Когда Габриэлю не хотелось терять времени на долгие представления, он просто говорил, что он из полиции. Большинству людей этого оказывалось достаточно, чтобы перевести его из категории «незнакомец» в категорию «лучше вообще не знакомиться».

Не так уж они и хороши. И для букета не годятся – слишком высокие. Мама никогда их не срезает. Все же для чего-то эти растения нужны… Дети ежедневно ходят в поле с небольшими ножиками и срезают с цветов коробочки. – Это наше самое ценное сокровище, – говорит Отец. – Знаешь, как оно называется? – Да. Мак.

Едва стоило отойти от сценария и сказать что-то, чего не мог ожидать духовный лидер, как все сразу становилось на свои места. В такие моменты членам секты приходилось думать и искать правильный ответ. На долю секунды они становились самими собой. И в это мгновение были не хорошими, а никудышными лжецами.

Хлюп. Чпок. Парнишка съежился и затаил дыхание. Хлюп. Чпок. Шаги удалялись. Мальчику казалось, что легкие сейчас лопнут, но он боялся дышать. «Я на куски тебя порежу». Хлюп – чпок, хлюп – чпок.

Все случилось, как в замедленной съемке – мальчик шагнул вперед, взмахнул чем-то, со свистом рассекая воздух, – и он ощутил адскую боль в колене.

– Он прав, – сказала миссис Флетчер. – Семья – это главное. – Ты же знаешь, мы не были семьей, – ответила Эбби. – Для меня были, – с вызовом заявила Иден. – Это ты себе внушила. Мы никогда не были семьей. – Тон лейтенанта Маллен опять стал резким. – А Моисей Уилкокс никогда не был нам отцом. Мы попали в секту, которую создал этот ублюдок. В конце концов именно он забрал всех с собой в ад.

– С ним всё в порядке? – Иден дрожала и чувствовала, что вот-вот упадет в обморок. – Дайте ему трубку. – Все хорошо, он спит. – Звук был искаженным, металлическим. Поистине воплощение зла. Голос безнадежно испорченного человека. – Чего вы хотите? – Пять миллионов долларов. Или мальчишка умрет. – Да вы шутите! У меня нет таких… – Лучше поищи деньги, если хочешь увидеть сына.

– Обещание, данное умирающему, – тихо проговорила Тиган. – Подростковые годы тяжелы даже с родителями. Я взглянула на нее с любопытством. – Похоже, старшие классы и у вас выдались не сказочными. – Ничего такого, что не исправит год психотерапии.

– Зак сегодня сам не свой, – сообщила я. – Как думаешь, почему? Она испуганно вскинула голову. – Кто? – Зак. Он расстроен. Бабуля смотрела на меня странным, отсутствующим взглядом. – Какой Зак?

– Кто бы мог подумать, что до этого дойдет, – сокрушенно проговорила Ба, качая головой. – В каком смысле? Опираясь ладонями о колени, она медленно встала. – Что нам придется запирать двери, как горожанам.

– Наверное, тяжело было отдавать малыша на усыновление. Несколько секунд она молчала, пытаясь взять себя в руки. По щеке скатилась одинокая слеза, черная от туши. – Нет. Ошибаетесь. Было легко. Слишком легко. Я могла бы сочинить, будто сделала это ради ребенка, чтобы дать ему лучшую жизнь в хорошей семье. Вот только это было бы ложью.

Ее голос приобретал форму золотисто-янтарных кубиков, похожих на замороженный мед, – тот же жизнерадостный оранжевый цвет, что и у остальных моих кровных родственников, только более мягкого и глубокого оттенка.

Мой взгляд скользнул по строчкам и остановился на одном из них, подчеркнутом гелевой ручкой дважды: У Меня отмщение и воздаяние, когда поколеблется нога их; ибо близок день погибели их, скоро наступит уготованное для них . Отмщение. Погибель. Уготованное… Волоски на шее встали дыбом.

Пройдет минут двадцать, прежде чем ей надоест фантазировать, и тогда она отправится на поиски публики. Мэтти – дерево, которому требуется лес.

И напоминание Хоуп навсегда связало в моем воображении Кита Годдена с бакланом: золотой мальчик и потрепанная черная птица.

Хьюго обладал противоположным талантом — мог оставаться невидимым, и ваши глаза на нем не останавливались. А это, если подумать, своего рода мастерство.

Я не люблю сюрпризы. Мне нужны только факты, мэм, без шампанского и хитрых ухмылок.

Иногда меня раздражала всесильность Мэтти. Когда она чего-то хотела, то выглядела такой надеющейся, такой уязвимой, такой жаждущей, хотя внутри она из стали. И потому у людей, не привыкших к ее огромным карим глазам и ужасающей воле, случались мозговые спазмы.

– Приготовьтесь к обеду с Флоренс, – улыбнулся Кит. – Она очень эмоциональна при расставаниях. Рыдания заставляют ее чувствовать себя хорошей матерью. – А разве она не хорошая мать? Кит рассмеялся.

– Я предупреждала тебя. Любовь? Она делает тебя слабым. – Ты все неправильно поняла, детка. Любовь к тебе не делает меня слабым. Она делает меня неудержимым.

Волк, может быть, и сильнее ворона, но они нужны друг другу. Ворон призывает волков. Куда бы он ни полетел, волки последуют за ним. К тому, к чему он не может прикоснуться, могут прикоснуться волки. Там, где он слишком слаб, волки сильны.

Ты не должна принимать свою жизнь только потому, что ты в родилась. Семья – это выбор, Рэйвен. Не бремя рождения. Только от тебя зависит, когда ты почувствуешь это и перестанешь соглашаться на меньшее, чем хочешь.

Доверяй только тем, кто это заслужил.

Вашим юным душам еще предстоит столкнуться с тем, что с жизнью под руку идет потеря. С любовью – жертва.

– Классный у вас город, – сказал Миша, – и море... Мне будет его не хватать. – Хорошо, когда есть возможность вернуться к нему в любое время года, – согласилась я, отпивая пенный напиток, – но не в сезон тут вообще делать нечего. Город просто вымирает. Только холодное море грохочет. А в шторм с набережной скамейки уносит. И все покрывается льдом... Представляешь себе пальмы в сосульках?

Не выдержав, протянула руку и дотронулась до волнистых волос парня. И сердце снова забилось так отчаянно, будто собиралось вырваться наружу. Разве можно, так и не разгадав человека, за столь короткий срок полюбить его всей душой? Оказывается, можно. Шепотом: «Люблю».

– Ты спрашивал о моем любимом укромном месте... – начала я, тайком смахивая с глаз проступившие от нашей поездки слезы. – И ты привезла меня в ночной лес? – хмыкнул Матвеев. Затем заметил, как я тру глаза. – Погоди, дуреха, ты что, плачешь? – Мне было так страшно! – с восторгом произнесла я. По-детски шмыгнула носом. – Но так круто, как никогда раньше!

Волны все стерпят, слижут разочарование, усталость, глупые несбыточные надежды. Хочется доплыть туда, где небо сливается с морем. Там, за горизонтом, кажется, что время застыло. А вместе с ним застыл и весь мир.

Что за вещь такая страшная – безответная любовь? Из-за нее пропадают аппетит и сон. Страдаешь от нее, как от серьезной болезни, для лечения которой еще не придуманы лекарства.

Я вынимаю наружу листок бумаги. Чисто-белый, как и сам конверт. Надпись от руки, той же самой синей шариковой ручкой. Четыре коротких слова. НЕ ОСТАВЛЯЙ ЕГО ОДНОГО

Я готова отрезать себе руку, разодрать в клочья лицо, если б это могло искупить то, что я натворила. А иногда мне кажется, что все бесполезно, что никакая жертва не поможет мне заслужить прощение Кэтрин.

Я представляю, как она стоит над телом мертвого ребенка и понимаю, что, благодаря статье в «Дейли миррор», весь мир скоро последует моему примеру.

«Стреляй в него. Стреляй, твою мать!» «Сам стреляй!» Надежда исчезает из взгляда парня. Ни у кого не поднимается рука убить испуганного ребенка. Одна пуля. Короткий удар штыка снизу вверх. Парень падает в грязь. Моя пуля. Мой штык. Иногда ты становишься последней инстанцией.

Беги, Питер. Забудь все, что тебе говорили. Чудовища существуют, и одно из них пришло за тобой.

Я спрашивала себя, способна ли убить. Смогу ли я, глядя в глаза живого существа, совершить одно непоправимое действие, обрывающее жизнь. Спрашивала – и, похоже, получила ответ. Мне не трудно убить. Более того, у меня неплохо получается.

Екатерина тонет в своей любви, и все, что раньше было важно, теперь не имеет никакого значения. Куда делась та женщина, которая хотела быть провозвестницей новой веры?

– Я могла бы приказать тебе остаться! – беззаботно говорит Екатерина, подталкивая сестру локтем. Может, если притвориться бесстрашной, ей удастся убедить в этом саму себя?.. – Подумать только, Кит, ты станешь королевой! – восклицает Анна, как будто только сейчас это осознала.

Екатерина снимает распятие матери, заворачивает в платок и убирает в шкатулку. Она больше не в силах терпеть прикосновение жемчуга, болезненно напоминающее об утраченном. Вокруг толпятся образы мертвых королев. Выживет ли она?

Ее поглотило желание и даже больше, чем желание, – нечто необъяснимое. Она помнит, какое презрение вызвал Сеймур при первом знакомстве и как быстро изменились ее чувства. Что это – любовь? Тогда любовь нелогична – выходит, она способна вырасти из ненависти, как цветок чудесным образом пробивается из щели в брусчатке.

Видит бог, я искал повод вновь увидеть Вас, однако побоялся, что под взглядом Ваших прекрасных глаз не смогу обуздать любовь, которая теперь пронизывает все мое существо, и Вы отошлете меня прочь. Я боюсь этого до сих пор.

Я вернул нож на место и закрыл шкаф. Уставился в зеркало на дверце, вытаращил глаза, чтобы не упустить ни единого нюанса в собственном безумии. Руе Яростный. Затем открыл другой шкаф. – Привет, Ибен, – сказал я. Ибен не ответила. Она и пальцем не шевельнула. Просто молча смотрела мне в глаза.

Аккуратно действуя кистью, я добавил порошка. В ушах у меня звучал дрожащий голос Мариам Линд, объясняющий, куда она поехала после того, как Ибен исчезла. Даже у дьявола голос иногда дрожит. Я прекрасно знал, что именно обнаружу. Мне надо было лишь убедиться. Я водил кистью по отпечатку, наблюдая, как тот делается все отчетливее…

Он заметил меня. И направился ко мне. Коричневая дуга пошла волнами; все его длинное тело, от головы до хвоста, извивалось. Он был похож на призму, выкрашенную в темно-коричневый, черный и желтый. Я присела на кровать рядом с ним. Подождала, пока он обовьет меня. Прильнет к моему теплу, обнимет меня, как в старые времена.

Неро стремительно приближался к покачивающейся на слабых лапках добыче. Наверное, котенок заметил поблизости движение, скользящую плоть, а потом увидел и змеиную голову. И закричал. Это был не кошачий писк, а крик ужаса. Так мог бы кричать человек. Но Неро вонзил зубы в щуплую шею, и крик тут же стих. Осталось лишь движение, змеиное тело, все плотнее смыкающееся вокруг добычи.