Теперь у русских есть организация со странным названием СМЕРШ… - потребовалось усилие, чтобы выговорить правильно, - Так называемые особые отделы вывели из подчинения НКВД и придали Наркомату обороны. Это управление военной контрразведки, организация серьезная…

Группу выбросят южнее Свирова, там они разделятся и в город проникнут парами. Документы безупречны. Встреча с представителем «Циклопа» назначена на завтра

Первый и единственный раз Лисбет не смогла скрыть свои эмоции в обществе Бьюрмана. Она уже понимала, что ее взгляд может ее выдать, и уставилась в пол. Когда Саландер вновь посмотрела на адвоката, сидевшего по другую сторону письменного стола, он ухмыльнулся. Девушка почувствовала, что в ее жизни вот-вот начнутся драматические перемены.

Семейство, которое на финансовом и общественном поприщах добивалось успехов, в частной жизни выглядело откровенно неблагополучным.

О Лисбет Саландер Микаэль никогда не слышал и пребывал в счастливом неведении относительно того, что в тот день она представила на него досье. Но если бы он ее послушал, то наверняка согласился бы с ней, когда Лисбет заявила, что его откровенное отвращение к денежным мешкам не связано с симпатиями к левым радикалам.

Больше всего в Лисбет Саландер его раздражала невозмутимость и полное безразличие. Но за долгие годы у «Милтон секьюрити» сложилась репутация фирмы, нацеленной на консервативность и стабильность. От имиджа зависело чрезвычайно многое. А Лисбет Саландер выпадала из этой идиллической картины – она выглядела как экскаватор на ярмарке роскошных яхт.

Сейчас Саландер напоминала разъяренного нубийского льва, который размышляет, а не отобедать ли ему Дирком Фруде. Ее взгляд выражал такую откровенную неприязнь, что у адвоката буквально похолодела спина.

Тут меня прошибло какое-то странное чувство, я себе показался пластилиновым колобком, который ребенок катает в ладонях: давило так, что дыхание сперло, крутило, мяло... и что-то ноги все не касались земли... Очень быстро все это кончилось, и я упал на твердую землю – так, что не удержался на ногах, повалился ничком. Прикрыл голову, вжался лицом в землю – мало ли что – бежали секунды, а я не слышал

немцев. Тьфу ты, я опять не о том... В общем, глянув на приборы, я стал поворачивать в сторону бомбардировщиков, которых мы прикрывали, – они вовсю уже работали по переднему краю немцев, и нужно было держаться поближе. Тут он и прошел слева направо, наперерез моему курсу – красивый белый самолет. Насквозь необычный... В жизни такого не видел.

Стоило мне там встать, стена вспучилась, словно пластилиновая (или как в мультфильме, сказал бы я теперь)! В какие-то секунды из пузыря образовалась рожа, шириной метра два с половиной, во весь коридор, высотой от пола до потолка – не сказать, чтобы особенно страшная, этакое карикатурное подобие сытой человеческой физиономии, серое, цвета камня. И она была живая!

И повел себя предельно странно: я не сразу понял, что за позу он принял, но очень быстро сообразил... Полное впечатление, что он стоит в обнимку с девушкой и самозабвенно с ней целуется – вот только вместо девушки пустое пространство, или она невидимая, как в том английском фантастическом романе.

Теперь надо было дойти до Кайзерштрассе и до Поданского переулка. На это тре-бовалось полчаса. Если ничего не случится, подойдут как раз ко времени первого тоста.

Две пули ТТ, выпущенные из пистолета Когана, пробили ему грудь. Немец зава-лился на асфальт.

Найдя место почище, до того убедившись, что в здании никого нет, капитан Ав-деев и сержант Соболев достали из ящика советские пистолеты-пулеметы ППШ, по барабанному магазину на семьдесят один патрон, затем привели в готовность ТТ.

Их должны были разместить в гетто, но городская администрация не успела по-добрать подходящую жилую зону, а посему всех вывезли в дикий лес и в овраге расстреляли.

Калач пошел вдоль образованного строя, стреляя из пистолета в затылок несчаст-ным жертвам. Стрелял, словно работу делал, отстрелял магазин, перезарядил ТТ, который предпочитали немецкому оружию.

Начальника полиции в районе боялись больше немцев. На его совести были сот-ни замученных в подвалах местной тюрьмы красноармейцев, захваченных при выходе из окружения, коммунистов и комсомольцев, которые не успели уйти из города, членов их семей, обычных обывателей, нарушавших введенный с прихо-дом немцев порядок.

Антону пришлось прислонить Пахома к стенке на время, чтобы вытолкать всех незваных гостей. Пока он будет с ними объясняться или искать подходящий для сенсации эфир, сама сенсация может отдать Богу душу. Поэтому сейчас главное — сделать запись. Наконец он усадил Пахома в кресло напротив камеры, подготовил аппаратуру и скомандовал: — Мотор!

Единственное преимущество, которым она обладает сейчас — это возможность при желании самостоятельно закончить свои мучения и таким образом показать большую дулю Герману и Элле. Только что толку? Во-первых, у нее никогда не было суицидальных наклонностей, а во-вторых, Фишеры хоть и будут раздосадованы, но в итоге найдут новую жертву для осуществления своего замысла.

Еще до наступления рассвета он уже стучал в будку охранника у дома Фишера. Стучал нервно и нетерпеливо, снедаемый пренеприятным предчувствием неизбежной катастрофы. Он не мог поверить, что все произойдет так быстро. Еще вчера Фишер рассуждал о замене. С чего бы? Просто позлить Пахома, или на то были причины?

Вера, с ужасом глядя на безумную, попятилась назад к двери. Смех становился все громче. Вера закрыла уши ладонями и кинулась прочь по длинному коридору, зная, что далеко ей наверняка не убежать.

— Очень часто мы теряем своих родных и любимых, даже не попрощавшись с ними, не сказав чего-то главного. При этом тот, кто продолжает жить, зачастую испытывает тягостное чувство вины, либо сгорает от желания высказать невысказанное.

— Поспи пока. — Черта с два! — Вера скинула плед и резко поднялась. — Ты поспишь, — настойчиво повторил Пахом. И правда, голова у Веры закружилась, перед глазами начали лопаться разноцветные пузыри, а голова Пахома отделилась от туловища и закружилась в воздухе. — Ах ты, засранец! – проговорила она из последних сил. — Подсыпал мне отраву в чай…

Зои начинала убеждаться, что стоит в спальне мейнардского серийного убийцы. Ей нужно уходить отсюда. Она заталкивала одежду обратно, и тут ее внимание привлекло нечто другое. Черные прямоугольные контуры под кроватью. Обувная коробка. Трясущимися руками Зои вытащила коробку и подняла крышку…

Мужчина замешкался еще на секунду, и Майки начал интересоваться, нет ли у него причин мешкать. Не тот ли это человек, которого они ищут? Он повернул фонарик, луч высветил одежду водителя. Его рубашка была заляпана соусом барбекю или чем-то в этом роде. Майки сдвинул луч вверх, к лицу…

Ей хотелось, чтобы она могла вернуться в прошлое и сказать братику: теперь она понимает. Что наконец-то осознала, какой страшной бывает темнота. Потому что в настоящей темноте тебе остается лишь твое воображение.

Соотношение – штука деликатная. Слишком много формалина – и ее тело станет жестким, с ним будет не управиться. Слишком мало – и через несколько лет она начнет разлагаться. Он хотел провести с ней все свои дни до конца. Можно ли экономить на формалине? Что важнее – гибкость или лишние десять лет в его обществе?

Не знай Тейтум заранее, что женщина мертва, он решил бы, что она просто наслаждается солнечным днем. Подойдя ближе, агент увидел, что тело усажено в такую позу, будто женщина закрывает лицо руками.

В нацистской Германии, например, был особый отдел СС, «Аненнербе», который как раз и занимался изучением подобного рода предметов. Экспедиции на Тибет в поисках Шамбалы были организованы именно ими. В советском более чем прагматичном КГБ был оккультный отдел. Не думаю, что сейчас ситуация принципиально изменилась.

Гронский как мог коротко рассказал Алине о том, как провел последние дни: про библиотеку, про логику своих исследований и про то, как постепенно все нити его изысканий сошлись к одной книге — «Красные цепи», в которой говорилось о возможности создания эликсира, ассиратума, из органов человеческого тела и крови.

Они прошли в деревянную белую двустворчатую дверь и оказались в небольшом квадратном помещении с серыми стенами и низким потолком. В противоположной стене была другая дверь: железная, с небольшим окошком в верхней части, забранным толстым ребристым стеклом. По правую руку тянулся ряд железных шкафчиков, как в раздевалках спортивных клубов, только обшарпанных и помятых.

Алине я сказал правду о том, что уже имел дело со смертью, которую связывали с нападением собак. Это было 30 августа, как раз через два дня после дня моего рождения, который я отметил посиделками в «Винчестере» и на который получил единственный подарок, разумеется от Марины: подсвечник в виде странной африканской маски, глаза которой светились в темноте огненными всполохами горящей за маской свечи

Рабочий день в Бюро судебно-медицинской экспертизы начинался в десять часов, но Алина была сегодня дежурным экспертом, и теоретически это означало, что уже в восемь она должна быть на месте. Сейчас было ровно восемь утра. Впрочем, практически для дежурного эксперта было достаточно просто быть на связи в это время.

Каждому человеку нужно такое место, где можно почувствовать себя дома, и часто в гораздо большей степени, чем там, где мы ужинаем, засыпаем, просыпаемся и уходим, чтобы снова вернуться вечером. И бар как нельзя лучше подходит для того, чтобы стать таким местом — во всяком случае, для меня.

«Мечта действительно пахла заманчиво, и так хотелось остановиться, попросить плеснуть в котелок горячего супу…»

«На её месте был создан другой мир, тот, который ты видишь вокруг себя… или не видишь, а воображаешь…»

«Весь мир казался ему перекличкой тайников. У каждой материи и каждого предмета была своя тайниковая физиономия: лукавая или простодушная, невозмутимая или угрожающая»

«Поневоле привязываешься к вещам в их трогательной неизменности, если ко всему прочему они — итог работы и мысли гения. Если, конечно, шедевры не сгорают, не взрываются, не тонут, не испепеляются временем и людьми…»