Хилер с его загадочными обстоятельствами пробудило в Корчагиной большое любопытство, но, в противовес всем россказням, она не верила в мистический характер случившихся событий, а саму Агату Никаноровну, бабушку на инвалидном кресле, обвиняемую в совершении особо тяжкого преступления, ей было очень жалко.

Он повернул голову в сторону приближающегося скрипа и задержал дыхание. Из-за угла стены, у края которой он стоял, по полу выкатилось, скрипя колесами, инвалидное кресло и остановилось рядом с ним. В кресле никого не было.

Верить экстрасенсам Вяземский категорически отказывался, но не мог скрыть, что любопытство в нем раскалилось до предела, в результате чего согласовал с руководством служебную командировку.

Надо сказать, что я не из робкого десятка, да и не слабак. Подвел меня, скорее всего, общий настрой, ведь я меньше всего ожидал увидеть в своем офисе постороннего. Поэтому, когда я открыл дверь в архив и увидел незнакомку, душа у меня рухнула куда-то вниз, и я застыл в полном недоумении. Женщина пронзительно завизжала.

"Неужели я могу лишиться жизни, и все из-за потрясающей задницы некой особы. Ну уж нет, ни одна задница того не стоит. А с другой стороны, если подумать…" Я пожал плечами.

Я мог бы броситься к ней и вырвать телефон из рук еще до того, как она набрала последнюю цифру. Но девушка выглядела такой испуганной, что я сделал еще один шаг назад и поднял руки над головой в знак капитуляции.

Все это время я жила, чтобы проходить лечение. Вместо того, чтобы лечиться, чтобы я смогла жить. Я хочу пожить.

– Мою жизнь уже не спасти. Как и твою. – Поворачиваюсь и бросаю через плечо. – В этом мире все дышат воздухом, взятым взаймы.

Впервые в жизни я ощущаю вес каждого дюйма, каждого миллиметра из тех шести футов, что лежат между нами. Но я стараюсь не думать о том, что это пустое пространство останется между нами всегда.

Голос у него глубокий и мягкий. И в этот миг я знаю, хотя смешнее и быть не может, что если умру сейчас, то умру влюбленной.

Какой смысл зацикливаться на том, что могло бы быть?

Прикосновение...Чувствовать тепло любимого человека порой необходимо нам как воздух. Такое понимаешь, только когда этого лишаешься.

Пройдет минут двадцать, прежде чем ей надоест фантазировать, и тогда она отправится на поиски публики. Мэтти – дерево, которому требуется лес.

И напоминание Хоуп навсегда связало в моем воображении Кита Годдена с бакланом: золотой мальчик и потрепанная черная птица.

Хьюго обладал противоположным талантом — мог оставаться невидимым, и ваши глаза на нем не останавливались. А это, если подумать, своего рода мастерство.

Я не люблю сюрпризы. Мне нужны только факты, мэм, без шампанского и хитрых ухмылок.

Иногда меня раздражала всесильность Мэтти. Когда она чего-то хотела, то выглядела такой надеющейся, такой уязвимой, такой жаждущей, хотя внутри она из стали. И потому у людей, не привыкших к ее огромным карим глазам и ужасающей воле, случались мозговые спазмы.

– Приготовьтесь к обеду с Флоренс, – улыбнулся Кит. – Она очень эмоциональна при расставаниях. Рыдания заставляют ее чувствовать себя хорошей матерью. – А разве она не хорошая мать? Кит рассмеялся.

Я вернул нож на место и закрыл шкаф. Уставился в зеркало на дверце, вытаращил глаза, чтобы не упустить ни единого нюанса в собственном безумии. Руе Яростный. Затем открыл другой шкаф. – Привет, Ибен, – сказал я. Ибен не ответила. Она и пальцем не шевельнула. Просто молча смотрела мне в глаза.

Аккуратно действуя кистью, я добавил порошка. В ушах у меня звучал дрожащий голос Мариам Линд, объясняющий, куда она поехала после того, как Ибен исчезла. Даже у дьявола голос иногда дрожит. Я прекрасно знал, что именно обнаружу. Мне надо было лишь убедиться. Я водил кистью по отпечатку, наблюдая, как тот делается все отчетливее…

Он заметил меня. И направился ко мне. Коричневая дуга пошла волнами; все его длинное тело, от головы до хвоста, извивалось. Он был похож на призму, выкрашенную в темно-коричневый, черный и желтый. Я присела на кровать рядом с ним. Подождала, пока он обовьет меня. Прильнет к моему теплу, обнимет меня, как в старые времена.

Неро стремительно приближался к покачивающейся на слабых лапках добыче. Наверное, котенок заметил поблизости движение, скользящую плоть, а потом увидел и змеиную голову. И закричал. Это был не кошачий писк, а крик ужаса. Так мог бы кричать человек. Но Неро вонзил зубы в щуплую шею, и крик тут же стих. Осталось лишь движение, змеиное тело, все плотнее смыкающееся вокруг добычи.

А после я услышала первое слово. Голос был древним, он как будто звучал из-под слоя пыли. Когда я услышала его, то подумала, что он давно уже пытается сказать мне это. Нечто очевидное, хотя умещалось в одно-единственное слово. «Славная». Меня бросило в жар. Я подобралась поближе к нему и прошептала: – Ты тоже славный, Неро. Снова послышалось шипение, а затем еще одно слово: «Лив».

– Ибен что, вышла куда-то? – Я силилась говорить беззаботно, но голос меня не слушался. Тур смотрел на меня – мышцы у него на шее напряглись, глаза вытаращены. – Ты что, не знаешь, где Ибен? Осознание пришло ко мне одновременно с его словами. Часы на микроволновке показывали 22:23. Торговый центр закрылся несколько часов назад. Где моя дочь, я не знала.

Тело отказывалось повиноваться. Руки застыли, словно приклеенные к телу. Ноги дрожали и казались ватными. Горячая кровь стремительно неслась по жилам, стуча в висках. София попыталась взять себя в руки. Попыталась добраться до этой внутренней силы – последнего резерва, на который всегда могла положиться. Но у нее не получилось. Внутри все оборвалось – беззвучно и болезненно.

В телефоне снова звякнуло: новая фотография. София открыла ее, силясь понять, что это, потом уронила телефон на газон. Но снимок уже отпечатался в ее сознании. Лицо, закрытое так, что виднелись лишь глаза. И сообщение большими буквами: «БУДЕМ ОТРЕЗАТЬ ПО КУСОЧКУ ОТ ТВОЕЙ СОБАКИ КАЖДЫЙ РАЗ, КОГДА ТЫ БУДЕШЬ РАСПРОСТРАНЯТЬ О НАС ЛОЖЬ».

София не успела даже разглядеть предмет, заброшенный ей в квартиру, потом что всю прихожую тут же окутало дымом. Тело сработало на автопилоте – София кинулась вперед, схватила собаку и кинулась сквозь дым наружу, остановившись только на улице. Она была босиком, в одном халате, и держала под мышкой пса, продолжавшего лаять.

После той поездки на пароме, когда Мадлен заговорила о создании новой группы, Симон подумал, что эти люди будут встречаться на материке – предаваться воспоминаниям, писать трогательные письма Освальду в тюрьму… Ему и в голову не пришло, что они могут вернуться на остров. И ему не нравилось, что они снова появились там. Совершенно не нравилось.

Когда Освальд наконец прижался к ней всем телом, Анна-Мария застонала от страсти. Франц поспешно зажал ей рот рукой, а второй сдавил горло. – Пока еще рано нарушать здешние правила. Придется тебе потерпеть, – шепнул он ей на ухо. – Мне нравится… – выдавила она. – Тсс! – шепнул он и еще сильнее сдавил ей горло. – Я знаю, как тебе нравится…

В последние несколько лет она не тратила свою энергию на отношения. Мужчины в роскошных костюмах по большей части оказывались неудачниками. Многословные идиоты, у которых едва вставал. Но Франц Освальд не такой. Это человек, у которого есть план. Дьявольский план.

Изо всех дергаю дверцу платяного шкафа. Та не поддается, я тяну сильнее и наконец распахиваю ее с натужным скрипом. Внутри нет ни грима, ни париков, ни комбинезонов. Там совершенно пусто, не считая маленького квадратика бумаги. Вдруг мне становится очень страшно. Волосы на затылке встают дыбом, словно сзади ко мне тянется длинная костлявая рука…

В доме темно. На коврике перед дверью лежит еще один конверт. Вечерний свет скрадывает мое имя, видны лишь первые три буквы. Разрываю бумагу, достаю открытку с плюшевым мишкой на больничной кровати, во рту – термометр, рядом с тревогой замер другой мишка. «Скорее поправляйся!» И надпись внутри: «ТЫ ТОЖЕ УМРЕШЬ».

Поспешно встаю, несу обувную коробку к дому. Сердце стучит в горле и в висках. Дойдя до плитки, замедляю шаг, оглядываюсь на прачечную и запертую на висячий замок дверь. В углу поля зрения снова мелькает красная вспышка, и я замираю. Оборачиваюсь к высокой стене, поросшей мхом и лишайником. Ничего. Но стоит закрыть глаза, и я вижу слова, выведенные кровью на голой каменной стене: ОН ЗНАЕТ

– Постой, не надо! – восклицаю я и порывисто касаюсь его плеча. – Это хороший знак, она наверняка от Эл. – Росс не отвечает, и я хмурюсь. – Открытку положили на крыльцо – значит, Эл где-то рядом. Значит, она… – Эл тоже получала такие, – хрипло бросает он. – Причем десятками! – А-а… – По спине у меня бежит холодок. – Пока не пропала.

На джутовом коврике лежит конверт. Большими черными буквами на нем написано: «Кэтрионе». Ни марки, ни штампа. Поднимать неохота, но что поделаешь… Кое-как разрываю бумагу и достаю открытку с соболезнованиями: ваза с узким горлышком, кремовые лилии, перевязанные лентой, вычурная золотая надпись: «Думаю о тебе». Возвращаюсь в дом, захлопываю дверь, запираю замок. Внутри открытки одно слово. ПРОЧЬ

Хотя бояться нечего, меня охватывает страх. Мне становится так же страшно, как в Лос-Анджелесе, когда на долю секунды я поверила, что Эл мертва. Точнее, не я, а часть меня, которая рада возвращению туда, где наша первая жизнь закончилась и не должна была продолжиться никогда. – Ах, Эл, – шепчу я, водя пальцами по холодному стеклу. – Что же ты наделала?

Симонову показалось, что есть во всём этом что-то неправильное. Так не должно быть. И в то же время появилось ощущение конца… Да, скоро всё должно завершиться. Закончиться, чтобы он, наконец-то, смог вздохнуть свободно. Это надо было сделать давно…

Михаил услышал, как тяжело, увязая в грязи, автомобиль Машиного друга разворачивался где-то у выезда с территории ущелья на трассу. Он слышал это так отчётливо, буквально чувствовал кожей всё, что происходило там, как будто сам находился в машине рядом с молодым человеком.

Послушайте, пока не закончится дождь и дорога хоть немного не подсохнет, проезд на гору невозможен! Вам необходимо возвратиться назад на базу и укрыться там! Скоро ураган стихнет. В Ореховой роще хороший главный корпус с новой крышей. Если в нём все двери заперты, позвоните мне, я подскажу, как укрыться на территории гаража.

Было что-то общее в том, как Симонов вышагивал в четырёх стенах оперативного штаба, и как тоже самое делала Ольга в своём номере в гостинице. Тот же невидимый режиссер, который раскидывал молнии над городом и смывал осеннюю пыль потоками воды, синхронизировал движения майора и психолога в разных концах города.

Казалось, в момент, когда погода на улице не предвещала ничего хорошего, в этой огромной и слегка зловещей комнате должны были царить суета и нервное напряжение. Однако всё было совсем наоборот. Единственный сотрудник – молодой лейтенант в форме без кителя – чуть согнувшись, молча жестикулировал у окна, выходившего на улицу.

«Это единственный путь! Я здесь, я на мосту! Тот берег… уже близко… я вижу его…» - «Маша, остановитесь! Стойте!!!!!! Туда нельзя!!!!!! На той стороне… нет выхода!!!!»

«И все это из-за девушки с дикими волосами и глазами цвета бушующего моря – той самой, которая сразу почувствовала в нем некую силу и его самого заставила в эту силу поверить».

За отношения! За исцеление тех, кто столкнулся с трудностями. И за надежду для тех, у кого еще все впереди.

Возможно, родители считали, что так будет лучше для вас? Может, им было стыдно, что они мало уделяли вам внимания в детстве, и они пытались проявить свою любовь единственным известным им способом – засыпая подарками? Порой родители поступают именно так. Они думают, что любовь ребенка можно купить, тогда как на самом деле все, что ему нужно от них, — это внимание и любовь.

Все, кто приезжает в Сент-Феликс, охотно думают, что им помогла магия. Ей пропитан здешний воздух, и когда узнаешь все эти истории, тотчас рождается надежда, а это — очень сильное чувство. Но объясняется ли удача магией или просто верой в то, что произойдет что-то хорошее – этого никто по-настоящему не знает.

Чтобы помочь детективам предугадать дальнейшие действия убийцы, Ландвер привлек Боба Мортона, психолога из отдела поведенческого анализа ФБР. Мортон начал свой доклад с констатации очевидного: похоже, BTK имеет определенные сексуальные пристрастия. Он мог жить в Уичито, но, с другой стороны, мог просто приезжать сюда. У меня есть дела поважнее, чем выслушивать это, подумал Отис.

— Мэм, — сказал он, — вы будете сотрудничать. У меня есть дубинка, у меня есть пистолет, у меня есть нож. Она сказала, что к ней скоро придет мужчина. Боже, подумал он. Всегда кто-нибудь приходит. Теперь нужно было спешить, и это его раздражало. Он отвел ее в спальню, надел на нее наручники, связал ей ноги ее же собственными колготками — стандартная процедура.

BTK переживал карьеры тех, кто его искал. Люди, которые были мальчиками, когда погибли Отеро, теперь стали офицерами-ветеранами. Ландвер прошел путь от мальчишки до продавца одежды, патрульного-новичка, «охотника за привидениями», три года гонявшегося за BTK, а теперь одного из детективов, расследующих от двадцати пяти до тридцати убийств в год.

Что ж, сказал он, похоже, все работает. Он положил фальшивый тестер в портфель и вынул пистолет. Иди в спальню, приказал он. Она начала плакать. А как же мой ребенок, спросила она. Он пожал плечами. Какое мне дело до твоего ребенка. Мой муж скоро будет дома, заявила она. Надеюсь, он не станет особенно торопиться, ответил он ей.