Какой смысл в этом дурацком сердце, если я даже не могу быть полноценно живой.

Если не научишься шутить лучше, то я сделаю вид, что с тобой незнакома.

– Но у любого есть тень, а у Мар она особенная.

Мои мужчины были покрыты татуировками, с огромным количеством пирсинга и продуманной стратегией отступления после того, как мы переспим. Парень же на кухне выглядел так, будто готовил завтрак для случайной женщины, которая оставалась на ночь, и вместо того, чтобы выгнать ее, он говорил: «Чувствуй себя как дома». Милашка с большой буквы. Но боже, у него было очаровательное лицо.

…и хотя большинство стихов не трогали меня, Дена произнесла строчку, которая не выходила у меня из головы: "Вы не капля в океане, вы целый океан в капле". Я посмотрел на Кейси, сидящую рядом со мной. "Она не просто океан. Она – целая вселенная".

Я сидела в темном, узком пространстве, подтянув колени к груди, стараясь казаться меньше. Мне хотелось превратиться в невидимку.

Мы не помним дни, мы помним моменты.

Если мы не будем помогать друг другу, — жестами изъясняется Стар, — от нашей человечности совсем ничего не останется.

Слово «опасный» почти не описывает Люцифера. Он зло во плоти, тьма, ужас, пропасть и смерть. Его безжалостность легендарна. Одна его аура заставляет людей дрожать от страха. Я бы с радостью забыла все лекции моего отца об ангелах, но знания въелись в мой разум. Люцифер, принц ада и повелитель Пятого, кроваво-красного небесного двора, спустился к людям, чтобы уничтожить их.

Когда ангелы пришли в наш мир, люди радовались. Они были счастливы и верили в обещания об отпущении всех грехов. Но ангелы и не думали нам ничего отпускать: вместо этого они изолировали Венецию от остального мира и вернули нас в Средневековье.

— Тебе следовало быть осторожнее с тем, кого ты любишь, — шепчет он мне. — Теперь я уже никак не могу тебе помочь.

— Потому что не важно, знаешь ты человека или нет, если он нуждается в помощи.

Как бы ты ни старалась оставаться прежней, ты все равно будешь только такой, какая ты сейчас, сегодня.

Надо только хорошенько выспаться, или пореветь минут десять, или съесть целую пинту шоколадного мороженого, а то и все это вместе, – лучшего лекарства не придумаешь.

Возьми лето в руку, налей лето в бокал – в самый крохотный, конечно, из какого только и сделаешь единственный терпкий глоток, поднеси его к губам – и по жилам твоим вместо лютой зимы побежит жаркое лето…

Первое, что узнаешь в жизни, – это что ты дурак. Последнее, что узнаешь, – это что ты все тот же дурак.

Когда человеку семнадцать, он знает все. Если ему двадцать семь и он по-прежнему знает все – значит, ему все еще семнадцать.

Доктор Лектер развлекался, его феноменальная память в течение многих лет позволяла ему находить себе развлечения, стоило только захотеть. Ни страхи, ни стремление к добру не сковывали его мышление; так физика не смогла сковать мышление Мильтона . В мыслях своих он свободен по-прежнему.

Бывают такие дни, когда просыпаешься совершенно другим человеком. Сегодня был именно такой день – Старлинг это четко понимала. То, что она увидела вчера в похоронном бюро Поттера, вызвало тектонические подвижки в самом ее существе.

Клэрис Старлинг, стоя у раковины, почувствовала, что сейчас ей понадобится гораздо больше мужества, чем парашютисту, ожидающему команды прыгать. Ей сейчас нужен был пример из прошлого, воспоминание, которое помогло бы ей собрать всю свою волю. И такой образ возник в памяти, помогая ей и одновременно пронзая болью все ее существо.

Старлинг заставила себя просмотреть и фотографии. Из всех мертвецов, с которыми приходится иметь дело, утопленники – с физиологической точки зрения – хуже всего. Кроме того, в них есть еще и что-то глубоко трагичное, как и в любой жертве убийства на улице. Унизительность положения, в котором оказалась жертва, разрушительное воздействие стихий, неделикатность чужих равнодушных глаз – все это вызыва

Теперь Старлинг принялась анализировать собственные ощущения. Она была довольна. Она была радостно возбужденна. На мгновение она задумалась: достойные ли это чувства.

Поиски смысла перед лицом своей собственной незначительности — одно из величайших приключений человека в этой жизни

Чем больше времени я вкладываю в занятия, которые наполняют душу, тем меньше мне хочется тратить его на все остальное

Вам никогда не понять, насколько вы уязвимы в эпоху соцсетей, – пока кто-нибудь не обратится против вас, а тогда… тогда будет слишком поздно. Вы можете удалить свои аккаунты из «Фейсбука», «Твиттера», «Инстаграма», можете сменить номер телефона и адрес электронной почты, можете переехать в другое место. Но для увлеченных гонителей это не преграда. Они наслаждаются тем, что наносят вам удары.

– Алло? – Ответом мне служит мертвая тишина, потом треск статики, и мои защиты мгновенно включаются снова. – Майк? – Майк? – переспрашивает голос на другом конце линии, и я замираю. Я забываю, как двигаться, хотя мне ужасно хочется отшвырнуть телефон прочь, как будто я случайно взяла в руки паука. – Кто такой Майк? Ты изменяешь мне, Джина? Я накажу тебя за это.

– А каково прятаться, словно загнанная в угол крыса? – О нет, я не прячусь, милая. – В его тоне звучит что-то слегка пугающее. – Такой человек, как я, не станет скрываться в темноте. Такой человек, как я, управляет темнотой. А у тебя за окнами сейчас очень темно. Я смотрю на теплый квадрат света в них. Если ты выключишь свет, то увидишь меня. Отдерни шторы, Джина, и присмотрись как следует...

– «Хвоста» нет? – Нет, – говорит Сэм, вылезая с водительского сиденья. – Ни впереди, ни позади. И ни одного дрона. Я поднимаю брови и переглядываюсь с братом поверх багажника машины – мы уже вылезли наружу. «Дроны?» – одними губами произношу я, а вслух интересуюсь: – Мы что, оказались в каком-то дурацком шпионском боевике? – Нет, – возражает Коннор без единого намека на улыбку. – Это фильм ужасов.

Я сижу в оцепенении. Не в силах сказать ни слова. Потрясенная ощущением абсолютной неправильности. Потому что я не делала этого. Такого никогда не было. И все же я узнаю этот дом. Эту машину. Мэлвина. Себя. Фонари с датчиками движения, которые вспыхивают, когда я помогаю своему мужу нести жертву в наш дом.

Человеческая фигура подвешена за руки на цепи и прикована к полу. Распятая и беззащитная, способная лишь кричать и истекать кровью. «Это не человек, – говорю я себе. – Это эхо. Набор света и тени». Я низвожу страдающего человека к горстке пикселей. Убираю все человеческое, потому что лишь так могу смотреть на этот невыразимый ужас – и сохранить рассудок.

Как бы ты ни старалась оставаться прежней, ты все равно будешь только такой, какая ты сейчас, сегодня.

Надо только хорошенько выспаться, или пореветь минут десять, или съесть целую пинту шоколадного мороженого, а то и все это вместе, – лучшего лекарства не придумаешь.

Возьми лето в руку, налей лето в бокал – в самый крохотный, конечно, из какого только и сделаешь единственный терпкий глоток, поднеси его к губам – и по жилам твоим вместо лютой зимы побежит жаркое лето…

Первое, что узнаешь в жизни, – это что ты дурак. Последнее, что узнаешь, – это что ты все тот же дурак.

Когда человеку семнадцать, он знает все. Если ему двадцать семь и он по-прежнему знает все – значит, ему все еще семнадцать.

Вас помнят из-за правил, которые вы нарушаете.

Дело не только в том, что впереди нет финишной черты, а в том, что ты сам определяешь, где ей быть.

Все обочины вдоль дороги завалены осторожными, консервативными, благоразумными предпринимателями. Я хотел, чтобы моя нога выжимала газ до отказа.

Я хочу, чтобы ты встретила много интересных людей, чтобы вляпывалась во всевозможные идиотские истории, о которых ты потом обязательно мне расскажешь, договорились? Не бойся любить, Банни, а главное — не бойся принимать любовь.

Скольким еще людям мне придется разбить сердце, прежде чем ты соберешь осколки моего?

Чувства к Кэмерону — словно хорошая порция дорогого виски: сначала ты чувствуешь приятный, терпкий и слегка пряный запах, затем делаешь глоток и ощущаешь резкий вкус. Время будто замирает, а через несколько секунд этот виски обжигает все внутри, разливаясь пламенем где-то в области сердца.

Я с легкостью дружу с парнями, но как только они проявляют симпатию, я ощущаю себя уязвимой и начинаю злиться. Я боюсь разрешить себе чувствовать, Кэм, боюсь, что как только сделаю это, меня тут же оставят.

Когда ты любишь, а тем более когда видишь, что это взаимно, то чувствуешь, что начинаешь жить. А если тебе разбивают сердце, это значит, что до этого кто-то заставил его биться, понимаешь?

Девушки любят таких парней как Кэмерон. Он — нечто вроде прыжка с обрыва. В таких влюбляются сильно, окончательно и бесповоротно.

Но, может, именно так влияло разбитое сердце на богов и богинь Судьбы? Может, от неразделенной любви Мойры не становились страдающими, одинокими или ужасно несчастными? Может быть, боги и богини Судьбы с разбитым сердцем становились более бесчеловечными?

«Она будет и простолюдинкой, и принцессой одновременно, беглянкой, несправедливо обвиненной, и только ее добровольно отданная кровь откроет арку».

— Но жизнь — это нечто большее, чем счастье, Джекс!

Ее сердце отбило несколько лишних ударов. Она не делала ничего дурного или неправильного. Напротив, пыталась сделать что-то правильное, что-то благородное. Но ее сердце, должно быть, чуяло угрозу, продолжая колотиться все сильнее, когда дверь кареты распахнулась и она проскользнула внутрь.

Эванджелина верила в любовь с первого взгляда, верила в любовь, как была у ее родителей, в любовь, что живет в сказках. В любовь, которую она надеялась встретить на Севере.

Он чего-то лишился с тех пор, как она видела его в последний раз: будто раньше в нем была частица человечности, а теперь не осталось и ее.