Ты и есть мой дом. Мой дом – там, где ты.

Я целовал ее в тропическом лесу, вокруг которого простирался зимний бетонный Нью-Йорк, и чувствовал себя так, словно могу отправиться куда угодно. Я могу любить ее где угодно…

Он поднял голову, чтобы заглянуть мне в глаза, и взял мои щеки в ладони. Я принадлежала ему. Во всех смыслах. А он принадлежал мне. В эту секунду я поняла, что он чувствует то же самое.

В нашем поцелуе таились обещания. Невысказанные клятвы беречь то, что мы обрели, и то, что мы создавали в этот самый момент, потому что после этой ночи дороги назад уже не будет.

На фигуриста было жалко смотреть. Весь его блеск, весь апломб куда-то исчезли. Теперь Лещинский представлял собой жалкое зрелище. Он рыдал, скованными руками размазывая по лицу слезы и сопли, просил простить его, пощадить, учесть его большие заслуги перед советским спортом…

Она много еще чего кричала, пока ее сажали в машину, и даже там не могла успокоиться: все угрожала, ругалась, визжала. Наконец Храпченко усадил ее в машину, и юную фигуристку в сопровождении двух оперативников повезли в МУР.

У входа в ресторан капитан стал свидетелем безобразной сцены. Какой-то хорошо одетый мужчина приставал к девушке. И не просто приставал, а грубо тащил ее в машину, а девушка отбивалась. Естественно, что капитан вмешался: защитил девушку, урезонил хулигана и доставил обоих в ближайший опорный пункт милиции.

Когда Светлана повисла у своего приятеля на шее, Егоров невольно должен был признать, что это просто идеальная пара. «Это все одна только маска, – убеждал себя капитан. – Маска, за которой он прячет свою сущность убийцы».

Не слушая ответа этого жулика, Егоров положил трубку. Теперь капитану многое стало ясно. У него появилась наводка на человека, который, возможно, продал Виолетте Леонидовой старинное ожерелье – ту вещь, из-за которой ее, может быть, и убили.

«Ожерелье! – мелькнула мысль. – Он хочет забрать мое ожерелье! Нет, не отдам!» Она хотела крикнуть «Нет!», но из горла вырвался лишь слабый хрип. Правая рука неизвестного резко наклонила голову жертвы вперед, хрустнули, ломаясь, шейные позвонки, и тело Виолетты Игоревны мягко упало на дорогой персидский ковер.

У меня в душе так много всего, во мне еще так много чувств, и я не хочу отдавать их никому, кроме тебя.

Мое сердце вместо крови качало нечто, похожее на яд, из-за которого мне хотелось причинить боль ему, оттолкнуть этого парня, заставившего меня столько страдать.

— Любовь — это нечто спонтанное. — Спонтанное? — Да. — Папа, казалось, искал слова. — Никто не сможет тебя ей научить. Она нечто естественное, возникающее само собой, например как улыбка. Ты видишь или слышишь что-то забавное и не замечаешь, что губы уже растянулись в улыбке и сияют красотой. Так и любовь. Твое сердце наполнится любимым человеком еще до того, как ты это осознаешь.

Говорят, сердце как снег. Своевольное, молчаливое, способное растаять даже от слабого тепла.

Семья — это тот человек, кто отдает тебе свое сердце, чтобы наполнилось любовью твое сердце, а я потеряла его навсегда.

Какая уж там ревность, разобраться бы в собственных чувствах

Я считаю, что любовь – топливо, необходимое нам для продолжения жизни

Тебе голова дана не для того, чтобы думать обо всякой чепухе . А чтобы умудряться делать понятным непонятное раньше.

Полюбить человека – это вроде как получить душевное расстройство, которое не покрывается медицинской страховкой.

Чтобы ни о чем не думать, надо размышлять обо всем понемножку. Чуть подумаешь о чем-нибудь – и сразу выбрасывай из головы.

Ничто так не изматывает человека, как бессмысленные и бесполезные усилия.

Двигаться с высокой эффективностью в неверном направлении ещё хуже, чем вообще никуда не двигаться.

А я — лишь путь для самого себя, дорога, которую мне надо пройти.

Как говорится, если хочешь обмануть кого-нибудь — сначала обманись сам.

Есть такие вещи, которые как дым: лезут людям в голову и в глаза независимо от того, нравится им это или нет.

многообразие законов очень часто сбивало Белого Клыка с толку и повергало его в немилость. В конце концов он твердо уяснил себе, что нельзя трогать и кур, принадлежащих другим богам. То же самое относилось к кошкам, кроликам и индюшкам.

Каждый новый день приносил Белому Клыку что-нибудь новое. Пока мать сидела на привязи, он бегал по всему поселку, исследуя, изучая его и набираясь опыта.

Он сильно отличался от своих братьев и сестер. Их шерсть уже принимала рыжеватый оттенок, унаследованный от матери-волчицы, а он пошел весь в Одноглазого. Он был единственным серым волчонком во всем помете.

Тем временем волчица — причина всех раздоров — с довольным видом уселась на снегу и стала следить за битвой.

— Ты не останавливайся, Генри. Я пойду взглянуть, что там делается. — Не отходи от саней! — крикнул ему Генри. — Ведь у тебя всего три патрона. Кто его знает, что может случиться... — Ага! Теперь ты заскулил? — торжествующе спросил Билл.

— Генри, — сказал Билл, медленно разжевывая бобы, — а ты не заметил, как собаки грызлись, когда я кормил их? — Действительно, возни было больше, чем всегда, — подтвердил Генри. — Сколько у нас собак, Генри? — Шесть. — Так вот...

Вот и сейчас Зорин, глубоко затянувшись, сорвался на резкий, дерущий горло кашель. Дребезжащее эхо отразилось от крашенных отвратительной масляной краской стен допросного кабинета. Отхлебнув из стакана горячий чай, Зорин рукой разогнал дым над головой и, восстановив сбившееся дыхание, поднял взгляд на стоявшего перед ним Олейникова.

Сайрус взял в руки записку и прочел вслух: «Товарищ! Ты случайно проник в чужую тайну, подобрав вещи, которые были предназначены не для тебя. Оставь деньги у себя, но не трогай других вещей, чтобы не узнал слишком много и не подвергнул свою жизнь и жизнь твоих близких опасности. Возьми деньги, а остальное содержимое и пакет выброси в реку, в любое глубокое место, и забудь обо всем.

Людочка исчезла, и через мгновение на пороге показался свежевымытый Олейников в своем шикарном костюме. Волосы его, как у Гарри Купера, были гладко зачесаны назад, в руках он держал огромный букет садовых цветов.

Она вынырнула в нескольких метрах, прямо в лунной дорожке, помахала Олейникову рукой и поплыла прочь от берега. Но сделав всего несколько гребков, она вдруг остановилась и отчаянно забила руками по воде. До Олейникова донесся ее слабый крик «тону!», и голова Алены скрылась под водой. Олейников не раздумывая прыгнул в реку.

Сладко потянувшись, Алена встала с кровати, подошла к окну, распахнула тяжелые портьеры, и гостиничный номер озарился ласковыми лучами утреннего солнца. Она вспомнила его руки, его нежность, его страсть, и по ее телу разлилась сладкая истома. Алена почувствовала себя абсолютно счастливой... В гостиной затрезвонил телефон. Алена, пританцовывая, пробежалась по пушистому ковру и сняла трубку...

Олейников встал, подошел к штабелям, взялся за один из ящиков и уже собирался нести его в грузовик, но остановился. Его внимание привлекли нанесенные на боковую поверхность каждого ящика непонятные черные штампы, по виду напоминавшие японские иероглифы...

В правящей семье не было никого, кто бы не знал мое имя — Юн Хёну, — и именно меня они искали, когда что-то их расстраивало. А еще мало кто знал сокровенную правду об их семье настолько же хорошо, как я.

По сравнению с той жизнью, о которой я грезил в прошлом, гоняясь за неиссякаемым фонтаном денег, чтобы окунуться в радость и наслаждение, я больше жаждал жить как завоеватель, не отдыхающий ни минуты. Жизнь, в которой я должен уничтожать врагов одного за другим и строить собственный замок.

Раз уж мы стали солдатами, идущими на войну, где вместо пуль были деньги, а вместо истекающих кровью тел были люди, которые могут потерять средства к существованию, разве не следует нам сохранять самообладание, а не поддаваться волнению?

Независимо от того, что в их венах течет одна кровь, он не собирался никому уступать даже кирпичика «Сунъян Групп».

Может быть, Бог дал мне шанс отомстить? Или же я, став членом этой семьи, должен буду их простить?

Я хочу дойти до конца. Даже если там меня ждет лишь пустота.

Вэл входит последней. Она оглядывается через плечо на темноту ночи, не зная, куда ведет дверь, и чувствуя лишь усилившееся ощущение опасности, появившееся при приезде сюда.

Те же инстинкты, которые помогали раньше безошибочно определять, можно ли доверять людям, теперь вопят, что дом посреди пустыни — многоквартирный комплекс — как бы он ни назывался, точно им не друг.

Пока все заняты, забирая вещи и начиная подниматься на назначенные этажи, Вэл улучает момент и заглядывает вниз. Ступени тянутся дальше и глубже, чем кажется возможным, а еще…

Сердце Вэл ускоряет бег, предупреждая, что ей не следовало ехать неизвестно куда с тремя чужаками.

Они действительно встречались раньше и сейчас явно говорят правду. Тогда, возможно, всё же существует способ получить ответы на все вопросы. Спустя тридцать лет, каким бы невероятным это ни казалось.

Страх скручивает внутренности Вэл, запертый за самыми старыми, самыми толстыми дверями, и шепчет, что это она причина, по которой они прятались здесь тридцать лет. А не отец.

Бой в горах шел целый час, и, в конце концов, у Висала остались только восемь человек из тридцати боеспособных на начало боя людей. Пять человек отступили в горы, а остальные были или убиты, или тяжело ранены. Висал и восемь других боевиков были взяты в плен.