Мне кажется, что, суммируя героев горьковского «Дна» с героями купринской «Ямы» и возведя эту компанию в куб, можно было бы получить лишь приблизительное представление об обитателях Кулаковских ночлежных квартир.

Казалось, ни корысть, ни месть не руководили им. Какие же стимулы двигали его преступной волей? Половое извращение, садические наклонности? Но зачем же тогда это переодевание трупа в собственный пиджак? Для чего же это старательное искажение лица убитого?

В тот вечер, когда мама Света заговорила вдруг о Лёне, все уже случилось. Лиана встретила ЕГО. Того, с кем можно было разговаривать часами о том, что тревожило и угнетало ее столько лет. Того, рядом с кем она внезапно поняла, что с ней все в полном порядке, и все рассказы, и устные, и литературные, – не такая уж ложь. И наплевать, что ОН на несколько лет моложе; на самом деле он умнее и мудрее.

Именно этот подросток, шкодливый и по-детски жестокий, сейчас нашептывал Вадиму: «А классно ты подставил Каменскую! Рассчитался за Вику. Шеф сказал, что все сделали, как надо, все сработало. Хорошо бы ее вообще посадили, и на подольше. Так ей и надо!»

Это слово «провокация» то и дело мелькало в голове, и Настя сначала думала, что следователь пытается вынудить ее совершить ошибку и сказать что-то такое, что подкрепит его подозрения. Но теперь ей стало казаться, что он хочет спровоцировать ее на срыв. На истерику. На повышение голоса, крик, брань, угрозы. Он с нетерпением ждет, когда она утратит самообладание и заорет голосом базарной торговки...

В этот вечер Светлана Дмитриевна Гнездилова впервые напилась по-настоящему. Для этого понадобилось не так много спиртного, ведь прежде, под чутким руководством строгого супруга, она позволяла себе не больше одного бокала вина, и привычки к алкоголю не было. Вырвавшиеся наружу мысли и чувства не удивили изрядно опьяневшую женщину, казались естественными и нормальными и не вызывали стыд и неловкость

Давно Анастасия Каменская так не смеялась! Хохот душил, на глазах выступили слезы, и она зажимала ладонью рот, изо всех сил стараясь не издать ни звука. Стены в этом маленьком отельчике не бог весть какие толстые, включенный в соседнем номере телевизор слышен вполне отчетливо, и если Латыпов все еще стоит перед дверью ее номера, то…

– Стасов, отдай мне это дело, – голос Анастасии Каменской прозвучал почти умоляюще, и она невольно испытала отвращение к себе самой. Но все-таки добавила: – Пожалуйста. – Да зачем оно тебе? – удивился Владислав. – Дело пустяковое, с ним даже ребенок справится, вот пусть Вася и покажет, на что способен. А ты отдыхай пока.

«У Каменской ноги красивые, – мелькнула в голове непонятно откуда взявшаяся мысль. – Красивее, чем у Лариски». Подумал – и фыркнул от неудержимого смеха. Вобла с ногами! Прикольно!

– Этого мы никогда не узнаем, но можем придумать. Три убийства, совершенные в одном и том же месте, в квартире, в короткий промежуток времени, исчисляемый минутами, и при этом три разных орудия и три разных способа. Это похоже на дело рук одного и того же человека, не являющегося профессиональным киллером?

– Получается, никто признания не выбивал, никто никого не выгораживал? – Ну вот опять! – рассмеялась Настя. – Не забывайте: все не то, чем кажется. Все могут ошибаться. И все лгут, одни чаще, другие реже, но лгут все поголовно.

Пришло сообщение от Каменской: «Пиццу можно сегодня не покупать, угощаю обедом». Петр расценил это как доброе предзнаменование. Вобла в хорошем настроении, даже еду сама приготовит, стало быть, шансы заслужить похвалу весьма высоки.

Сердце Петра радостно запрыгало. Такие предосторожности могли свидетельствовать только об одном: сейчас Елисеев расскажет что-то невероятно важное, но не подлежащее разглашению. Что-нибудь о следователях Лёвкиной и Гусареве, которые ясно дали адвокату понять, что все уже решено и проплачено и процесс ему не выиграть ни при каких обстоятельствах.

«Что происходит? – думала Настя. – Макки учил всегда различать две картины: то, что мы видим, и то, что происходит на самом деле. Что я вижу? Женщина мило болтает, заполняя пустоту... Нет, не то, не так. Женщина пересказывает мне в подробностях то, что слышала неоднократно от соседки Игоря. Какая-то история, не имеющая ни малейшего отношения ни к ней, ни к Игорю, ни тем паче ко мне.

Судьба — это дом, который человек строит сам. Что-то происходит и помимо его воли, но главный архитектор и застройщик сам человек.

Когда мой отец уйдет в вечность, что останется после него? Я думаю не столько о домах и богатстве, сколько о простых вещах, принадлежавших ему. Его истории из жизни — вот настоящее богатство. Драгоценности, которые нельзя растерять. Наследство, в котором заключено сердце человека.

Если любовь — это битва, значит, я буду сражаться до последнего вздоха.

— Запомни: ты в моих руках, и это не изменится!

Мы другие. Два магнита, которые бесконечно притягиваются друг к другу.

«Это и есть свобода», — понимаю я. Быть рядом с Димой — значит быть свободной.

— Тебя выдают глаза. — И что же они говорят? — улыбаюсь я. — Что ты бабочка, а я пламя. Это самый плохой вариант развития событий, Ника.

Я делаю пару фоток, а потом тайком снимаю Диму в профиль. Мне нужно больше его фотографий. Я готова заполнить ими всю память своего телефона.

На этот раз она пела для него — старика с суровым непримиримым взглядом, назвавшим ее жизнь, единственно важное в ней, непотребством. Пела, словно стараясь смыть, как грязь, приклеенный ярлык.

— Что именно ты называешь модным словом «непотребство»? Татушку, дреды или экстрим-вокал?

— Влюбилась, что ли? — Ничего я не влюбилась… — Ну и слава богу. Я не переживу, если это окажется кто-то из твоих аборигенов. — Мама погладила ее по плечу.

Она НИКОГДА НИ В КОГО не влюблялась. Вообще. Тем более до такой степени, чтобы как дурочка довольствоваться возможностью просто увидеть. Не испытывала состояния, когда распадаешься под взглядом кого-то другого, когда в животе становится горячо и... Как там это описывают? Бабочки порхают?

— …Море шуток не любит. Прихлопнет, лишь дай волю. — А зачем тогда ныряешь? — Потому что иначе уже не могу.

Ледяные копья живыми змеями врывались в корабельное нутро, вышибали металлические заклепки, разламывали и с хрустом дробили перекрытия. А в середине этого неистового клубка неподвижно властвовала белоснежная дева, словно начало и конец всего сущего. Синие глаза, ослепленные местью, смотрели в темноту. — Проклятье шлю на твое племя, — исступленно шептали губы.

Я иду на обман и предательство, падаю в пропасть вместе с тобой. Не выдергивай ладонь — не хочу разбиваться один.

Она отняла жизнь, чтобы… жить.

Я росла с мыслью о мести. Она — вся моя жизнь.

Мороку нужна ее Тьма, а вместе с Тьмой уйдет и ее жизнь.

О да, она будет очень любящей женой! Залюбит до смерти всю семейку Белолебедей.

Тьму надо кормить, иначе она вырвется, чтобы самой найти пропитание.

Ароматный дым клубился из курильницы, и тонкие струйки благовоний, словно маленькие драконы, поднимались вверх и рассеивались в воздухе. Сквозь них все казалось немного призрачным и загадочным.

Девушка вдруг почувствовала прилив грусти. Наверное, всегда наступает момент, когда тебе кажется, что все это лишь долгий сон, и стоит проснуться, как окажется, что всего этого просто не было.

Ночь стояла темная, но она не могла сравниться с густым туманом, начавшим клубиться в его сердце. Невидимые демоны и призраки бродили в его мыслях, пожирали рассудок, безрезультатно боролись и наконец, тяжело вздохнув, смолкли.

В лучах кровавого заката, на фоне великолепных дворцовых построек, их тела казались маленькими, но в то же время весьма внушительными. Однажды, плечом к плечу, они прорубят... дорогу и выйдут из этих киноварно‑золотых ворот с гордо поднятой головой! И даже Небеса твердо верили, что такой день настанет!

…добро и зло в конечном итоге получают свое воздаяние. Если воздаяния нет, значит, время еще не пришло.

Природа всегда берет свое, и только тот, кто понимает время, является поистине выдающимся человеком. Некоторые слова можно сказать лишь единожды, некоторые предупреждения можно сделать лишь единожды. Как тебе поступать и как вести себя в будущем, думай сама.

Человеческую жизнь по ее ценности нельзя уравновесить всеми благами мира.

Самый важный вопрос в жизни человека — это не то, как он может обладать самым большим количеством вещей, а то, как он может стать самым лучшим человеком.

Утопия — это не то место, где все лучшее, но то место, где лучшие вещи общие.

Что касается одежды, то покрой ее остается одинаковым, неизменным и постоянным на все время.