ничего не заметил, подполковник прошагал до лестницы, ведущей на первый этаж, махнул агенту Смиту рукой, и вышел из комнаты.

Кретин-русский затребовал двенадцать тысяч долларов. Это за золотую-то жилу? И потом, в Союз ему теперь дорога заказана, а в Америке на эти деньги долго ли он протянет? Разумеется, помимо денег он просит политического убежища для легализации своей персоны, и все же, он явно продешевил.

Ты не можешь ни есть, ни спать, постоянно думаешь о нем и жадно ловишь каждый его взгляд.

Почему нам так сложно найти друзей, а вот врагов – пожалуйста, запросто.

Счастье должно быть именно таким – простым.

Почему любовь может причинять столько боли? Разве это не трепетное и сильное чувство, которое должно тебя делать только лучше?

Если причиняют вред тем, кого я люблю, тогда я забываю про честь и не собираюсь играть по правилам. Теперь это уже моя игра, и я намереваюсь победить.

— Делай то, с чем сможешь жить, и я позабочусь о том, чтобы мы были вместе.

Как ты могла подумать, что я по своей воле проведу хотя бы один день вдали от тебя?

Причини мне боль один раз. И урок будет усвоен. Причини мне боль дважды… этого никогда не случится, потому что я не настолько глупа.

— Ты так боишься, что я выиграю и ты застрянешь со мной на всю оставшуюся жизнь?

Ты сила, с которой нужно считаться, Зара Свифтуотер. И всегда была такой. Не забывай об этом.

Я едва ли могу вспомнить хоть что-то из тех времен. Он вручил мне подсолнух и сообщил, что у меня красивое платье. Милый мальчик – до того, как его поглотила тьма.

Смогу ли я выйти замуж за мужчину, который сделает меня несчастной на всю оставшуюся жизнь, просто чтобы выполнить свой долг и сделать счастливой свою семью? Неужели долг превыше счастья?

Мне гораздо больше нравилось, когда я ненавидела его и представляла суровым, жестоким придурком. Но этот мужчина таким не был. Он не был ни черным, ни белым, он был серым, и я не знала, что с этим серым делать.

Я предпочту быть королем, которого ненавидят и которого боятся, чем тем, кому бросают вызов и убивают.

Нравился ли мне король Зимы или он невыносимо раздражал меня? Может быть, немного того и другого. И, возможно, именно этим и был брак. Или, по крайней мере, каким должен был стать этот брак.

Моя любовь несомненна, как таяние снега и разжигание пламени ветром, и никогда не исчезнет.

Погодин вышел на дорогу, куда спецназовцы уже вытаскивали тела убитых, оружие не оставляли, все складывали в кузов второго грузовика. Несколько раненных боевиков стонали, истекая кровью. Ранения были тяжелыми – множественные пулевые с повреждением внутренних органов при большой потере крови.

Погодин оказался прав, решив, что должна существовать и вторая группа бандитов, которая находится дальше по дороге на тот случай, если колонна, которую ждали, прорвется. И там должны находиться один или два гранатометчика. И эта группа обозначилась сразу, как только основная засада стала терять людей.

Три выстрела из гранатомета устроили свалку из огня и искореженного металла на дороге, точный огонь автоматчиков довершил дело. Единственный снайпер, которого капитан оставил при себе, меньше чем за минуту уничтожил трех пулеметчиков и командира, который пытался организовать прорыв по краю дороги.

Третий боевик сразу понял, что это нападение, и что использовалось бесшумное оружие. Но поднять тревогу он не успел. Метнулось гибкое, как у дикой кошки тело и спецназовец свалил на землю диверсанта, одновременно нанося удар ножом.

Капитан чуть отвел от лица пленника пистолет и мягко нажал на спусковой крючок. Сухо щелкнул боек, но выстрела не последовало. Пленник вскрикнул и побледнел с ужасом глядя на направленное на него оружие, которое почему-то не выстрелило.

Тарханов влетел в окно остановившегося автомобиля почти по пояс, схватив правой рукой диверсанта за волосы, а левой прижав острие ножа к его лицу, чуть ниже глаза. В одно мгновение человек оказался беспомощным.

Несколько часов он находился в опасном для жизни состоянии – терял сознание от головной боли, с трудом дышал. Все стало монотонно серым, неинтересным. Когда за Павлом пришли, он лежал на нарах и смотрел в потолок. Поднялся, вышел из камеры, заложив руки за спину.

Сердцебиение не прослушивалось, пульса тоже не было. Катя Усольцева была мертва – мысль вздорная, что не сразу закрепилась в сознании. Глаза ее были приоткрыты, в них еще блестели слезы.

Вдруг раздались выстрелы из пистолетов, он различил несколько хлопков – «ТТ», «немецкий «Люгер-Парабеллум». Ухо натренировано, навыки не ржавеют… Павел даже не колебался. Помогать надо людям!