Живые люди обязаны отпускать тех, кто умер, на нас лежит ответственность пережить страх перед тем, чего не существует в этом мире, чтобы не чувствовать боли и тоски».

Когда я входила в этот дом, мне казалось, что я оставляю позади себя свою душу, а может, даже и саму себя

Жить по Соловьеву – значит преодолевать барьеры (физические, интеллектуальные, культурные и религиозные), отделяющие нас друг от друга. Жить в любви, которая есть добродетель общения и взаимопроникновенности.

Жить по Достоевскому – значит испытывать непомерную страсть к человеку, его достоинству, его свободе, его бессмертной душе и сохранять это достоинство в попирающем его мире.

Сердце, разум и воля – это тесно связанные между собой силы. Если одна из этих сил отрывается от других, она искажается и искажает весь человеческий организм, порождая искалеченных людей с искалеченным мышлением.

Боль, одиночество, отчаяние – вот ключ к пониманию Ницше. «Иногда целыми днями он не встает с постели, – пишет Стефан Цвейг. – Тошнота и судороги до беспамятства, сверлящая боль в висках, почти полная слепота. Но никто не войдет к нему, чтобы положить компресс на пылающий лоб, никого, кто бы захотел почитать ему, побеседовать с ним, развлечь его».

Хотя сам Руссо не употреблял выражение «добрый дикарь», по его мнению, человек рождается чистым, добрым, добродетельным. Человек свят, его развращает общество. Руссо отрицает иудео-христианское учение о первородном грехе – о духовной ране, унаследованной человеком в самый миг его зачатия в материнской утробе и создающей в его душе очаг сопротивления любви Божией: гордыня, похоть, стяжательство.

Разве вам не кажется, что любовь на самом деле заключается не в желании, а в обстоятельствах, совпадающих друг с другом?

Однако если я уеду, то не смогу вернуться, потому что проклятие нашего посёлка вовсе не лес, поглощающий жизни невежественных людей, а зло, которое рождается у тебя от столь длительного наблюдения за ним.

Я считаю, что неконтролируемый смех тоже подобен смерти, ведь он внезапно является сам собой.

И вдруг жжение, которое было моей бабушкой Хименой, наполняющей мой живот пламенем, то самое жжение, что было моим покойным отцом, произнесшим: «Покинь ты этот посёлок», жжение, значившее для меня конец света, прекратилось, как холодная погода летом.

Неужели они не понимают, что конец света у нас внутри, что он – этот посёлок, этот лес и это великое забвение, в котором мы прозябаем?

Сеньор, я точно знаю, что такое смерть. И что такое траур. Да, сеньор, действительно: смерть – всего лишь плач в течение нескольких дней. Но вы не сможете отрицать, что сама по себе смерть – это конец света, что это мгновенный небольшой взрыв, который меняет весь порядок вещей и вызывает у тебя огромное желание сбежать оттуда, где бы ты ни находился.

Часы на приборной панели взятого напрокат автомобиля показывали без двадцати минут одиннадцать. Марк сделал очередной круг по кварталу и припарковался на соседней улице, в стороне от заброшенного дома, под раскидистым дубом, который рос прямо у дороги и не спешил сбрасывать листья. Дома, спрятавшиеся за заборами и кустарниками, были тихи и безмолвны.

Открыв дверь ключом, который еще вчера принадлежал Ребекке Хеллер, Марк и Диана вошли в квартиру. Маленький сумрачный коридор был завален туфлями всех цветов и моделей. Единственный луч солнечного света пробивался в щель прикрытой двери и падал на стеклянный столик у зеркала.

Некоторое время они сидели молча. Эмма не сводила глаз с лица Штефана. Еще никто и никогда не смотрел на нее так — пронзительно, изучающе, откровенно, и все же отнюдь не как на притягательный объект противоположного пола.

Эмма достала из кармана телефон и набрала номер Маргарет. Он оказался заблокирован. После нескольких безуспешных попыток пробиться через непреклонного оператора девушка сняла пальто и прошлась по комнате соседки в поисках хоть какого-нибудь намека на место работы Маргарет.

Ранее тем же днем Марк и его коллега Диана внимательно изучали фотографии девушки, обнаруженной утром. За окном полицейского управления ярко светило солнце, пробираясь сквозь пожелтевшую листву, и весело щебетали птицы, словно забыв о том, что сейчас совсем не весна.

Дверь хлопнула, и чуть слышно провернулся ключ в замке. Парень напрягся и прислушался. Девушка отгрызла ноготь на безымянном пальце и принялась за средний. Чьи-то шаги, сопровождаемые едва различимым скрипом металла по кафельному полу, приблизились и вскоре замерли прямо возле их кабинки. Парень поднял пистолет и снял предохранитель. В этот момент дверца распахнулась…

Хит слышит какой-то хруст. Его сестра обмякла. Он всё еще не может разжать пальцы на ее шее. Его руки словно вышли из повиновения. Он держит ее под водой, пока не коченеет от холода. Наконец он вынимает безжизненное тело из пруда и кладет на землю. Откидывает мокрые волосы с ее лица. Ее красивого, совершенного лица. Он сидит над ней до восхода солнца.

Нужно обернуться. Я знаю, что нужно обернуться. Сзади кто-то есть, и мне нужно обернуться. Я делаю вдох. Медленно поворачиваюсь. Шок наступает мгновенно. Там, прижавшись к кухонному окну, стоит человек в венецианской маске. Сейчас он ближе ко мне, чем шестнадцать лет назад

Я представляю, как оказываюсь с ним лицом к лицу – с этим обычным человеком. Как называю его обычным именем перед тем, как вонзить нож ему в грудь. Представляю, как лезвие разрезает плоть и сухожилия, вонзаясь в кость. Не сильно отличается от разделки говяжьего сустава. Я беру нож для масла. Он блестит на солнце. Я беру его в руки и знаю: если дойдет до дела, я смогу. Смогу убить похитителя сестры

Холодная липкая паника туманом расползается в груди, когда я вижу, как человек в маске проскальзывает через французские двери в дом моего детства, сжимая нож рукой в перчатке. Я представляю, как он крадется по коридору в спальню родителей. Слышу их крики. Вижу, как лезвие рассекает кожу и мышцы, впивается в кости. На этот раз он позаботится, чтобы Оливии больше не к кому было вернуться.

А потом в сознании, как вспышка молнии, возникает лицо Оливии. Ее широко раскрытые, полные ужаса глаза в жутком серебристо‑голубом свете той ночи. Ее палец прижат к губам, предупреждая: молчи. Ужас зарождается в подушечках пальцев ног и распространяется по телу, как огонь, пожирающий всё на пути.

Большинство не понимают, что такое страх. Настоящий страх. Что значит потерять кого-то из-за человека с ножом и в маске. И никакая напыщенная лирика не заставит это почувствовать. Слова имеют силу, но личный опыт важнее. И из-за этого я могу находиться среди людей – неважно, незнакомых, членов семьи или друзей, которые знают меня всю жизнь, – и чувствовать, что я сама по себе. Одна.

Ночь без сна… Она злобно смеялась. Как будто ей хотелось схватить его, увлечь его на середину комнаты, заставить танцевать до обморока… Лицо его наморщилось, и он убавил свет горящей лампы.

Мои мечты были невеселы, печальны, как бледный луч луны, когда он медленно скользит и умирает на черепичной блестящей крыше…

Разве могут людские отношения быть честными, когда речь идет об императорской власти?

…нельзя необдуманно следовать за министрами императорского двора, желающими переманить тебя на свою сторону, надо сохранять нейтралитет. Это хоть и не беспроигрышный план, но он гарантирует, что ты умрешь позже других. Шансы, даруемые Небесами, обычно имеют весьма удивительное свойство — они не даются самым мужественным или самым быстрым, а остаются тем, кто прожил дольше других.

Малая Башня Искушений была роскошной загородной резиденцией, построить которую ему посоветовала Цин Няоло. Это было укромное место, где Юйвэнь Ху мог бы свободно предаваться удовольствиям и веселью.

Любовь — это не обладание и не стремление нанести вред. Любовь — это наблюдение со стороны, любви не нужны слова.

Влияние императорского двора переменчиво, а слова — самый острый меч, они убивают без крови. Ты должен твердо запомнить: непременно нужно поменьше говорить и быть осмотрительным в своих речах.

«Дао — это то, что делает все сущее таким, какое оно есть, что упорядочивает множество ли. Ли — это линии, из которых складываются контуры вещей, а дао — это то, с помощью чего создается все сущее, и потому говорится: «Дао выражается в принципах”», — На Лоянь без запинки процитировал «Хань Фэй-цзы» по памяти.

Когда люди теряют близких, в их тоне появляются особые нотки. Потеря оставляет пустоту внутри, которая всякий раз при упоминании ушедших отзывается глухим эхом.

Я уже увидел тебя — в тот самый миг, как ты только вошла в мою дверь. Увидел твою душу и влюбился в нее. Ничто в смертной оболочке, в которую она заключена, не заставит меня любить тебя меньше.

Познать магию значит прикоснуться к старым богам, создавшим этот мир из первозданного хаоса, и принять искру могущества, живущую внутри всех нас.

Я начала думать, что, возможно, он удерживал меня лишь потому, что я всегда была сильнее него. Он боялся меня и того, какой я могла бы стать, если бы он перестал меня контролировать. Поэтому он всеми средствами заставлял меня чувствовать себя менее важной, никчемной, давал понять, что без него я ничто.

— Почему мне намного легче выносить, когда со мной обращаются как с вещью, а не как с человеком? Отчего последнее причиняет больше боли? — выпаливаю я. Несколько раз моргнув, Джайлс сводит брови так, что они соединяются в одну линию, но я уже не в силах выносить его жалость. — Потому что теперь ты знаешь, какого обращения заслуживала с самого начала.

Любовь — самое важное, что есть в этом мире. Любовь матери к детям, любовь между друзьями, любовь супругов, любовь к тому, кто мы есть, и ко всем, кто был до нас и боролся, чтобы сохранить мир в том виде, в каком мы знаем его сейчас.

Я никогда не хотела встречаться с Кейдом, тогда почему его нежелание быть моим парнем ранило?

Я знал, что лучше не слушать ее, но Иззи была моим слабым местом, она распространялась как вирус, разрушая меня.

— Забавно, что ты кажешься мне более привлекательной в роли неудачницы, чем в роли идеальной куклы. Не пойми меня неправильно, я согласен на любой вариант, но мне нравишься ты настоящая.

Любовь способна уничтожить меня, и, полагаю, я понимала, что именно к этому все и идет.

Кейд был моим начальником и моей слабостью. Влюбиться в него было все равно, что выпрыгнуть из чертова самолета, не зная, раскроется ли парашют.

Иззи была силой. И одной из тех, с кем я не желал считаться.

Иногда нам необходимо самим допускать ошибки, чтобы потом правило отскакивало от зубов.

Разве ум приносит счастье в стране дураков?

Мы все поломаны жизнью. Кто-то больше, кто-то меньше, но сросшиеся кости иногда болят, и к этому нужно привыкнуть.

— В правлении королевством нет места добру и злу, — вкрадчиво прозвучал голос Рубин. — Добрая для одного, я всегда буду злой для другого. И мне с этим жить, дорогая сестра.

Управление огнем — непростой дар, средней дочери он достался от отца. От кого она унаследовала упрямство, спесь и вечный вызов, оставалось только догадываться.