Вы поэт, мистер Брэдбери. Вы поэт. Вы написали сборник марсианских поэм. Это больше, чем просто вымысел, это больше, чем просто слова, это магические слова. Вы превратили Марс в реальность, и мы все отправляемся туда, не думая о возвращении на Землю, и это благодаря вам. Вы пришли туда первым. Вы первый из марсиан.

Знаете, старое должно уступить место новому. Это закон жизни.

Когда цивилизация успокаивается и прекращает воевать… не требуется доказательств, что жизнь прекрасна.

— Мы не разрушим Марс. Он слишком велик и прекрасен. — Вы так думаете? — У землян талант к грандиозным разрушениям прекрасного.

Ты искала хаос, а теперь он ищет тебя.

Потеки воска тянулись по стенам, подобно сталактитам, скалящимся со сводов. Вдали слышались музыка и смех. Нефамаэль провел Корни в распахнутые двери с узором из серебряного плюща прямо в сад, где под тяжестью серебристых яблок деревья склоняли ветви к самой земле. По саду вилась узкая дорожка из белых камней, а над верхушками деревьев смыкался сияющий свод.

Сколь бы прекрасна ни была Волшебная страна, Секреты страшные хранит в себе порой она: Раз в семилетье мы должны дань Аду поднести И десятину заплатить, от коей не спасти.

Ройбен заметил, что она вышла из-под навеса мокрых ветвей, и улыбнулся. В свете луны глаза его казались более темными, чем раньше. — На твоем месте я бы держался подальше от волшебного народа. Мы непостоянны, капризны и не ценим смертных.

Вещи с изъяном всегда кажутся нам привлекательней.Вещи с изъяном всегда кажутся нам привлекательней.

Сомнение и страх гнетут его беспокойные мысли и вздымают Ад, сокрытый в душе; ибо Ад повсюду — внутри него и снаружи, и невозможно спастись от Ада, как не дано от самого себя сбежать,..

При слиянии культур мы заимствовали друг у друга суеверия, не приобретя при том полезных вещей.

О, мир богатства и интриг, так похожий на мир, описанный в дешевых, презираемых отцом романтических книгах...

Казалось, всю свою жизнь я только и думала о том, как работает мир. Я училась подбирать коды к замкам и людям, запоминала пути к отступлению... Проблему с Билли невозможно было решить; приходилось только с ним уживаться. Но на сегодня чудовищ с меня хватит.

Зато каждый шрам напоминает о том, что я выжила. И стала воительницей Лихоземья.

Рваная рана. Пульсирующая, острая, обжигающая боль охватывает все тело. Кровь растекается по моей рубахе.

Только по-настоящему сильный человек готов уступить, чтобы продолжить двигаться к цели позднее.

Честь нельзя подарить или отвоевать. Ты должен отыскать ее в своей душе.

Плачут только девчонки. Воины же слез не льют.

Мужчина, для которого сильная женщина – угроза, и не мужчина вовсе.

Молчание – это не обязательно слабина, его можно истолковать по-разному, при этом тебе не нужно быть конкретной.

Ты для меня самый лучший. Не вопреки твоим ошибкам, а со всеми твоими ошибками.

Мы подвергали друг друга опасности, и рано или поздно один из нас умрет за другого. Абсурд, но в данный момент мы соревновались в том, кто будет первым.

Ничто не происходит без причины. Судьба - художник, который создаёт свои шедевры терпеливо и изысканно.

Политика - это ничто иное, как игра. Бесконечная игра за власть и влияние.

Мечты подобны зеркалам. Ты подходишь к ним, но упираешься в холодное стекло.

Она ни о чем не спрашивает. Не пытается выяснить, как он вернулся с того света, потому что сама воскресла, ожила, когда почувствовала его руки у себя на плечах.

Человеку очень быстро надоедают веселые приставания щенка, и он сажает его на цепь.

Элеонора не любит смотреться в зеркало, она узнает в своем отражении материнские черты.

Смерть всегда добавляет человеку достоинства, особенно если он встретил ее на фронте.

Война – Левиафан, его нужно победить раз и навсегда, значит, придется идти на жертвы.

Даже дети остаются детьми всего на миг. Они приходят в этот мир, подобно детенышам животных, и только и успевают, что покопаться в пыли в поисках скудного пропитания, а потом угаснуть в печальном одиночестве.

Не сна бояться надо, жизнь гораздо страшнее.

...все люди грешны, но женщины — просто исчадия ада.

Вступив в женскую пору, она никак не могла понять: зачем вообще матери рожают дочерей. Лучше пусть девочки умирают при рождении. Если бы Аллах не хотел ее карать, не делал бы женщиной, а сотворил мужчиной. А при таком раскладе — и не живешь, и не умираешь.

Иногда он и впрямь ощущал, как его сердце рвалось изнутри вверх, а потом резко падало — он ясно понимал, что это образное выражение применимо здесь буквально.

Мерьем с детства слушала все это и ненавидела себя за то, что родилась женщиной: — Бог мой, ну почему ты создал меня женщиной? — мучилась вопросом, искренне считая себя погрязшей в грехе.

...с браком неизменно связана одна и та же трагедия: любовь проходит, а скандалы остаются.

Молодая женщина, живот и груди набухли, того и гляди лопнут; предписанная богом боль грядет, за ней молоко и какашки, и бессонный поход по новооткрытой стране неусладительных обязанностей, где животная любовь будет красть у нее жизнь… и призрак кота тихо крадется к ней в белых носках, требуя отмщения за свою украденную жизнь.

Только во мне родители и соединились навсегда, сладко, кисло, двумя сахарофосфатными остовами соединились в состав моей сущности. И я также сливаю Джона и Труди в моих грезах — как всякий ребенок разошедшихся родителей, мечтаю поженить их заново, эту пару оснований, — и соединить мои обстоятельства с моим геномом.

Это, говорит он, должно выглядеть как самоубийство, как будто Кейрнкросс сделал себе коктейль, чтобы улучшить вкус яда.

Странно, что она не в силах сказать ему то, о чем он, наверное, догадывается и чего она не сможет скрыть. Что она его больше не любит. Что у нее — любовник.

Любовники (если Элоди любовница), две особы, сторонние брачному союзу, — это двойная мина, которая взорвет наш дом. И выбросит меня вверх, в ад, на тринадцатый этаж.

Я не сплю, я слушаю, я узнаю́. Сегодня рано утром, за час до рассвета, материя была серьезнее обычного. Через материнские кости я соприкоснулся со скверным сном в форме лекции.

В первый раз я встретил ее у себя в постели. И первое, что заметил, – шевелюру неимоверных цветов: левая половина головы зеленая, правая оранжевая. Что делать с такой девушкой: заняться любовью или вытереть ею пыль? Так или иначе, я решил для начала – из вежливости – разбудить ее. – Отгребись! – было первое ее слово, обращенное ко мне.

Вдруг я увидел, что интеллектуал, читающий «Тай-Пэн», больше не читает, а смотрит прямо на меня. Он поднял книгу – и оказалось, что за книгой этот человек прятал предмет, на первый взгляд очень напоминающий «Люгер» калибра .44; а поскольку глаз у меня наметанный, даже от очень беглого второго взгляда не ускользнуло, что на его стволе закреплено устройство, имеющее сходство с глушителем.

Оба мы гневно уставились друг на друга. Добрая минута прошла, прежде чем Дина нарушила молчание. – Ага! – сказала она. – Ну и видок у тебя! – Чувствую я себя так же, как выгляжу. – Выпьешь? Я кивнул. – Я уж думал, больше тебя не увижу. – Тебе повезло, – ответила Дина. – Я зубную щетку забыла. И кажется, на лице у нее, под безумной копной зелено-оранжевых волос, мелькнул проблеск улыбки.