– Семен, – представился очередной загиб фэнтезятины, вновь умещая ладони на моей талии.
– Сема, не наглейте! – возопила я.
Семен Семеныч изволили впасть в обиду и даже руки убрали.
– Марго, ты чего такая нервная? – хмуро поинтересовался он.

Встреча с тем, кого не видел очень давно, но кто все время занимал твои мысли, всегда потрясение.

…это был знак, означающий, что ему пора начать грешить с удвоенной силой и обеспечить себе место в истории, пока его отец еще дышит.

В твоих руках судьба людей и целых народов. С оружием, заключенным в тебе, — с добром и злом — нужно уметь обращаться, и каждое из них следует применить в должный срок, ибо они изменят ход событий.

– А… чем провинился этот человек? – раздался вопрос, которого вампир ждал с наслаждением. Холодно улыбнувшись, он откинул голову назад и проговорил:
– Он – сын своего отца. Этого вполне достаточно.

…если уж в игре, то глупо просто ждать, когда починят систему выхода. Сидя на месте, точно ничего не вспомнишь, самое разумное – действовать, надеясь, что память вернется. С другой стороны, когда тебя убивают в виртуальности, ты просто респишься, то есть возрождаешься в ближайшей контрольной точке открытой локации… Но что будет со мной, а?

Там, где есть логика - нет истины. Истина сама творит себе логику, но никак не наоборот.

– Ты будила меня негуманно, гадкая фука! Надо было ласково дуть мне в ушко. А когда я швырнул подушкой, нужно было вернуть ее мне с приятным и радостным выражением лица, – капризно заявил Ягун.

– Ты бы бросил ее снова!

Ягун зевнул.

– Правильно, дщерь моя! Я бы кидал ее в тебя раз десять подряд и всякий раз понемногу просыпался. Кроме того, я люблю ощущать аромат свежесваренного кофе. Давай я опять лягу, ты подоткнешь одеяльце и потренируемся еще раз!

– Ягун, ты что, свинья? Ты хоть ботинки мог снять, прежде чем лезть на чистое покрывало?

– Ты декларируешь два утверждения, на которые нельзя дать один ответ. Это неэтично. И вообще, какая же я свинья? В худшем случае, симпатичный юный кабанчик! – возмутился играющий комментатор.

В быту разница между правыми и левыми,лицемерием и злорадством не так уж и велика.

Меняется ли характер с течением времени? В романах — безусловно, иначе писать было бы не о чем. А в жизни? Вопрос интересный. Меняются наши оценки и мнения, появляются новые привычки и странности, но это другое — это скорее мишура. Характер, наверное, сродни интеллекту, разве что характер чуть позже достигает своего пика: в промежутке между, скажем, двадцатью и тридцатью. А после этого мы довольствуемся тем, что есть. Решаем сами за себя. В этом — объяснение множества судеб, не так ли? И в этом же, напыщенно выражаясь, — наша трагедия.

Как я говорил, причем с полной уверенностью, основное свойство угрызений совести заключается в том, что с ними ничего нельзя поделать: время для извинений и примирений ушло.

— Одри не хочет любить тебя, — говорю я. — Она вообще никого не хочет любить, понимаешь? Ей пришлось нелегко. И она возненавидела тех, кого сначала любила.
В голове у меня проносится пара картин из детства. Да, Одри хлебнула по полной. И поклялась, что это никогда не повторится. Что она не позволит этому вновь случиться.
Парень молчит. А он ничего, решаю я про себя. Красивый, не то что ты, Кеннеди. Такой должен нравиться женщинам: добрые глаза, твердый подбородок. И усики — знаете, как мужики на подиуме носят.
К дому мы подъезжаем в полном молчании. Потом парень говорит:
— Она любит тебя, Эд.
— А хочет — тебя, — отвечаю я и смотрю на него.

Недаром говорят, что после похода по магазинам мужчина теряет ровно столько здоровья, сколько женщина его приобретает.

— «Маленькое божество» — вы сказали, — задумчиво проговорил Феодосий. — Но маленьких богов не существует. Есть только один Бог, один-единственный Главный Принцип, как его ни назови.

— Очень много планет, — заявил Никодимус, — но ни одной приятной. Ни одной, где мог бы жить человек. Молодые планеты с незастывшей корой, с огромными вулканами, с полями бурлящей магмы и озерами расплавленной лавы, с бешеными облаками пыли и ядовитых паров — воды там еще нет, а кислорода совсем мало. Старые, одряхлевшие планеты на краю гибели — океаны высохли, атмосфера истончилась, а жизнь, если и была когда-то, исчезла без следа. Массивные газовые планеты, плывущие по своим орбитам, как исполинские полосатые мраморные шары. Планеты, слишком близкие к своим солнцам, выжженные радиацией. Планеты, слишком далекие от своих солнц, с ледниками застывшего кислорода и морями водорода, густого, как мокрый снег. А еще планеты, сбившиеся с верной дороги и окутавшие себя атмосферой, смертельной для всего живого.

Надо объединяться против общего врага, а не радовать его зрелищем побежденных, старающихся перегрызть друг другу глотку...

– Скучно.
– Я прекрасно тебя понимаю. Мне бы тоже было скучно, просиди я столько веков под землей. Но разве скука должна мешать борьбе с распространением плесени, которая в каждом углу цветет и пахнет. Не так уж сложно от нее избавиться.
– Скука препятствует любому процессу и форме деятельности. Плесень была и есть. Она часть скуки. Хочется нового.

Привыкнуть можно к чему угодно. Привыкнуть – хуже, чем получить в нос. Удовольствие возможно лишь тогда, когда предмет мечтаний выдается редко и постепенно, маленькими ложечками. Допустим, вы любите фарфоровые фигурки, но заставь вас работать в магазине фарфоровых фигурок – через неделю возникнет желание явиться на работу с молотом Перуна и навести на витрине порядок. Обожаешь шоколад? Прекрасно! Эй там, принесите три ящика! Это все твое – ешь, детка, только все сразу. Что, уже тошнит? А зачем тогда было врать, что любишь?

И так, увы, всегда. Счастье должно ускользать, но в то же время быть дразнящим и близким, чтобы руки не опустились и не появилось желание отказаться от него. Во всех же случаях передоза удовольствие становится привычкой, а то и переходит в свою противоположность. Правило, что лучше недоесть, чем переесть, действует и тут.

Любовь надо заслуживать и поддерживать каждый день. Она как костер. Если не бросать поленья – огонь погаснет. Нельзя относиться к любви, как к гантелям, которые один раз купил и они теперь всегда есть… Даже пыль с них можно особо не протирать.

...если вы ни разу не обманывали женщину, значит, вам плевать на её чувства.

Пётр едва не пал жертвой стереотипа: раз женщина некрасива, значит, в сексе не разбирается. Кто выдумал этот бред, неизвестно, но многие самцы почитают его за истину в последней инстанции, совершенно не понимая, что темперамент не имеет отношения к внешности, и забывая, что черти предпочитают тихие омуты.

– Ты считаешь, что способен испоганить мою жизнь, а я считаю тебя ее бесспорным украшением.

...если он хочет распроститься с кораблем, — а Торби не сомневался в том, что не сможет долго терпеть размеренную монотонную жизнь Торговца, — то Вуламурра была лучшим местом для исполнения такого замысла, и другой такой возможности могло не представиться долгие годы. Ни каст, ни гильдий, ни бедности, ни иммиграционных законов — да они готовы были принять даже мутанта!

— А что, собственно, делает с человеком лоботомия?
— М-м-м… В общем-то, лоботомия облегчает труд на ториевых рудниках…

Он ненавидел, когда его называли кретином. Все кретины ненавидят, когда их называют кретинами.

– Нет, Кристина Анатольевна, – кажется, у кого-то аллергия на игнор. – Мы определенно где-то виделись…
У! Неугомонный!
Пришлось повернуться и признаться:
– Возможно. Но даже если и так, то я вас не запомнила.
Брови шефа удивленно приподнялись, а я не постеснялась объяснить:
– Незапоминающийся вы, Глеб Игоревич. Неприметный.
Реакция зеленоглазого брюнета с офигенским телом была нулевой, но я все равно себя похвалила и гордо вернулась к построению диаграммы.

– Я всего лишь хотел сказать, что раз Крис пришла, то, может быть, она и рассудит? Свежий взгляд, так сказать… Человеческий.
Надеюсь, не слишком громко выдохнула, а? Я ж, глядя на все это, уже сомневаться начала, что к племени homo sapiens отношусь. Просто на смену биологического вида я точно не подписывалась. Вот на большую грязную любовь – это ладно, это можно, а на обращение меня в какую-нибудь упырицу – нет, нет и еще раз нет.
Кстати, а инкуб – это кто?

Говорят, война — лучший друг смерти, но мне следует предложить вам иную точку зрения. Война для меня — как новый начальник, который требует невозможного. Стоит за спиной и без конца повторяет одно: «Сделайте, сделайте…» И вкалываешь. Исполняешь. Начальник, однако, вас не благодарит. Он требует еще больше.

...Ганс оказался в числе счастливчиков:
Его не тронули.
Спасло его, видимо, то, что люди знали — Ганс по крайней мере ожидает приема в партию. Из-за этого его и терпели, и даже где-то ценили как квалифицированного маляра.
А потом — у него был еще один спаситель.
Скорее всего, от всеобщего осуждения его спас аккордеон. Маляры-то были, их в Мюнхене полно, но после краткого обучения у Эрика Ванденбурга и почти двух десятилетий собственной практики Ганс Хуберман играл на аккордеоне, как никто в Молькинге.

От себя могу сказать вам, что никто от этого не погиб — по крайней мере физически. Разумеется, было около сорока миллионов душ, которых я собрал к тому времени, как вся заваруха закончилась, но это уже метафоры.

Великое умение человека — его способность к росту.

– Соловей О.Разбойник. В молодости имел проблемы с законом. Разбойничал. Подозревался в причастности к серии грабежей. Третий дан по магическому свисту. Способен расколоть свистом плиту брони толщиной до семи сантиметров и ствол дерева до трех метров в обхвате. В ожесточенном бою ранен в глаз и схвачен внештатным сотрудником магического спецназа Ильей Муромцем. Симулировал физическую смерть на дворе князя Владимира: успел стать невидимым и сотворить вместо себя дубль. По приказу князя Муромец отрубил голову дублю. Уцелевший Соловей О.Разбойник скрылся и долго залечивал раны. Вновь схвачен. Приговорен к заключению в Дубодаме, однако взят на поруки Сарданапалом Черноморовым… Назначен тренером по драконболу. Интересный жизненный путь, я бы сказал!

Греха своего не бойтесь, даже и сознав его, лишь бы покаяние было, но условий с Богом не делайте.

– Эх, барышня, какая вы предо мной добрая, благородная выходите. Вот вы теперь, пожалуй, меня, этакую дуру, и разлюбите за мой характер.

– Катерина Ивановна все поймет, – торжественно проговорил вдруг Алеша, – поймет всю глубину во всем этом горе и примирится. У нее высший ум, потому что нельзя быть несчастнее тебя, она увидит сама.

Не хочу! Не хочу! Не хочу, чтобы он принадлежал кому-то, кроме меня. От одной мысли об этом я готова пойти на преступление.

Можно жить в одном городе и не встречаться, проходя разными улицами, разминаясь во времени на считанные минуты... Так бывает, но если двоих тянет друг к другу, то сама вселенная сводит их вместе, словно они притягивают друг друга магнитом.

Похоже, в моей жизни наступил такой момент, когда мне осталось только одно: измениться.

Если церковь слаба, она подло пытается превратить свои кредо и дисциплину в закон. Если сильна, применяет дыбу и тиски для пальцев. Удивительно, насколько хорошо церквям Соединенных Штатов удавалось, при форме правления, формально не признающей никакую религию, вносить в законодательные акты свои кодексы моральных запретов и отбирать у государства привилегии и особые концессии, чтобы создавать себе денежные пособия.

В сущности, я люблю начальство. Даже если оно еще и не в гробу.

Телепатия – странная штука. Это все равно что вслепую всунуть палку с крюком в подвальное окно и наудачу пытаться что-нибудь подцепить. Никогда не знаешь, что выудишь из чужой головы: роковую тайну, две горсти вздора или надоевший музыкальный мотивчик, опутывающий мозги как холодная вермишель вилку.

...к сожалению, не могу. Совесть не позволяет стать многоженцем.
– Не вешай лапшу! – Александр изо всех сил пытался вырваться из дружеского захвата. – Сам уже третий раз женат, да еще поговаривают, что из детей, бегающих по Звездному, добрая половина похожа на тебя.

– знай лучше свое дело, чем мешаться в чужие, если не хочешь, чтобы козлиное горло твое было залеплено горячею кутьею!

Нельзя ставить главе государства в вину отдельные факты, вырванные из контекста эпохи. Я здесь защищаю не только себя, но и те миллионы патриотов, которые бескорыстно трудились все эти годы.

Люди, которым вы теперь служите, могут просрать всю экономику и оставить вас всех с этими… фантиками.

Взрослые очень любят цифры. Когда рассказываешь им, что у тебя появился новый друг, они никогда не спросят о самом главном. Никогда они не скажут: «А какой у него голос? В какие игры он любит играть? Ловит ли он бабочек? » Они спрашивают: «Сколько ему лет? Сколько у него братьев? Сколько он весит? Сколько зарабатывает его отец? » И после этого воображают, что узнали человека.

— На твоей планете,— сказал Маленький принц,— люди выращивают в одном саду пять тысяч роз... и не находят того, что ищут...
— Не находят,— согласился я
— А ведь то, что они ищут, можно найти в одной единственной розе, в глотке воды.
— Да, конечно,— согласился я.
И Маленький принц сказал:
— Но глаза слепы. Искать надо сердцем.

– Мальчики, «Ночной Дозор» в таких количествах читать вредно! Кашпировские доморощенные! Придурки! И кстати, раз уж вы мне романтический ужин сорвали, счет оплачиваете сами! Лохи фэнтезийные!