Люди не придают значения вовремя сказанным нужным словам.

Мир — не черно-белый, а люди не роботы. Всегда можно оступиться, наломать дров, обидеть, сожалеть, просить прощения, простить... А еще влюбиться и стать лучше.

Как здорово, что у каждого из нас есть свои заморочки, которые делают нас счастливыми. Мы ведь состоим из них – таких вот тараканов в голове, мечтаний, планов, фантазий, желаний, предпочтений. И когда что-нибудь задуманное осуществляется – мы становимся теплыми и радостными…

Счастье - это когда тебя понимают.

О чувствах говорить сложнее всего.

Теперь я отчетливее видела его лицо. Оно было не таким угрожающим, как тон, но язык тела внушал ужас. Он насмешливо хмыкнул, глядя на нож. – Ты на многое способна, Лора Моррис, но тебе не хватит духу убить кого-то собственноручно. Ты делаешь это посредством телефона или клавиатуры. А вот я... что ж, я неизвестная величина, верно? Ты не знаешь, на что я способен.

– Горько это говорить, но ближе к концу я хотела повесить трубку, – созналась Мэри. Снова захотелось дать ей пощечину, на этот раз такую сильную, чтобы зубные протезы улетели через всю комнату. Не услышать финального вздоха самоубийцы – это все равно что часами ждать концерта, а потом уйти, как только певец выйдет на сцену.

Через двадцать два дня после того как я спасла Шантель, мы наконец-то оказались в одном помещении. Бархатный занавес окружил гроб, прежде чем тот отправился в печь. Я взяла экземпляр распорядка траурной службы и положила в черную сумку, которую брала на все похороны. Именно в ней я хранила остальные распорядки служб. Шантель была пятнадцатой. Моя коллекция становится довольно внушительной.

Я знаю о том, что им требуется, больше, чем знают их братья, сестры, родители, супруги, лучшие друзья или дети. Я понимаю их, потому что знаю, что для них лучше всего. Если они даруют мне доверие, я вознаграждаю их, доходя хоть до края света, чтобы помочь. Я облегчаю их страдания. Пресекаю все плохое, что случилось в их жизни. Спасаю от себя самих. Вот кто я такая: спасительница заблудших душ.

– Я собирался спрыгнуть прямо перед поездом, и все было бы кончено. Но его не было слишком долго, и я передумал. – Пока вы ждали, думали о том, как может ощущаться смерть? – Никак, потому что после смерти ничего нет. – Она даст вам покой? – Жизнь не дала, поэтому могу только надеяться. О чем бы я его ни спросила – он уже задавал себе этот вопрос прежде. Он принял это решение отнюдь не в спешке.

Здесь считается, что каждый имеет право жить или умереть на своих условиях. Каждый сам должен решить, покончить с собой или нет – если, конечно, это делается не под угрозой и не вредит никому другому, – и мы не пытаемся отговорить от подобного шага. Нас обучают нужным эмоциональным приемам – как оставаться с ними до последнего вздоха, буде таково их желание. Мы слушаем, но не действуем.

– Нас не представили друг другу должным образом. Я – Зои Бентли, криминальный психолог, – сказала она. – Я надеялась, что мы сможем поговорить.

Офицер Вероника Марсен. В принципе, назваться можно было и Ежевикой Фигарсен. Слабо верилось, чтобы полиция штата была так мало осведомлена о стрельбе в магазине. Шеф давала им апдейты буквально по часам. Кто сейчас был на проводе?

– Мистер Хоффман, где вы были вчера вечером? – Здесь, – кашлянув, ответил Аттикус. – Один? – уточнил Лонни. – Ну да. – Прямо всю ночь? – упорствовал детектив. – Ну а как же. – И чем занимались? – гнул свое Лонни. «Пил и плакал». – Работал, – ответил Аттикус. – Работы уйма.

– Да не спеши, Фред, – мирно сказал Джейкоб. – Ну подумаешь, простой серийный убийца, ищет сейчас свою очередную жертву… Ничего страшного, можно и подождать.

Иногда Митчелл видел себя кем-то наподобие гончей. Когда вынюхиваешь след, ловишь запах, преследуешь по пятам, настигаешь… Бывает, что запах иногда рассеивается, и тогда гончая обнюхивает все вокруг, пытаясь поймать его снова, делает несколько неверных выпадов, но наконец возвращает след и устремляется в погоню.

– Что за парни? – Да так, всякие разные, – Дебби пожала плечами и отерла глаза. – Вы же знаете, как она выглядела. – Между прочим, нет, – сказал Митчелл. – Интересно было бы узнать. Дебби растерянно моргнула. – Как же вы тогда… – Нам неизвестно, как она выглядела при жизни, – деликатно пояснил Митчелл.

Я была уверена: у него есть свои причины, какая-нибудь психологическая травма, превратившая его в бесчувственного робота. Судя по крупицам, рассказанным Джошем, детство Алекса было еще хуже нашего, хотя деталей из брата мне вытянуть не удалось.

Под ледяной оболочкой он был человеком, как и все остальные, и его разбитое сердце разбивало мое во сто крат сильнее.

Не нужно лезть из кожи вон, чтобы тебя любили, Ава.

Я жаждал ледяного, безразличного оцепенения, но боялся, что это и есть моя кара — гореть в пламени собственной агонии до конца вечности.

Ты — все, в чем я нуждалась, сама этого не зная, и с тобой я чувствую себя безопаснее, чем с любым другим человеком на планете.

Если ты берешь на себя роль не по силам, то играешь ее плохо; а ту, которую мог бы исполнить, бросаешь.

Пусть смерть, изгнание и все вещи, которые кажутся ужасными, ежедневно будут перед твоими глазами, особливо смерть; и ты никогда не подумаешь ничего иного, никогда не пожелаешь чего‑либо слишком сильно.

Когда ему сообщили, что все его добро на корабле поглотило море, Зенон ответствовал: «Так удача предлагает мне посвятить себя философии».

На плечи гида или руководителя выпадает крайне ответственная задача: максимально правильно оценить ситуацию с погодой, состоянием участников, и попытаться, на основе своего накопленного предыдущего опыта и даже некой приобретенной горной интуиции правильно спрогнозировать шансы на успех или поражение. Причем на принятие решения у тебя есть всего несколько минут. А то и меньше...

Умберто нравилось слово «покой» — многозначный итальянский термин, гибко вписывающийся в «миротворчество», «умиротворенность» и даже обладающий переносным значением: так говорят и о потере либидо.

Сабрина долго смотрела на это неуместное, нежелаемое ci tengo, слушая порывы первой осенней грозы, вспоминая Венецию и те магические, желающие защитить объятия, которые порой становятся оковами.

— Время — не наше, время — Бога! В наших руках — лишь текущий момент, но он — не время, он проходит. Мы можем стать его хозяевами, мы можем использовать его на благо себе и другим, но у времени лишь один господин, Господь.

— Вы не представляете, он ведь все одеяло тянет на себя, руки-ноги разбрасывает, я просыпаюсь на самом краешке кровати, потому что замерзаю во сне, — воспользовавшись моментом, тихим шепотом затараторила Линда. — Ну вы посмотрите, это же просто классика жанра: он отворачивается, она шушукается за его спиной!

Старинная пословица запрещает итальянцам жениться, начинать путешествия и любые новые дела, тем более те, что требуют креативности, по вторникам и пятницам — дням Марса и Венеры. Короткая неделя была придумана в этой стране задолго до получения полных гражданских прав.

Женщинам еще очень многое предстоит изменить. Ни один эксперимент с демократией, ни одна революция, ни одно требование равенства пока что не привели к равенству полов. В неформальных структурах лю- бого общества имеются непроговариваемые, почти неосознанные коды взаимодействия, определяющие, кто господствует, а кто подчиняется — и везде, повсюду они в конечном счете ставят женщин ниже мужчин.

Сильный пол? В сексе женщина цветет, а мужчина чахнет. Член входит в вагину огромным, твердым, на высоте своей силы и мощи, а выходит опавшим, выдоенным, поникшим. Женщины же, напротив, не отдают, а воспринимают и впитывают мужскую силу, Таким образом, вагина — центр и источник неиссякаемой, постоянно возобновляемой энерги, в то время как энергия пениса недолговечна и непрочна.

В раннем христианстве женщины боролись с мужским господством: выбирая стать невестой Христовой, женщина неизбежно показывала фигу земным женихам. Тысячи молодых женщин своим телом, кровью и костями помогали строить церковь Бога, в то время как разъяренные отцы, мужья и женихи предпочитали увидеть их на костре или в зубах диких зверей, чем позволить избежать «женского предназначения».

Неспешно проходили века и тысячелетия, а женщины почти не появлялись на горизонте. В пестрой исторической череде войн, королей и пап женщины всплывали на поверхность лишь за отсутствием мужчин. Жанна д’Арк возглавила французов, потому что подходящих мужчин на эту роль не нашлось. Елизавета I правила Англией, потому что закончились мужчины-наследники престола...

– Что это такое? – Большие ямы, полные битума. Там есть музей. Древние животные погибли в этих ямах и хорошо сохранились. Это естественный асфальт, который выходит из земли. Но поверх него собиралась вода, грязь и листья. Животные, мучимые жаждой, шли напиться, увязали в битуме и медленно умирали. – Ох. – Иногда мне кажется, что весь Лос-Анджелес – большое битумное озеро.

– Да, я пыталась. Умоляла. Кричала. Когда я слышала, как открывают люк, чтобы положить еду, я подбегала и пыталась с ними заговорить. Но они не отвечают. И если я держала люк открытым с этой стороны, не получала еды вообще. – Но они тебя кормят. Значит, хотят, чтобы мы были живы. Так что, может быть, если перестанем есть… – Хочешь объявить голодовку?

– Не знаю, почему он их собирал. Я сказал «забавно», потому что больше у него почти ничего не было. Мало одежды. Пара обуви. Компьютер. Телефон, который он в основном ставил на режим «в самолете» и использовал только для фотографий. Но он любил карты. У меня в Вашингтоне есть племянник, он аутист и любит карты. Нет, я не говорю, что Марти аутист. Черт, да он – полная противоположность аутиста.

– Тиф, где Гэри? – Я не хотела приводить его в первый раз. – Приведешь в следующий? Тиф пожимает плечами. – Да ладно, Тиф, не надо так. Мальчик должен видеть отца. – Я много раз общалась с отцом через стекло. Не уверена, что мне это что-то дало. – Но и не знаешь, отняло ли. Ты ведь выросла хорошей девочкой. – По-прежнему общающейся через стекло…

Она спит. Затем просыпается. Потом засыпает и снова просыпается. Спит все дольше. Кажется, годы. Но даже когда просыпается, все остается черным. Она слышит громкие ритмы хип-хопа. И думает, что это, наверное, бьется ее сердце. Она начинает думать, что умерла. А потом больше не думает.

Некий Чарли Деннис, бухгалтер из Пасадены, однажды исчез. В один прекрасный день не пришел на работу. Это попало в прессу, устроили большое расследование по делу о пропавшем без вести. Полгода спустя он вдруг появился и заявил, что заплутал в одном доме и все это время искал выход. Я пыталась взять у него интервью, но он уже два года находится в закрытой психиатрической лечебнице в Санта-Барбаре.

Девушка, очень юная, девочка – младше Оливера, но ненамного, – прикрывавшая наготу дрожащими окровавленными руками. Ноги ее также были в крови – ободранные, вероятно, когда она залезала в разбитое окно. Спутанные светлые волосы обрамляли лицо подобно мокрой занавеске, но не скрывали того, что было на – скорее, в – щеке. Там было вырезано число. Затянувшееся коростой, но достаточно свежее. Число 37

О’Нил беследно ищщез. 14 июня 1907 года труп Лиама О’Нила был обнаружен у пласта Пайперсвил штрек номер 7 с отверстием от бура во лбу и переломаной грудиной и от еденой ногой. На стене над ним кто-то вырубил KA REISLIA SAPNUOTI PASAULIO PABAIGA

Книга напомнила ему о том, что он уже близко, очень близко. Сообщила, что это девяносто девятый, и возбужденно потребовала не облажаться. Все зависит от этого. Он проделал такой путь, столь многого добился, и потерпеть неудачу теперь... – Я сделаю все как нужно, – сказал Джейк, обращаясь к книге. – Я познакомился с мальчишкой. Он слаб. «Однако его семья сильна», – с гневом ответила книга.

– Я была в лесу, – перебила его Мэдди. – У меня работала бензопила. Я ничего не слышала. – Ложь. По крайней мере, частичная. Но что еще она могла сказать? «Извини, дорогой, я вырубилась нахрен, а скульптура, которую я вырезала, ожила и улетела».

«Мне привиделось, что Зверь из Тоннеля пришел ко мне и написал это число у меня на руке, и посему туда я и отправился, к камням, в Тоннель, – и там обрел свою миссию. Отец был прав. Все вещи являются числами. Истинные Числа. Истинный Язык. У него было восемь пуговиц на куртке, когда я его убил». Из 37-го дневника серийного убийцы Эдмунда Уокера Риза

У каждого человека боль своя, особенная: у одних – маленький сгусток, у других – хаотический огонь. У одних похожа на приливную волну, а у других напоминает яд, разливающийся по жилам, или растущий синяк, или тени на воде. Оливер не понимал, что это значит, чем объясняется, и, главное, почему он проклят такой способностью, – но, сколько он себя помнил, боль была видна ему всегда.