Рейтинги
Нецензурная лексика считается маркером низкого образования и невысокого культурного уровня. В то же время матерные слова так или иначе появляются в художественной литературе. Зачем они были нужны писателям, которые не гнались за именем и славой, и почему используются до сих пор, несмотря на разнообразные запреты? Разбираемся в нашем материале.
Традиция народной культуры
«Солдат, встретя старого знакомого, не говорит ему: здорово брат, или что подобное, как в наших романах, а след<ующее>: А! а! держи его! вот он! ах! Е... м... — и они обнимаются», — отмечал российский и советский литературовед Павел Сакулин.
Матерная брань была и остается частью народной речи, но относились к ней в различных регионах по-разному. Так, на юге мат атрибутировался исключительно мужчинам. Женщины же не имели права ни материться, ни слушать брань. На севере страны — наоборот. Использовать обсценную лексику можно было даже при детях обоего пола. Мат был рудиментом язычества, нес в себе сакральный смысл и служил своего рода оберегом от злых сил. Во многих регионах центральной и северной Руси скабрезные словечки составляли повседневную языковую картину крестьян и вошли в фольклор.
Так, в сборнике пословиц, подготовленном Владимиром Далем, значительная часть была отдана под матерные поговорки. Именно поэтому на родине автора книга появилась только с купюрами, а полную версию опубликовал польско-российский лингвист Иван Бодуэн де Куртенэ. Та же участь постигла и «Заветные сказки» Афанасьева, которые увидели свет в Швейцарии без указания имени составителя. Эротические, сдобренные крепким словцом, часто имеющие антиклерикальный подтекст, они показались русским цензорам неприемлемыми, хотя в деревнях эти сказки бытуют до сих пор. О смысле мата и сексуальных подтекстах в сказочных сюжетах читайте работы филолога Бориса Успенского, а об идейно-философской системе волшебных историй — книгу Владимира Проппа.
-22% Исторические корни волшебной сказки Твердый переплет 271 ₽ 348 ₽ -22% Добавить в корзину
Хулиганство, сатира и курс на Запад
Если говорить о мате в русской литературе, то на ум в первую очередь приходят произведения Пушкина: от юношеских опытов в стиле «Недавно тихим вечерком» до вполне зрелых политических эпиграмм.
Молодой Пушкин продолжает традицию Ивана Баркова, поэта XVIII века, автора «срамных од». Но если для последнего игра с сексуальностью и обсценной лексикой была маркером ориентации на Запад (в России с XVII столетия с матом шла серьезная борьба), прежде всего на французскую культуру, то для первого она стала средством описания эротических желаний.
Повзрослевший поэт по-прежнему использует мат в сексуальном контексте, но уже как политическую и антиклерикальную сатиру, о чем говорят его скабрезные эпиграммы и скандальная «Гаврилиада» — альтернативная история девы Марии.
Подростковый бунт
Классическая русскоязычная адаптация знаменитого романа Сэлинджера, выполненная советской переводчицей Ритой Райт-Ковалевой, максимально сглажена. Язык Холдена Колфилда напоминает речь пионера на школьном собрании. И не всегда это вина переводчицы. Согласно одной из литературных легенд, уважаемая и состоявшаяся в профессии Райт-Ковалева билась с цензорами за слова «засранец» и «жопа». Увы, советская печать не позволила оставить их в первых публикациях, как и точный перевод слова «fuck». В этом плане к оригиналу гораздо ближе перевод «Ловец на хлебном поле», сделанный Максом Немцовым. Впрочем, это не единственное достоинство немцовского текста.
-22% Над пропастью во ржи Твердый переплет 577 ₽ 740 ₽ -22% Добавить в корзину
Но вернемся к ругательствам, без которых любая адаптация романа беднеет, а смысл меняется. Сэлинджеру они были нужны, чтобы показать подростковую злость молодого Колфилда. Его неприятие взрослого мира, где все вокруг «притворщики», а жизненный успех — «липа». Герой безжалостно препарирует окружающих, не видя в них ничего хорошего, а свои мысли и чувства передает подходящей для этого бранью.
Гиперреализм
«Легко писать о ***ях, но писать о хорошей женщине несоизмеримо трудней», — говорил Чарльз Буковски в романе «Женщины».
Брань и обсценная лексика — частые спутники его стихотворных и прозаических произведений. Впрочем, грань между поэзией и прозой в творчестве писателя условна. Все его тексты критики относят к так называемому «грязному реализму» и подтверждают миф, рожденный самим Буковски: все, о чем он пишет, на 99% автобиографично. Мат здесь тоже маркер бунта. Но это уже не подростковый протест, направленный против старших, а безнадежный бунт разочарованного взрослого, обрушившийся на саму культуру.
Женщины Твердый переплет
На протяжении всей жизни Буковски много читал, но быстро разочаровывался даже в тех авторах, которые ему нравились. Сэлинджер, Хемингуэй и Шервуд Андерсон попали в немилость почти сразу, у Селина он признавал только ранние тексты, а талантливыми считал только Эзру Паунда и Томаса Элиота. Среди классиков замечал лишь Ницше и Шопенгауэра.
Буковски, по его словам, начал писать не потому, что сам был хорош, а потому, что остальные были еще хуже.
«Другим я облегчил задачу. Я их научил, что писать стихи можно так же, как пишешь письмо, что стихотворение даже может развлекать и священное в нем не обязательно».
Чарльз Буковски
В итоге обсценная лексика, яркие сексуальные сцены, драки и мотив пьяного угара, пронизывающий все работы Чарльза Буковски, можно расценивать как инструмент, помогающий писателю достигать наибольшей реалистичности своих текстов. А также как оружие против лишних «виньеток» и фальши в художественной литературе.
Речевая характеристика и постмодернизм
Романы и рассказы Виктора Пелевина населяют типичные представители России 90-х: бандиты, журналисты, наркоманы, таксисты, разного рода барыги. Их речь просто не может быть образцом литературности и должна содержать определенный процент непечатных слов. Так что в описании своих персонажей автор всего лишь следует правде жизни.
Но литературные обозреватели уверены, что с помощью мата писатель достигает и другую цель:
«Совмещение разговорного стиля, „новорусского“ сленга с „чистым“ литературным языком, а иногда даже научным слогом философского трактата характерно для всего творчества В. Пелевина. <...> Как истинный постмодернист, В. Пелевин никогда не чувствовал себя стесненным в языковых средствах. Он свободно пользуется всеми наличествующими стилистическими пластами — от „высоких“ до самых маргинальных. Язык большинства его произведений нейтрален и сух до лапидарности, так как не он является объектом творческого действия; в противном случае, когда слово становится целью, язык пелевинских произведений исключителен по силе и художественности», — считает критик Дмитрий Шаманский.
Так или иначе, прозу Пелевина почти невозможно представить без мата и жаргонизмов.
На книги авторов из нашей статьи действует скидка 20% по промокоду ЖУРНАЛ.
