И тут Майкла посетило озарение: ответ на загадку заключается в том, что Гильяно хочет дать последнюю битву. Он не боится погибнуть здесь, на родной земле. Наверняка есть еще какие-то планы, какие-то заговоры относительно его отъезда, в которые Майкл не посвящен, поэтому ему лучше быть настороже. Он, Майкл Корлеоне, не собирается умирать тут. Он не станет частью чей-то чужой легенды.

– То есть ты просишь, чтобы я, профессор Университета Палермо, стал членом банды? Пишотта нетерпеливо заметил: – И что тут странного, когда мы на Сицилии, где все так или иначе связаны с «Друзьями друзей»? И где еще, кроме как на Сицилии, профессор истории и литературы расхаживает с пистолетом?

– Как-то раз тебе захотелось выслужиться перед полицией. Пару месяцев назад, помнишь? Маркуцци помнил. Он развернул мула боком, вроде как случайно, чтобы Аспану не видел его рук. Вытащил из-за пояса пистолет. И дернул поводья мула, поворачивая обратно. Последним, что он увидел, была улыбка Пишотты, – и тут же выстрел лупары выбил его из седла, швырнув в дорожную пыль.

Однако он не ошибся, решив, что сержант – самый опасный из всего патруля. Тот отшвырнул скрутку денег на землю, подхватил свою винтовку и хладнокровно выстрелил. Выстрел попал в цель; Гильяно рухнул, как подбитая птица.

Внутренняя речь есть максимально свернутая, сокращенная, стенографическая речь. Письменная речь есть максимально развернутая, формально бо- лее законченная даже, чем устная. В ней нет эллип- са. Внутренняя речь полна ими.

Образование понятий возникает всякий раз в процессе решения какой-нибудь задачи, стоящей перед мышлением подростка. Только в результа- те решения этой задачи возникает понятие.

Развитие является ключом к пониманию вся- кой высшей формы.

Но, как известно, речевое понимание между взрос лым и ребенком, речевой контакт возникает чрезвычайно рано, и это, как уже сказано, дает по- вод многим исследователям полагать, что понятия развиваются столь же рано.

– Ну что ж, Пер Брюнгельссон, пусть тогда море заберет тебя и твою шхуну, потому что мне вы больше не нужны! Уголком глаза Элин увидела полный ужаса взгляд Эббы, когда, развернувшись, бросилась в дом, так что юбки развевались вокруг ног. Кинувшись на кровать и разрыдавшись, она и подозревать не могла, что эти слова будут преследовать ее до самой смерти.

Подойдя ближе, Харальд увидел, что дерево все еще держится в земле одним корнем. Он осторожно вступил на ствол. По-прежнему ничего. Только неподвижная гладь воды. Потом он медленно опустил глаза вниз. И тут увидел волосы. Светло-рыжие волосы, которые плавали в мутной воде, словно водоросли…

– Пока больше ничего не известно, но мы с Мелльбергом сейчас едем к ее родителям. – Где они живут? – В этом-то все и дело. Она пропала с хутора Бергов. – Вот дьявол, – прошептал Патрик, чувствуя, что весь холодеет. – Не там ли жила Стелла Странд? – Да, это именно тот хутор.

– Привет, милая. Вы хорошо провели день? – Да… Почему он сказал «вы»? – А вы? – поспешно спросила она. – Кто это мы? – спросил Петер, целуя ее в щеку. Огляделся. – Где Нея? Заснула? В ушах зашумело, и откуда-то издалека Эва услышала свой голос, произнесший: – Я думала, она уехала с тобой. Они стояли и смотрели друг на друга. Весь их мир рухнул.

– Боже мой, Фэй! Что случилось? Наконец-то. Она подняла глаза и увидела, как к ней осторожно приближается Крис. Фэй потянулась к ней – и разрыдалась так, что уже ничего не видела перед собой. Единственное, что ей удалось из себя выдавить, было: – Помоги мне!

Мне было больно, но именно боли я и желала. Боль – моя старая знакомая. Она давала мне спокойствие. Мир горел, а боль была моим якорем среди хаоса.

В ушах у меня все еще звенели слова Виктора. «Я знаю, кто ты. Вопрос в том, знает ли он…» Виктор ни за что не согласился бы молчать. Если б он остался жить, Фэй пришлось бы умереть.

Я потрогала его за плечо. Никакой реакции. От вина и переживаний он совершенно отключился. Положив сигарету на кровать, я постояла, желая убедиться, что дешевое постельное белье загорелось. Поначалу оно только тлело. Потом появились язычки пламени.

Если б не эти сны, я могла бы и сама поверить собственной лжи – что мое прошлое похоронено. Но Себастиан продолжал являться мне по ночам. Сначала – живой, с проницательным взглядом, проникающим вглубь души. Потом – висящий на ремне в кладовке.

Воспоминания причиняли только боль. Бродя по родительскому дому, я словно видела перед собой всех: Себастиана, маму и папу. Во Фьельбаке у меня не осталось ничего. Только сплетни. И смерть. Ничего там для меня не было. Да и сейчас нет. Так что я упаковала чемодан и села на поезд до Стокгольма – уехала, не обернувшись. И поклялась себе никогда не возвращаться.

– Что-то еще? – спрашиваю я. – Да, – откликается он, – дa, еще одно… Хотел спросить… Вы в курсе, что в вашем доме установлено оборудование наблюдения? – Че… чего?! – Ну знаете, камеры. И микрофоны. Видео- и аудионаблюдение. Я спрашиваю, потому что вы ведь и сами могли их установить… – Что вы такое говорите, – лепечу я, – я не понимаю, что вы такое говорите…

В кабинете старого Торпа тишина. Никого. Но кто-то здесь побывал. Оставил следы пальцев в слое пыли на столе. Порылся в папках на полках. Вижу по отметинам в пыли: вот здесь перекладывали бумаги. За папками спрятана небольшая плоская коробка. Однажды, уже под конец жизни, старый Торп показал нам, что в ней спрятано… Открываю коробку: пусто. Он держал там свой старый револьвер.

– Здравствуйте, – говорю. – Я только кофе налить. Та, что мне не нравится, спохватывается. – Это Сара Латхус, она была замужем за покойным. Странно звучит. Замужем за покойным… Семейное положение изменилось, думаю я. Даже не родственница. Замужем за покойным. Жутковато; не позавидуешь такому семейному положению.

Не глядя, я отпираю замок, распахиваю дверь ‒ и все понимаю, увидев мужчину и женщину в полицейской форме. – Сара Латхус? – спрашивает женщина. – Да, – отвечаю я. Или не так: за меня отвечают мои голосовые связки. – Так. Дело в том, что я, к сожалению, должна сообщить вам печальную новость, – говорит она.

– Управление полиции Осло, – говорит женский голос в трубке. – Здравствуйте; я вот, – говорю, – я звоню вам заявить о пропаже человека… ну, мужчины, моего мужа. Да. Так, значит. Он ушел вчера рано утром, и с тех пор от него нет вестей… или с половины десятого, я не знаю точно на самом деле. Он звонил мне чуть позже половины десятого. А потом – всё…

Необходимо хранить спокойствие. Нужно быть умнее тех, за кем следишь. А еще следить за выражением своего лица. За тоном голоса. В этом я тоже очень хорош. Выражение лица. Тон голоса. Так что вам не догадаться, за кем я слежу. И почему.

Хуже всего, понимает Сара, все еще глядя на холодный чай, что она даже не помнит, чтобы ей всерьез хотелось умереть. Не помнит вообще, о чем думала, принимая таблетки. Просто перепугалась – что может всплыть на новом телеобращении. И всем станет известно, что случилось в поезде. Что на самом деле произошло в клубе…

Мне нравится, что ее грызут сомнения. Вот почему мне нравится следить за людьми. Вот почему я должен это делать. Даже не помню, как все началось. Только знаю, что это важно. Нужно следить, потому что это крайне важно – понять разницу в поведении человека, знающего, что за ним следят, и не знающего о том.

Генри чувствует, как задрожали его губы. Он смотрит на мерцающие огоньки – и снова видит Анну, бегущую впереди, в пальто поверх розового школьного платьица, с букетиком в руке. Скоро придет Кэти, офицер по связям с семьей. И Генри понимает: всё, достаточно. Ему придется поговорить с полицией. Открыть всем правду.

– Мы просмотрели записи с камер наблюдения, Сара. Из клуба. – Голос детектива звучит жестче. – К сожалению, не все камеры работали. Но там есть кое-что, чего мы не понимаем, Сара. И нам позвонила свидетельница. – Свидетельница? – Женщина с поезда. Сару охватывает дрожь. Разоблачение. Мороз по коже. Кровь отливает от ее лица.

Во втором вагоне я стукаюсь о сиденья – бьюсь, бьюсь, бьюсь бедрами и нащупываю телефон в кармане жакета, проходя через автоматические двери в тамбур. И тут слышу их. Никакого стыда. Даже не пытаются вести себя тихо. Занимаются этим громко и гордо, в туалете поезда. Как животные в брачный период.

– Там, куда мы собираемся, помни только одно: всегда смотри вперед, никогда не оглядывайся, и делай шаг за шагом, все время. Сосредоточься на этом – и все будет в порядке. И еще: мы не на платформе девять и три четверти; ничего не трогай, потому что, поверь мне, оно потрогает тебя в ответ. С этими словами она шагнула в стену и исчезла.

– Если это правда, тогда почему я здесь? Я был копом: убьешь одного, и вся полиция будет преследовать тебя, пока тот не окажется отмщенным. – По правде говоря, в этом есть смысл, но каждый перед кем-то отвечает, и я – не исключение, – сказала Герцогиня. – Распоряжение пришло с самого верха: я должна предоставить в твое распоряжение все ресурсы, необходимые, чтобы ты нашел своего убийцу.

– Мне следует поверить, что я в чистилище? – Ты в чистилище, и ни о какой вере речь не идет. Молочный коктейль в честь тех душ, которые обитают в Яме или в Ином Месте – для тебя в аду и на небесах, – причем необходимый коктейль. Это место, этот Загон – балласт, удерживающий два других предела в равновесии. Работа непривлекательная, но неизбежная.

В этих существах была пустота, будто кто-то оживил очень качественные восковые куклы. – Что с ними неладно? – спросил Джо, тупо разглядывая мальчика с собакой, бегущих мимо. – То же самое, что с тобой и мной, если смерть засчитывается за «неладно». Джо вытянул правую руку и напряженно уставился на нее. – Но мы выглядим иначе. – Для них – нет.

Джо шагнул вперед и ткнул ее вытянутым пальцем. Девушка слегка вздрогнула. – Будь я призраком, мой палец прошел бы сквозь твою руку. – Ты смотрел слишком много дерьмовых ужастиков, – сказала Дейзи-Мэй. – Или слишком мало. И, к твоему сведению, мы не пользуемся термином «призрак». От него попахивает расизмом.

Джо схватил Дейзи-Мэй за руку. – Что это? Она утешающе похлопала его по руке. – Я бы сказала тебе «не то, чем кажется», но это, блин, именно то самое. Джо уставился на лежащего мужчину. На нем была одежда Джо, кожа, как у него, лицо, как у него. – Да, чувак, – сказала Дейзи-Мэй. – Ты мертв.

Я вытащил из бардачка маленький горный фонарик и осветил известняковые стены. Обошел их по кругу. Сзади, над апсидой находилось то, что я увидел в передаче, сделанной двадцать лет назад: каменное изображение лежащей пары, мужчины и женщины, обе руки нежно прижаты к щекам друг друга.

Проклятие следователя: когда решение перед тобой, а ты его не видишь. Будь осторожен, #Кракен, убийца изворотлив. Пора бы тебе уже догадаться, кто он.

Смерть наступила за два часа до того, как тела перенесли в подземную часовню храма. Нет следов сексуального насилия и самозащиты со стороны жертв. В отсутствии результатов вскрытия, которое будет проведено в течение сегодняшнего дня, мы можем предположить, что вероятной причиной смерти стало удушение, вызванное множественными укусами пчел в горло жертв.

Я должен был все это озвучить, сформулировать, высказать, чтобы мысли перестали быть навязчивым шумом в голове. «Договорились, – заключил я. – Я все скажу». – Какого черта Тасио снова взялся за убийства – двадцать лет спустя и в той же манере – если сейчас он заперт в тюрьме Сабалья? Может ли человек, каким бы дьяволом он ни был, находиться одновременно в двух местах?

Внутри у меня что-то дрогнуло. Я не мог не думать о том, что дышу одном воздухом с убийцей. Что всего несколько часов назад говнюк и психопат занимал то же положение в пространстве, что и я. Я всматривался на неподвижный воздух собора, как будто в нем могли остаться его следы. Я будто бы узнавал его шаги, видел его поступь на быстрой перемотке в своем воображении.

– Ты о чем, Эсти? Я плохо соображаю. – Археологи из реставрационной команды собора обнаружили в склепе два обнаженных тела. Юноша и девушка, ладони на щеках друг у друга. Что-то напоминает, верно? Приходи немедленно, Унаи. Это серьезно, очень серьезно. – И она нажала отбой. «Быть такого не может», – подумал я.

Борькина ладонь ползла вниз по ноге к подолу длинной юбки. Ниже колена она наткнулась на верхний ремешок крепления старого протеза. «Не поймет. Не должен понять, ‒ участилось дыхание. ‒ Новый Дашин протез тоже крепится ремешками за голень».

Холодное лезвие ножа касалось острым краем кадыка и, казалось, вот-вот рассечет натянутую кожу. Бобовник стоял, задрав голову, боясь пошевелиться. Один незнакомец ловко шмонал его карманы, а другой шептал в самое ухо: ‒ Мы тебя, сучонка, полчаса пасем!

Бобовник приблизил к щели фонарь и ахнул. Над шахтой был подвал, наполненный ящиками, старой мебелью, знаменами времен царской России и прочим хламом. Первое, что пришло на ум, ‒ Арсенал или Теремной дворец.

Следующий час бандиты занимались телом мертвого Семена Лоскутова, которое Дарья поздним вечером в четверг перетащила из бани в подпол дома. Оформить смерть обычным образом, дескать, помер от пьянства или от какого недуга ‒ не представлялось возможным.

Впрочем, боли в этом состоянии она не чувствовала. Вот и сейчас ладонь натолкнулась на валявшийся рядом утюг, но жара она не ощутила. Нащупав деревянную ручку, Дарья с силой огрела отца по голове.

В кровь расцарапав лицо, руки и коленки, Катерина остановилась. Позади погибали товарищи, бросить их она не могла. Какие бы правильные слова ни говорил сержант, а естество ее так поступить не позволяло.

Все ваши качества и особенности — это просто стороны проявления вашего внутреннего ментального образа. Он формировался неосознанно на протяжении всей жизни, с самого детства до сегодняшнего дня.

Моя миссия — донести до людей простую истину: вы — творцы здесь и сейчас, а мир вокруг вас — это пластичная иллюзия, готовая меняться по вашему приказу.

Любовь к себе приносит человеку здоровье, исцеление от неизлечимых болезней, успех в карьере и высокие доходы, дает человеку истинное наслаждение от взаимной любви. Только если любите себя, вы способны полюбить другого человека.