Хотя сама Соня всегда полагала, что одевается дорого и со вкусом. Зря, наверное, полагала. Ее принцип «дорого и со вкусом» обозначается вполне конкретной формулировкой – «чтобы не стыдно было из дому выйти». А с голой спиной куда пойдешь? Уж точно не в судебный процесс!

Я у себя. Со своим городищем. Я никуда не уеду.
Подарил мне город Одесса землю, построил я на той земле дом, где окна заполнены морем наполовину.
Каждый кирпич в моём доме – ваш аплодисмент.
Дом красивый.
Стоит на ваших руках.
Пока ещё пустой. Я сижу наверху. Передо мной моё Чёрное голубое море. Внизу – крики, наверху – чайки, дельтапланы, вдали белеет парус одинокий, ещё дальше – Лузановка, порт Южный. Передо мной мотается профессура, гружённая луком, картошкой, черепицей, плиткой. Из Стамбула замурзанные учёные волокут мешки в Одессу.

Я помню лишь твои глаза в этот миг! Как же, как же! Самый удачный способ отвечать девушке, почему ты забыл дату первой встречи и всякого такого прочего

Ифриты не идиоты. И главное: они не любят, когда их будят. Особенно жалкие выскочки, вроде Лигула... Если спросонья ифрит слегка обознается - особых вопросов не возникнет. Мрак издавна считает ифритов растяпами.

Как все-таки удачно, что Дарвин произошел от обезьян и научил некоторых людей лазить!

Не выходи из себя, пожалуйста! А то ты, когда из себя выйдешь, потом обратно долго не заходишь

Ушла за хлебом - ночевать не жди

Оплошность, конечно, но дед говорил, что в конце войны немцы очень спешили, будто куда-то опаздывали: печи крематория дымили круглые сутки.

Вон, голу?бки: они всегда начинают открытым звуком, а в конце проборматывают, заминают: «Якакразоттуда… якакразоттуда…»

– А я тебе скажу: столько брехни, сколько в нашем деле, – еще поискать! Мол, и в бочки кенарей сажали, и в чулках подвешивали, и палками с перьями щекотали… Это все мифы!

Внутри, под сердцем, хихикающим чертиком сидело счастье.

Стреляться бы он стал? – Стреляться не беда!
Но быть ревнивым? – о! в нем вовсе нет стыда.
Отстаньте от него и будемте друзьями:
Давно заметил я тьму сходства между нами.

Не радость старость, родная моя!

— Хочешь меня разжалобить? Думаешь, сможешь ее спасти? Быть ее рыцарем на белом коне, как в детских сказках, которые мама рассказывала? Ты — береговая крыса, а она — богачка. Она отсюда уедет, прихватив свой корабль, а мы ни с чем останемся.

Даже погибший, корабль выглядел царственно, как сокол, пусть и сломанный и побитый, но сохранивший свою хищную красоту...

— Но ведь книги о космических полетах популярны и сейчас?
— Да, но не фантастика. Теперь ценят чистые факты — вроде тех, что вы сейчас посылаете на Землю, или чистую выдумку. Эти истории из жизни далеких галактик практически то же самое, что волшебные сказки.

Рубка «Ареса» вмещала не больше трех человек, но, когда космолет выходил на орбиту и можно было стоять на стенах и потолке, здесь вполне умещались шестеро. Все они, кроме одного, бывали в космосе и знали свои обязанности. Однако первый рейс нового космолета — всегда важное событие. К тому же «Арес» был первым в мире пассажирским космолетом. Он был рассчитан на сто пятьдесят пассажиров и тридцать человек команды. Сейчас пропорция была обратная — команда из шести человек ждала единственного пассажира.

Дебаты эти длились уже два столетия, и обличительных выпадов с обеих сторон накопилось в избытке, но никого так и не удалось убедить, будто ученые культурнее инженеров.

— На мой взгляд, ваше желание отложить венчание несколько опрометчиво, и не стоит отказываться от счастья в угоду двум старикам…

– Надо думать о будущем. У Сережи талант… – пыталась поговорить с сыном и невесткой мать.
– Пора уже перестать быть нежизнеспособным, – закуривая, басом ответил Сережа.
– Если бы вы были там, где был он, – дополнила невестка, – вам эти глупые картинки тоже не полезли бы в голову.

Нет несносней дураков, чем те, которые не до конца лишены ума

Понимаете ли, если родился не по ту сторону забора, где тебе требуется, по-моему, ты в праве через него перелезть.

Несмотря на прежнее свободолюбие, после ухода отца из дома мама возненавидела все, что было связано с перестройкой, Горбачевым и коммерцией. Несколько раз она доводила меня до истерики заявлениями, что при коммунистах было лучше, что нас всех посадят, как посадили нэпманов, и что в конце концов она потеряет дочь и останется одна. Жила мама едва ли не впроголодь, не тратя ни копейки из привозимых мной денег.

У меня нет ощущения вины и почему-то нет страха. Плевать на приговор, плевать на вой родственников убитого мной ублюдка, плевать на то, что меня ждет еще и кровная месть.

Когда я тебя любил, я так сильно хотел быть с тобой, что готов был расправиться с любым. А сейчас все по-другому. Я могу меняться, согласно пожеланиям Маны. Я, может быть, мужчина-вода.

— Времени у меня свободного много, вот и решил попробовать найти этого ребенка.
— Это что, шутка? — подавив улыбку, Асанума опустил глаза.
На лице его отчетливо читалось: «Ребенок тот умер уж давно. И сам ты так же думаешь. Потому что полицейские всегда исходят из самых худших предположений».
Уцуми притворился, что ничего не заметил.
— Да нет, я серьезно.

Она утешала девочку, а в груди, как яйцо в бурлящей воде, кипела вина, какое-то двойственное чувство. С одной стороны, хотелось поскорей успокоить Эди: все пройдет; через пять минут, пять лет и полвека она об этом не вспомнит. И в то же время хотелось разрыдаться самой: она знала, что не забудет день, когда уронила банки ребенку на пальцы.

Женщина хочет, чтобы ее любили, чтобы с ней говорили и чтобы одновременно сгорали от страсти к ней. Сдается мне, что любовь и страсть понятия несовместимые.

Мужчины открывали перед ней свои мысли, а это, право же, стоило всех их поцелуев и ласк.

Любимый муж попросил ее посвятить жизнь больной дочери, и она делала это покорно и безропотно, не противясь судьбе и не обращая внимания ни на какие проблемы, которые не входили отныне в круг ее интересов: анализов, медикаментов, методик и схем, которые предлагали все новые и новые светила медицины.
Светил приводил отец. Он развил бурную деятельность; Мишка не понимал, что скрывается за таким решительным намерением изменить ситуацию: действительная слепота и глухота к реальности, обычный страх и нежелание взглянуть правде в глаза или праведное и завидное умение надеяться и ждать вопреки всему?

Она пыталась вернуться к чтению, но через несколько месяцев стала книг избегать, как только поняла, что последними произведениями, которые она прочитала запоем, стали именно те, в которых главная героиня избавляется от неугодного мужа преступными способами.

— Я всегда считала, что писателю интереснее, когда все идет наперекосяк, а не по плану. Единственная профессия, где личный крах можно использовать к собственной выгоде.

Несмотря на решимость сестры и ее недюжинное упрямство, есть на свете горы, которые не так-то просто сдвинуть.

В первую секунду я удивился, во вторую — укорил себя.

Раз Гарриет, войдя на кухню, услышала, как ее сестра Сара говорит кузине:
— От этого Бена у меня мурашки по коже бегут. Он какой-то гоблин или гном, или еще кто. Как хотите, а уж лучше бедняжка Эми.
Тут Гарриет охватило раскаяние: бедный Бен, он никому не может понравиться. Уж ей-то точно. И Дэвид, любящий отец, едва ли дотрагивался до этого младенца. Гарриет вынула Бена из кроватки, так похожей на клетку, положила на большую кровать и села рядом.
— Бедный Бен, бедный Бен, — приговаривала она и гладила его. Он ухватился двумя руками за ее рубашку и встал ногами на ее бедро. Маленькие твердые ступни больно давили. Гарриет пробовала обнять его, заставить смягчиться к ней… Скоро она сдалась и положила его обратно в его ясли, или, может, клетку… Раздался огорченный рев, Бен не хотел лежать. Гарриет протянула ему руки: — Бедный Бен, миленький Бен. — И он ухватился, подтянулся и встал на ноги с триумфальным урчанием и ревом. Четырехмесячный…

Их хвалили за плодовитость и шутили насчет влияния спальни. Они с легкостью отвечали на шутки. Но во всех этих кривляньях был какой-то дурной привкус, и на молодых Ловаттов смотрели уже не так, как прежде. Спокойная настойчивость и терпение, которые свели их вместе, которые вызвали к жизни этот дом и собрали в нем всех этих непохожих людей со всех концов Англии, да и всего мира: Джеймс ехал с Бермуд, Дебора из Штатов, и даже Джессика обещала ненадолго появиться, — эти качества, какими бы они ни были, эти жизненные требования, которые прежде воспринимались с уважением (неохотным или щедрым), теперь обнаруживали свою изнанку: в том, как бледная угрюмая Гарриет лежит пластом на кровати, потом спускается вниз с твердым намерением влиться в общество, но, не сумев, снова уходит к себе; в мрачном терпении Дороти, которая работает от зари до зари, а нередко и ночью; и в капризах и жалобах детей — особенно маленького Пола, — постоянно требующих внимания.

Городок, в котором они жили, за пять лет изменился. Жестокость и преступления, прежде казавшиеся дикостью, стали обычным явлением. По кафе и подворотням шлялись молодежные банды, для которых не существовало никаких авторитетов.

Пятно на семейном счастье — разлад у Сары и Уильяма — исчезло: его затмила худшая беда. Их последний ребенок родился с синдромом Дауна, теперь им нечего было и думать о расставании.

Прошедшего житья подлейшие черты.

- Я люблю вас, Скарлетт, потому что мы с вами такие родственные души. Мы оба отступники, моя дорогая, и низкие себялюбцы. Плевать мы хотели на все на свете - лишь бы нам самим было хорошо, а там пропади все пропадом.

Столько есть всего, о чем надо подумать. Зачем забивать себе голову тем, чего уже не вернешь, — надо думать о том, что еще можно изменить.

Мода бегает по кругу и никогда из него не убежит. Если хочешь одеваться с опережением на месяц – надень брюки своей мамы, в которых она сдавала первую в жизни сессию. На год – вытащи из шкафа платье своей бабушки, сдуй с него окуклившуюся моль и добавь какой-нибудь легкомысленный шарфик.

В таком ответственном деле, как мужское бритье, женщинам нельзя доверять в принципе. У них для этого слишком подвижная психика и слишком большая тяга к экспериментам над своей и чужой внешностью. Оставишь еще какой-нибудь островок на подбородке. Не хочу, чтобы Кареглазов дразнил меня Арамисом.

Первое правило патологической домохозяйки: если о вещи не вспоминали две недели, значит в доме она не нужна! Смело на помойку! Исключение составляют елочные игрушки, зимняя обувь и собственные дети!

Знаешь, чем свинья отличается от нормального человека? Нормальный человек за всё благодарен, даже если ему подарили палочку от мороженого, а свинье услуги оказывать себе дороже. Ей полцарства подари, она заподозрит подвох и хрюкнет, что твоя половинка лучше. Отдай целое царство, скажет: «Ага, заботы с себя хочешь спихнуть?» Подари свои кишки, она прохрюкает, что позвоночник ты будешь хоронить за свой счет.

– Жалобы есть?
– Есть.
– Слушаю вас.
– В шоколад стали мало орехов добавлять.
Доктор Смушкин обозначил губами улыбку.
– Это не по моей части.
– А по вашей что?
– По моей, если бы эти орехи разговаривали.
– С кем? Со мной или друг с другом? – уточнил Чимоданов.
– Да хоть с потолком… Имя!

Отправляясь в эту Школу, я боялся быть… не знаю, как сказать… — Он топнул ногой по полу. — Быть не таким, как вы. А теперь я знаю, что там, где есть кавалерия, кавалерист всегда у себя дома, всегда на родине. Особенно у вас… И я хочу сказать, как принято говорить в кавалерии: «В добрый час!»

Человек, притворяясь, забывает, что маска прирастает к коже, а после врастает и в мясо. Исключений нет, какой бы чужеродной и временной маска не казалась поначалу. Один притворяется слабым и становится слабым. Другой притворяется циником и становится циником.
Ничто не бетонирует душу быстрее лжи. Вода принимает форму того сосуда, в котором находится. А если вода замерзает, то сосуд лопается – и вот она: готовая форма. Нужно быть очень осторожным со временным. Оно очень скоро становится постоянным.

— Внутри временного купола люди не подвержены старению. Мы стареем, только когда покидаем его пределы.