— Видишь, ворсинки вокруг отверстия приглажены, как при ожоге. Судя по пуле, я ее достал, это ТТ. Семь-шесть-два. Либо диверсанты, либо наши стреляли, тут не угадать. Но стреляли в упор, тут и ожог на одежде и сама рана со следами внутри стружки. Патрон-то большой.

Они стартовали одновременно. Семен из-под дуба, а убийца, перекатившись по земле в сторону от Тамары к дому. Чуть-чуть не успел, но в этот раз Серабиненко был уверен, что догонит. По движениям, по фигуре, он понял, что это не тот, с кем он столкнулся на крыше.

Семен снова вспомнил Лохштед. И то, как лежали немцы на холодном каменном полу замка, как будто спали. Он еще подумал, что так скорее всего и было, кто-где упал там и умер. У них на лицах не было следов мук, агонии. Просто заснули. Кто-то лежал с открытыми глазами, те, кого смерть застала у костра, окостенели сидя.

Враг был не только за спиной, но еще и под землей. Стреляли из подвалов. Из амбразур бомбоубежищ из окон, подвалов… И никто не знал, кто может ждать за углом. Старик с гранатой или ребенок с вальтером.

Чтобы успокоить самого себя он встал и обошел здание. Да. Такой декор шел с другой стороны здания, он был прав. Значит, фельдшера убили, положили под балкон и добили камнем, чтобы скрыть след от удара в висок.

Тело явно двигали. Крови вокруг раны нет, значит, вытекла где-то в другом месте. Раны на голове, особенно прижизненные сильно кровоточат. Семен обратил внимание на губы и руки убитого. Кожа на пальцах – черная, на кончиках и вокруг ногтей слезает. Как при сильном обморожении.

Любовь не находят, ее создают.

— Ты такая хрупкая и нежная, но при этом сильная духом и волей. Ты не прячешь свою настоящую сущность, и это делает тебя уникальной…

— Цветочек, ты ведь понимаешь, что, если я не стану любовью всей твоей жизни, я буду твоей величайшей потерей?

— Я никогда не заставлю тебя выбирать. — Значит, между нами все закончится, как только завершится проект? — Если ты этого захочешь, — спокойно произнес он.

— Как понять свои чувства? Я ведь не знаю, что должна испытывать рядом с тем, кто нравится. Что, если я приму симпатию за любовь или любовь за похоть? — Я развела руками. — Как понять, что рядом со мной тот самый особенный человек?

— Я нашел в тебе ту, в которой готов раствориться. Мне не нужен больше этот проект, мне не интересны эти испытания, я больше не хочу быть без тебя, Ати. — Он не стеснялся говорить, что думал. — Я знаю, мы в самом начале пути, но выбери меня… прошу… выбери меня…

— Ты когда-нибудь чувствовал, что брак иногда похож на малый бизнес: бухгалтерия, управление персоналом, обучение, поддержание красоты на витрине? Конор засмеялся. — За исключением того, что нельзя уволить персонал за растрату. — Можно. Это называется развод.

Она оказалась в ловушке момента, когда ей стоило бы еще поспать, хотя она знала, что не получится, и при этом недостаточно проснулась, чтобы встать и заняться чем-нибудь полезным в эти дополнительные часы бодрствования. Вместо этого она стала думать. Думать в 4 часа утра — опасное занятие.

Она спрашивала, любил бы он ее по-прежнему, даже если бы она была толстой, морщинистой и с мешками под глазами. Он говорил: «Да, всегда». И она обвиняла его во лжи. Она говорила, что знает его лучше, чем он знает ее. Это было возможно — он часто думал, что совсем ее не знает.

— Если больно, можно поплакать. — Фрэнк посадил его к себе на колени. — Я слишком взрослый, чтобы плакать. — Нельзя быть слишком взрослым для плача. Мне самому иногда хочется сильно расплакаться.

В прошлом их пара рисковала, насмехалась над правилами и тяготела к темноте. А теперь они люди средних лет, моногамные и с ипотекой. Единственное, чего они избежали, — это брака, но тут они сглупили, отказав себе в свадебной вечеринке и подарках.

Я — то, что случается как с хорошими людьми, так и с плохими, а также с теми, кого не отнесешь ни к первым, ни ко вторым. Я такая, какая я есть. Но смирившемуся с вечностью, полной тоски, достаточно лишь пожертвовать тем, что лежит за пределами этой вечности, ради жизни одного мальчика.

Согласно версии Химэдзи, Окику — молодая влюбленная в хозяина служанка. Она предупредила его о покушении, которое планировал один из его вассалов. В отместку тот разбил тарелку из самой ценной коллекции лорда и обвинил во всем Окику. Вероломный лорд позволил вассалу подвергнуть девушку жестоким пыткам, а после бросить ее тело в колодец.

Я не запоминаю имен. Не хочу узнавать лица. Но этого человека зовут Тарквиний Хэллоуэй. У него есть кузина — Келли Старр. А еще у него ярко-голубые глаза. И он одинок. Интересоваться живыми людьми не в моих правилах. Но я обнаружила, что есть много вещей, которые им противоречат.

Я плавала на кораблях под парусами. Я поднималась в воздух на стальных крыльях. Я изучала языки своих жертв, их культуру, полную противоречий. Я забиралась под кожу тем, кто пошел по темному пути, приветствуя насилие над телом. Я выползала из толщи крови, из соли смерти.

Часто их души тихо уносятся прочь, как лист, подхваченный водоворотом, беззвучно соскальзывая вниз, скрываясь из виду. Они мягко наступают и отступают с приливами, пока не скрываются под волнами, и я больше их не вижу... как тлеющий огонек свечи, как маленькие угольки, которые ярко горят несколько долгих мгновений, а после угасают.

В дни моей юности устраивались ежегодные фестивали чочин, во время которых в память об умерших зажигались бумажные фонарики.

Каждый бесценен, как и каждая жизнь, как и любая душа…

Просто несправедливо, что самые опасные создания этого мира на самом деле самые прекрасные из всех творений, которых мне довелось видеть среди людей.

Все промахи навсегда остаются шрамами на душе.

Я не просила такой жизни, и кому-то придется поплатиться за это.

— Ты что, не веришь в любовь на расстоянии? — передразниваю я вместо того, чтобы озвучить свои мысли. — Я не верю ни в какую любовь, — с каменным лицом произносит она.

Не открыв сердце, никогда не почувствуешь боли.

— Мы все изуродованы безумием Неизвестной войны, и все тянемся к людям. Одиночество. От него, как и от безумия, нет лекарства.

— Когда-нибудь ты найдешь таких же эфилеанов, как ты. Я верю, что даже после событий прошлых лет ты не последняя.

Я не имела причин доверять ему. Но мысли, чувства — все шло наперекор здравому смыслу. Так не по-эфилеански и так по-людски. Эта безмятежность вызывала море вопросов, но ни один из них не имел значения, пока я смотрела в его удивительные глаза.

— Я сделал свой выбор! — И заперся внутри. Твой нынешний вид и то, почему ты пытаешься заставить других бояться тебя, — попытка убежать от правды. — Какой, к черту, правды? — Ты боишься, Кайл, — вкрадчиво ответил он. — Боишься себя.

Какой путь изберешь, не знаю даже я. Всегда есть два пути. Как жизнь и смерть. Любовь и ненависть. Кровопролитие или прощение.

Каждый раз новая история. Новая ложь. Я мечтала, что настанет день, когда я смогу рассказать правду. Когда позволю себе быть собой.

Сначала хочу его оттолкнуть. Во мне все еще слишком много чувств, чтобы контролировать себя. Но в итоге принимаю его помощь.

Как бы ни казалось со стороны, но я не из тех, кто манипулирует чужими чувствами. И тем более не хочу делать подобное со Скарлетт.

— Звучит многообещающе, — отвечаю со всей серьезностью. — Какие языки? — Английский, испанский, немного французский и, — он склоняется к моему уху, чтобы следующие слова были слышны только мне, — язык любви.

— Что ты здесь забыл? — пытаясь перевести дыхание, отстраняюсь я. — Пришел похитить принцессу из замка. Так ведь поступают книжные парни?

— Хорошо, предлагаю тебе спор. До конца лета я заставлю тебя стать моей девушкой. Настоящей, без каких-либо оговорок. А если не получится и выиграешь ты, то я выполню любое твое желание.

Я бы хотела связать свою жизнь с книгами. С ними я чувствую себя комфортно. Будучи в безопасности и тепле, проживаю судьбы сотен людей. Их взлеты и падения, приключения и любовные интриги.

Так, значит, этот хитрый лис не только переговорил с Осимой, но и, получив от него информацию о ключе, раскопал означенный «Лантис» да еще заставил кого-то из патрульных объехать все места парковок мацумотовской «шестерки». Ай да начальник!

Я повнимательнее рассмотрел брелок. Тоже никаких особых деталей. Детская пародия на толстенький «Боинг–Джамбо» в духе старика Диснея, никаких щелочек и потайных кнопочек – литой кусочек полированного металла, судя по тяжести и глухому звуку, издаваемому при ударе о ключ, никаких полостей внутри не имеется.

Японцы, которые в себе природное чувство страха перед всем чужеродным подавили, считаются у нас самыми продвинутыми. Я, без ложной скромности, отношу себя к их числу. Судьба распорядилась так, что вокруг меня с младых ногтей вертелось множество не-японцев, а отец постоянно запросто говорил с ними на не доступном мне тогда наречии.

Сначала пришлось подняться на седьмой, в отдел. В темной конторе, покинутой мной и моими коллегами час назад, сидел только Нисио. Светящийся компьютерный дисплей отбрасывал на удивительно моложавое для его шестидесяти девяти лицо разноцветные витражные отблески, превращая начальника в эдакого азиатского Арлекина.

Я побежал к джипу: мотор работал, и ключ в замке зажигания беззаботно покачивал брелком в виде знакомого уже черного краба. Я вскарабкался на сиденье и подвел машину вплотную к ее бывшему теперь уже владельцу. Мы с Ганиным, покряхтывая и посапывая, затащили бессознательного бугая в багажный отсек.

Нисио позвонили из Немуро и сказали, что тамошние молодцы задержали вчера очередного сахалинского морячка, посетившего их город без разрешения на высадку на берег. Дело плевое: их в сезон до сотни в день на Хоккайдо объявляется – таких шалунов.

Я была спокойна, потому что я умерла, и если что жило во мне – это моя тяжелая, мертвая, темно-красная страсть.

Когда люди рассуждают о «супружеских узах», то говорят, что нужно иметь много воли, чтобы порвать их, когда они делаются тяжелы. Да разве одни узы супружеские трудно порвать? Родительские еще труднее.

А я не люблю загадок и поэтому предпочитаю даже, когда люди лгут и притворяются, – тогда их можно разгадать. Ненавижу, когда они замрут в простоте, в холодной непроницаемой простоте – это несносно.