Человеку, который запутался в себе, удачные мысли в голову не попадают.

Что однолунный мир, что двулунный - по большему счёту разницы никакой. Если ты сама не веришь в окружающую реальность и если у тебя в ней нет настоящей любви - в каком из миров ты ни находилась бы, он будет для тебя фальшивой пустышкой. Граница между реальностью и условностью в большинстве случаев глазам не видна. Она видна только сердцу.

– Только одна… Только она могла вытягивать Огонь из других! Ну Айгырка, ну гадина! Так вот кого она выращивала все эти Дни! – прохрипела Демаан, глядя на распятую на стене девочку. – Немножко не дорастила… Убей ее!

– А еще говорят, все южные горцы – лихие такие, рисковые… Напраслину возводят – на самом деле они осторо-ожные. Предусмотрительные, – сквозь деланую похвалу в тоне Аякчан звучала откровенная издевка.
– Хакмар не трус вовсе, если ты про то говоришь, большая начальница девочка-жрица, – оглянулся на нее сидящий впереди Донгар. – Видала бы ты, как он из стенных луков по мэнквам стрелял!
– А я разве говорю, что трус? Конечно, надо о-очень, о-очень много мужества, чтобы, забравшись на высоченную стену, стрельнуть оттуда по мэнкву.
– А по-моему, все-таки говоришь, что трус. Только ты не словами говоришь, а… по-другому как-то… Не в обиду тебе да Голубому огню сказано – неправильно ты так-то насчет стены! Хакмар с мэнквами и это… лицом к лицу встречался!
– Ты хотел сказать – лицом к коленке? Вряд ли он выше доставал, – невинно заметила Аякчан, косясь на красного от гнева мальчишку-кузнеца. А ей, кажется, удалось его наконец достать! До подколенок и выше!
– А когда мы в тайге от мэнквов удирали, Хакмар, он… – запальчиво начал шаман.
– Драпал с таким необоримым мужеством, что мэнквы...

Сдавленно всхлипывая, Аякчан уткнулась лицом в колени…
– Могу дать ножичек, – весело предложили сзади. – Заточка отличная, ты ее по горлу чик – и все!
– Ты, Хакмар, такое неправильное говоришь, однако! – немедленно возмутился второй голос. – Разве ж можно, чтоб девочка-жрица тетеньку-жрицу ножичком чик?
– Ну давай дубинку выломаю, – деловито предложил первый. – Тогда будет хрясь! Устраивает

- Ни стражники, ни ученицы не годятся – нужна жрица, причем из летающих!
– Ну и кого же нам так сильно не жалко? – ласково-ласково протянула «Трижды шелковая».
Обе наставницы переглянулись и захихикали. Даже прячущаяся под потолком Аякчан улыбнулась: она поняла – кого.
– А если у Синяптучки все получится? – подтверждая догадку Аякчан, спросила Кэтэри. – Если она истребит мэнквов этой штукой?
– Тогда мы быстренько найдем способ справиться с новоявленной героиней прежде, чем она сунет свой нос-пуговку за Королевскими милостями…

– А тому, кто это говорит, надо выдавать порцию Огня бесплатно лично в руки, – со зловещей ласковостью протянула Айбанса. – Тогда остальные живо заткнутся! А вашей школьной подружке, похоже, королевский венец голову сдавил так, что все мозги вылезли!

– Учишь вас, учишь, а вы как были дурами, так и остаетесь!

– Ты это заслужила!
– А вот Аякчан, похоже, так не считает.
– Аякчан считает домашнее задание – объем Голубого огня, необходимого для освещения города в Ночное время, – равнодушно откликнулась та, делая пометку на свитке угольным карандашом.

Все, что Принстон может предложить, я усвоил. Еще два года корпеть над учебниками и подвизаться в каком-нибудь клубе — что это мне даст? Только то, что я окончательно стану рабом условностей и совсем потеряю себя? Я и сейчас уже до того обезличился, что вообще не понимаю, как я ее живу.

Они сорвали гроздь винограда с шершавой дикой лозы. Посмотришь на ягоду против солнца — в ней отчетливо проступают виноградные мысли, погруженные в густо-янтарную мякоть, горячие семена раздумий, накопившиеся у лозы за долгие послеполуденные часы одиночества и созерцания.

Для перемены мнения ничего нет лучше основательной надежды.

...беда, пусть даже она и одна на всех, каждому достается в неравных долях.

Все, что в нас исчезает - даже если оно исчезает навеки, - оставляет после себя дыры, которые не зарастут никогда...

Наше «я» существует само по себе. Как ветер.

Те, что не уважает своей матери, потеряет и всякое уважение к себе.

Поверьте мне, виконт, когда одна женщина наносит удар в сердце другой, она редко не попадает в самое уязвимое место, и такая рана не заживает.

Род человеческий не совершенен ни в чем - ни в дурном, ни в хорошем.

... будто кто-то наступил мне на сердце. Я чувствую такую слабость, что, кажется, вот-вот упаду замертво.

Общество обречено на неуспех, если женщине недоступно образование. Просто обречено.

Враг, которого невозможно победить, — это ты сам.

Лучше смотреть правде в глаза, чем убаюкивать себя ложью.

Из мальчика, который не может постоять за себя, вырастет мужчина, на которого нельзя будет положиться ни в чем.

Если человеку постоянно приходится только тем и заниматься, что жрать падаль, — это его личное дело. Даже если называть его делом общественным. Или бизнесом. Как ни называй, все это может быть только личным, твоим и ничьим больше

…все началось с инцидента и на инциденте закончилось.

С женщинами все так сложно. Правильнее всего сильно напугать их при первой встрече, а потом постепенно улучшать о себе впечатление,…

– Рассыпать соль – плохая примета! – испугалась она.
– Правда? – удивился Афанасий. – Тогда поздравь меня! Я хозяин планеты!
Гуля недоумевающе кивнула.
– Кто ты?
– Хозяин планеты. Ну смотри: просыплю соль – у всех все будет плохо. Не просыплю – у всех все будет хорошо. Однако, учитывая население земного шара, каждый час соль просыпают человек эдак сто тысяч. И как земля еще вертится?

Как только во мне ослабевает любовь к миру – у мира ослабевает любовь ко мне. И как мир только это узнает? Ведь я же хитрю, я же маскируюсь!

Ведь скандалить, кричать на кого-то означает, что есть еще какой-то контакт.

Это нездоровое, болезненное стремление - копаться в себе. Патология какая-то.

Самое главное - это чувствовать и жить в соответствии со своими идеалами, если только эти идеалы не ограничиваются собственным идеальным комфортом.

...общество само решает, а ты уж изволь соответствовать.

А рано или поздно каждый из нас должен проиграть. С этим ничего не поделаешь.

Любое насильственное изменение данности ведет к ухудшению ситуации, ибо данность есть высшая и единственная возможная реальность.

Потрескивал огонь, располагая к откровенности, однако никто не торопился излить душу.

Там-то он и увидел Элеонору, как видят кого-то, кого ты всегда знал, хотя совершенно ясно, что он никогда не был с ней знаком.

Сначала это его рассмешило, потом он задумался; в конце концов, ему стало невмоготу – так грустно и одиноко было в квартире, будто он сирота.

Умереть – пусть, но умереть, уткнув нос в чье-то плечо, пока земля взлетает на воздух и гибнет навсегда.

– Твой подарок оказался с ядом, – сказала Элеонора.
– Какой подарок? – спросил Себастьян.
– Ты подарил ей вкус к любви.

... так проще, чем любить и быть любимым – два условия, которые так редко соблюдаются. А иногда бывает, что и вовсе никто никого не любит… ужасно! Как будто этот диалог, напряженный, бессвязный, а иногда физически жестокий, который мы ведем, вернее, пытаемся вести, превращается в железный занавес между двумя людьми.

Ну хватит, одернул я себя. Сколько можно думать о всякой ерунде? С другой стороны, совсем ни о чем не думать тоже невозможно. Так не все ли равно, о чем? Надо чем-то занять пустоту в голове. Чтобы не было страшно. Чтобы как-то вытерпеть животный ужас, расползающийся в этой космической пустоте.

Наши потребности не рождаются сами по себе. Их нам изготавливают и подносят на блюдечке.

- Что ты помнишь из школьных лет?
- Непреходящее чувство бессилия и собственной убогости.

Она относилась к тому типу людей, которые лучше умрут с голоду, чем что-нибудь себе приготовят.

Человек должен хоть раз в жизни оказаться в кромешной глуши, чтобы физически испытать одиночество, пусть даже задыхаясь при этом от скуки. Почувствовать, как это - зависеть исключительно от себя самого, и в конце концов познать свою суть и обрести силу, ранее неведомую.

Долгая привычка обдумывать все одному не дает ничего, кроме возможности смотреть на вещи глазами только одного человека.

Я думаю, люди верят в рай, потому им не нравится идея смерти. Поскольку они хотят продолжать существование и им не нравится, что другие люди въедут в их дома и выкинут их вещи на свалку.

– Чувство иногда самый лучший подсказчик…

Такова уж человеческая натура: никому неохота делиться своими денежками, если закон не заставляет.

Всякая человеческая решимость имеет свои пределы.