Око за око! Зуб за зуб! Я никогда не забываю обид! Но не мщу сразу. Должно пройти время, тогда никто никогда не догадается, что все организовал я! Я не ошибаюсь! И никто меня не вычислит!

Я как Агнессу увидел, пропал. Влюбился навсегда! Красавица! Идет по улице – народ оглядывается! Образования нет, это вообще супер. Ой, беда, когда женщина генерал в семье. Баба с дипломом – горе в доме.

В нашей столовой сидел здоровенный квадратный дядя с бритой головой. Шеи у него, похоже, нет, поэтому подбородок лежит на груди. Рубашка расстегнута, хорошо видна золотая цепь.На коленях у гостя восседают Фира и Муся, на столе перед ним развалились коты-бенгалы и Македонский. А Геракл, предводитель грызунов, устроился прямо на лысой макушке посетителя.

– Знаешь, давно поняла, – зашептала Несси, – муж должен раз в году получать презент! Silentia ruris в переводе с латыни означает «безмолвие». И это великолепный презент, который любая женщина может преподнести мужу. Это день, когда в доме говорит только супруг. День, когда женщина с утра до полуночи молчит.

Но не зря говорят, что на каждого охотника есть сотый медведь. Девяносто девять хищников человек из ружья застрелит, а сотый его самого жизни лишит.

– Если у человека есть толстые счета в разных банках, то все его гадкие поступки считаются милыми шутками.

Рабочий сначала не почувствовал боли, только странную слабость в ногах. А двое незнакомцев, пригнувшись, метнулись за ящики с оборудованием. Держа руку на животе, он ощутил, что ладонь становится мокрой. Он медленно стал сползать по ящику на землю. И не было сил позвать на помощь…

У самого Когана был только пистолет с запасной обоймой в кармашке кобуры и еще двумя обоймами, которые он по привычке держал в планшете, еще год назад пришив изнутри два кармашка для пистолетных обойм. Но с таким арсеналом отбиться от головорезов с автоматами было невозможно.

Буторин успел сорвать с себя портупею и, упав на живот на твердом месте, бросил конец ремня Шелестову. Максим успел поймать конец кожаного ремня, стиснул его пальцами, но рука все время соскальзывала.

Кажется, стрелок перемещается влево: дальше от того места, где наверх поднимется Коган и ближе к Шелестову. Надо как-то помешать ему! И Буторин старательно прицелившись, выстрелил в камень, за которым по его предположению, должна находиться голова горца.

Шелестов выскочил из-за камней и сделал вид, что бросился в сторону машины, но тут же изменил направление и перебежал к другой груде камне. Пуля тут же ударилась в землю, подняв фонтан земли и мелких камней. И сразу в ответ хлестнули два пистолетных выстрела.

Пуля коротко свистнула и ударилась в камень в метре от Шелестова и рикошетом ушла в сторону, протяжно взвизгнув. Оперативники пригнулись и бросились в разные стороны за камни. Судя по всему, стрелок располагался в скалах выше входа в горизонтальную штольню.

Старый монах с побледневшим лицом заваливался на один бок. Он хватал рукой воздух, как будто хотел что-то сказать. Нина громко закричала и бросилась к старику, помогая ему лечь. На его груди расплывалась пятно крови.

Двое тяжело раненных ворочались на земле, а третий, оставшийся в живых отбежал в сторону, схватил какой-то предмет, чиркнул зажигалкой и поджег фитиль. Зыков догадался что в его руке была бутылка с зажигательной смесью. Если он ее швырнет в машину, то факел будет приличный, и дыма будет столько, что этот человек сможет скрыться.

Реакция у капитана все же была отменной. Он тут же вскинул руку с пистолетом и тишину нарушил пистолетный выстрел. Бандит рухнул на камни лицом вниз и остался лежать не шевелясь. Теперь автоматчики вместе с Бойко бросились вперед не скрываясь.

Алексей схватил немца сзади сгибом локтя за горло и поставив колено под поясницу, рывком бросил противника на землю. Падение несколько оглушило немца, и Алексей резко нанес удар немцу кистью руки по горлу. Тот захлебнулся криком от боли, но автомат, ремень мешали солдату, а у Зыкова была полная свобода действия.

Зыкову показалось, что Жуков в темноте сцепился с немцем в рукопашной схватке, он хотел броситься на помощь, но тут водитель перевернулся на бок и почти над самой головой лейтенанта дал две длинных автоматных очереди. Кто-то упал в темноте, кто-то выругался.

Взрыв полыхнул впереди с такой яркостью, что в закрытых от неожиданности глазах мгновенно запрыгали зайчики. Водитель резко нажал на тормоз, а ночь уже наполнялась стрекотом очередей «шмайсеров», сочными очередями ППШ, хлесткими винтовочными выстрелами.

Придавленный необыкновенно чистой пепельницей, лежал несколько раз смятый и разглаженный листок, на котором чернильным карандашом было набросано: «Ухожу исключительно по собственному моему желанию, нет никаких сил терпеть Вашу подлость».

У стола лежала Тамара. С потолка, с крюка, на котором некогда висела люстра, свисали провода. – Это я, пассатижами, – пояснил, еле шевеля губами, Колька, – пытался искусственное дыхание сделать, да вот…

Дрались трое, поднимая такую пыль, что ног и рук, казалось, было не менее сотни. Колька, оценив ситуацию на благоразумном расстоянии, определил, что перед ним хорошо известные ему персоны, причем двое почти беззвучно, но старательно месят третьего.

О происшествии в расселенном доме, о том, что он, по сути, свидетель убийства и мародер, Анчутка не думал вообще. Вспоминал с ухмылкой борзого хуторянина, который его, фартового, к тому же москвича, желал вляпать в темное дело. «Ищи дураков за тебя впрягаться, пес седой».

Глаз Яшкин уколол блеск ободка на тощем пальчике, сведенном судорогой. Нагнувшись, разглядел на мизинце колечко, тоненькое, невзрачное, утыканное мелкими стекляшками. «Симпатичная гайка. Что пропадать?»

Снизу заворочались, чуть слышно застонали – и снова все стихло. Внизу лестницы, у самого входа, лежал на спине тщедушный человечек. Скрюченные, худые пальцы задраны к потолку, как ножки дохлого воробья.

Т-34 прошел метров сто, все сильнее замедляя движение, гусеницы с каждым метром все ниже и ниже забуривались в хрупкий покров, закапывая сами себя в рыхлом сугробе. Танк дернулся, беспомощно завыл и задергался от высоких оборотов, не в силах вылезти из снежного плена.

Танк вдруг загудел огромным железным колоколом, вздрогнул и застонал всеми металлическими частями. От неожиданности Соколов ударился лбом о край перископа так, что из разбитой брови потекла струйка крови, заливая глаза. Подбили!

Огонь! Наконец-то “тигр” дернулся от удара, полыхнул оранжево-алым цветом, отчего остановился так резко, что остальные машины на ходу начали врезаться в подбитый танк.

Выстрел! Мелькнула вспышка прямо перед лобовой частью переднего “тигра”. Попадание! Но огненный шар был слишком слабый, он вспыхнул и рассыпался искрами от удара о бронелист, не пробив дыры в отделении управления, как хотел Соколов.

Один из умирающих немецких лыжников в последнюю секунду нажал на спусковой крючок и выпустил из сигнального пистолета зеленую ракету, которая просвистела в небо ввысь и опала черным пеплом на снег.

Дорога вся была выложена обгоревшими телами людей: за рулем перевернувшихся грузовиков застыли водители с остекленевшими глазами, на обочине и в кювете лежали расстрелянные из германских минометов или пушек советские бойцы.

Пулеметные очереди срезали, как косой несколько тонких березок, с громкими шлепками прошлись по кабине и кузову полуторки, со свистом прошелестели, сбивая листву над головами девушек. Дав несколько длинных очередей самолет взмыл в небо и скрылся за горизонтом.

У самого пирса в морской воде плавало большое количество трупов, которые подчиняясь чьей-то дьявольской воле почему-то стояли в воде в вертикальном положении. Небольшая волна качала их и создавалась страшная картина будто они маршируют.

Немцы вели беспрерывный обстрел берега, на котором в панике метались тысячи людей. В дело шло все, что могло хоть как-то держаться на воде. Из подручных материалов сколачивались плоты, шли в ход надутые автомобильные камеры.

Вишня с двумя пистолетами в опущенных руках уже навис над радисткой. Та сжавшись в комок, выставила вперед руки и с ужасом смотрела на Вишню, который, наклонившись, одной рукой быстро открыл санитарную сумку. Увидев черную лакированную крышку рации, он поднял глаза и кивнул Бородину.

Бородин, услышав, как справа от него истошно завизжала девушка, рванулся вперед, подмял под себя капитана и, одной рукой взяв в железный захват его руку с пистолетом, другой – нанес два мощных удара в голову.

Майор осторожно зашел внутрь. Россыпи стрелянных гильз и битый кирпич громко хрустели под ногами. Трупы уже увезли, но Бородин все равно чувствовал этот характерный сладковатый запах смерти, смешанный с кисловатым привкусом сгоревшего пороха.

Хорош ныть! Просто пусти меня поговорить с ним. Организуй встречу на час. На полчаса. Составлю и разберу по полочкам его психологический портрет. Если у него есть сообщники, узнаю их количество и, возможно, получится установить их личности. Узнаю обо всем, что он скрывает. Выясним мотив, возможно, узнаем, кто будет новой жертвой. Федь, я определяю ложь, лучше любого детектора.

Изнутри погреб был похож на бомбоубежище. Толстые кирпичные стены по бокам, низкий серый потолок, бетонные ступени, ведущие глубоко под землю. Надежный замок и широкий засов. Молоточек, похожий на те, что висят в общественном транспорте, с помощью которого при аварии следует разбить окно.

Ей давно не было так спокойно. Казалось, она сейчас же уснет, на скорости, на мотоцикле, на надежном плече. Провалится в спокойное сновидение, без крови, без ужасов и криков. Казалось, она готова до конца жизни так ехать. Чувствовать себя в полной безопасности, находясь на одном из самых опасных видов транспорта.

Пусть ее оштрафовали на полторы тысячи рублей. Пусть сказали, что половой акт в общественном месте, коим также является воздушный транспорт, карается по статье «хулиганство» (Рамуте, чтобы не добивать красавчика не стала настаивать на том, что по факту этого самого «акта» и не состоялось). Пускай ей вынесли письменное замечание за нарушение общественного порядка.

Он направил бинокль на окна дома, в который зашла женщина, чтобы не упустить ее из виду. Повезло, что в старом здании нет лифта, ему не придется, как в прошлый раз маскироваться и ездить вверх-вниз с этажа на этаж, опасаясь, что кто-нибудь запомнит или, еще хуже, узнает его.

Мужчины принялись смеяться и подшучивать над Рамуте. Стали говорить что-то о находчивых умных и незаменимых красавицах-детективах в рядах доблестной полиции. Кричали ей вслед о том, что женщины должны готовить обед для настоящих полицейских, а не блистать интуицией, путаться под ногами и мешать жить нормальным законопослушным гражданам.

Оля нервно, резко поднялась, дернула ручку окна, раз, другой – рассохшаяся рама и не думала поддаваться. Рванула очень сильно, в этот момент электричка подскочила на стрелке, и она, не удержавшись, грянулась о пол. Аж шея хрустнула.

Невеселые места тут. Даже если изначально люди стремились сюда за успокоением, то теперь другие люди порядком тут все испоганили. Какое уж тут успокоение-умиротворение, если трупы кругом. Акимов обходил по периметру развалины, уже примерно представляя, что надо вписать в рапорт.

Пожарский, примостившись на гравии, принялся осматривать человека. Лежит вниз лицом, оно, должно быть, разбито о камни, кровь текла. Колька, решившись, дотронулся до толстой шеи, там, где воротник отходил от кожи – теплой, но уже по-особенному начинающей холодеть. Ничего не прощупывалось там.

Что-то темное продолговатое отвалилось от сияющего поезда, как-то сперва подлетело, точно продолжая стремительное движение, потом, будто спохватившись, отвесно обрушилось на склон, а далее, словно слизняк, поползло под откос… На насыпи распластался человек – головой вперед, ногами к рельсам.

Так и получилось. Однако удар обрушился на его собственный затылок. Осыпанный хрустальными осколками разлетевшегося графина, Рома обмяк на полу. Гарик, точно и не жаловался на жизнь, без труда встал, для верности наподдал еще носком по темени.

Подкравшись к двери соседки, потянул на себя ручку – не поддалась, заперта. Приподнял коврик – ключ на месте. И все-таки слышно, как раз из щели под дверью, что кто-то там еле слышно, легкими ногами, бродит.

Кудрявцев посветил фонарем – теперь это уже было можно. Двое «каракалов» были напуганы и оглушены: похоже, они все еще не понимали, что за беда с ними случилась. Они трясли головами и бессмысленно смотрели на спецназовцев, явно не понимая, откуда те взялись.

Кудрявцев молча взглянул на Рыжова, и тот его понял. Вдвоем они подошли к Матвею и осторожно сняли с него куртку. Да, он был ранен в левое плечо. Кудрявцев и Рыжов принялись обрабатывать рану, и только сейчас Барабанщиков ощутил боль.