Настоящая семья от тебя никогда не отвернется.

Он — ураган, сметающий все вокруг. Он — яркий огонь, способный спалить все дотла, но меня согревающий. Он — самый далекий и одновременно родной. И мне требуется вся сила воли, чтобы признать: Дымов — любовь всей моей жизни.

С ней ярко. А еще с ней рядом жить хочется. И землю зубами грызть, чтобы только улыбку ее видеть.

Лучше сгореть как спичка, но раз подожгли, то светить нужно ярко, а не тлеть, угасая на середине пути.

Невозможно раскрошить сердце, а после его спасать.

Синий каскад света ударил пилота в грудь. Несколько сверкающих осколков, танцуя над темным песком, пронеслись мимо него. Фицджеральд тут же распластался на песке. Его конечности дергались, будто по ним пробегала судорога. Мокрая одежда покрылась огненной паутиной электричества. По мере того, как поражающий эффект ослабел, его тело обмякло и вновь сделалось холодным.

Грей наблюдал за чудовищем с улыбкой и благоговейным трепетом. На утреннем солнце поблескивали желтые зубы крокодила. Толстый, покрытый пластинами хвост уравновешивал покачивающуюся массу гигантской рептилии. Своим присутствием крокодил как бы напоминал о том, что доисторическое прошлое в этой отдаленной части Северной Австралии все еще живо.

Некая часть его «я» сунула в карман куртки табличку с именем Элизабет не просто так. А прямо напротив сердца. Единственная удача заключалась в том, что китайский убийца был хорошим стрелком. Отклонись его пуля на несколько дюймов в любом другом направлении… Он провел пальцами по серебристым буквам и в этот самый момент понял: нынче ночью его спасла их любовь. Спасибо, Элизабет…

– Похоже, хакеры целились в файлы, помеченные как N…sis. Что это означает? – Всего лишь мое сокращение от Neanderthalensis. Эти файлы содержат сравнение генных последовательностей неандертальцев с их аналогами у современного человека, выделяя те гены, которые мы получили от нашего далекого предка. Почти все мы несем в себе небольшой процент генов неандертальцев.

– Кто только не спускается сюда! Художники, любители острых ощущений, грибники… Пару лет назад катафлики – полицейские, патрулирующие подземелья – нашли здесь что-то вроде огромного кинозала с большим экраном, автоматом для поп-корна и вытесанными из камня сиденьями. На следующий день все это исчезло. На полу осталась лишь надпись – «Не пытайтесь найти нас». Это подземный мир Парижа.

Юные годы Сейхан прошли в трущобах Бангкока и на задворках Пномпеня. Типичная полудикая обитательница улиц, именно тогда она и обрела простейшие навыки своей будущей профессии. Искусство выживания на улицах требовало постоянной бдительности, хитрости и жестокости. Когда бывшие наниматели нашли ее и забрали с улицы, переход в статус наемного убийцы прошел для нее абсолютно безболезненно.

Мне бы очень хотелось, чтобы мы задавали сами себе только два вопроса, но повторяли бы их каждый день, все время, пока не разгада- ем тайну: что мы вообще здесь делаем?

– Я не притворялась, – наконец произношу я. – Хорошо. Я рад. Золотистая трава колышется, гнется. – Каждый заслуживает собственного места.

За годы работы детективом – и особенно в «Прожекторе» – я много узнала о витках насилия в семьях. Но витки молчания могут быть не менее опасны.

– Рад, что ты вернулась. Даже если ненадолго. В такое время, когда мир слетает с катушек, здорово иметь рядом друзей.

Меня всегда тянуло к детям с историей, похожей на мою. Будто мы были неким клубом с тайным, непроизносимым паролем.

Я думаю о семье девушки, потерявшей голову от тревоги и ужаса. Думаю о том, насколько одинокой и брошенной чувствовала себя Кэмерон. Отчаявшейся. Оторванной. Как печаль и стыд из чувства становятся болезнью, жутким раком, который крутится вокруг мира, забирая жизни в скрытном бесконечном цикле.

Если задуматься, большинство из нас не имеют большого выбора в том, кем мы станем, кого полюбим или какое место на Земле выберет нас, станет нашим домом. Мы можем только идти, когда нас зовут, и молиться, что нас всё еще признают.

Самым неприятным моментом этих ужасных пяти дней, — вспоминала Корри, — стал отъезд королевской семьи: королева Вильгельмина уплыла в Англию, а кронпринцесса Юлиана — в Канаду. Тогда мы окончательно осознали, что наше дело безнадежно. Я не такой уж сентиментальный человек, но услышав о том, что королевская семья покидает страну, мое сердце дрогнуло, и я заплакала.

Шли дни, и тен Бомы заметили, что Отто не похож на предыдущих немецких подмастерьев. Началось все с тонкой критики голландского народа и их производств, за которой последовало такое его заявление: «Мир еще узнает, на что способны немцы». Вскоре после этого Отто заявил Корри, что Ветхий Завет есть не что иное, как еврейская «Книга лжи».

Красивый и широкоплечий, в безукоризненной немецкой форме, он напоминал выточенную из мрамора статую, а прямая осанка и невозмутимое выражение лица не оставляли сомнений в том, что перед собеседником образцовый офицер СС. При этом он был не просто тюремным военным следователем: он был судьей, который здесь и сейчас единолично определял судьбу Корри.

Его звали Вукашин. Мы не знаем точно его фамилии, но это неважно. Он — Вука- шин Ясеновацкий. В 1998 году он был причислен Сербской пра- вославной церковью к лику новомучеников, а через два года — внесен в святцы Русской православной церкви. Мы не знаем точно, как проходила его жизнь в Ясеноваце, но это неважно. Одного пребывания в этом лагере было бы до- статочно, чтобы считаться мучеником.

Он был Стефаном, последним правившим деспотом из рода Бранковичей. Правившим меньше года, а после многие годы ски- тавшимся на чужбине. Она была Ангелиной, его женой, его сердцем, его глазами. «Она ничуть не смущалась слепотой его, но очень его люби- ла», — сказано в ее житии.

Тогда возвысит свой голос Саккудийская обитель. Эти отре- шившиеся от мира аскеты, знатоки философии и составители пес- нопений, громогласно запротестуют. Они осудят и императора за незаконный брак, равный прелюбодеянию, и патриарха — за его молчание.

Иероним переживет падение Рима всего на десять лет. Еще столетие продлится угасание бывшего «центра вселен- ной». На развалинах будут обучать риторике и грамматике, среди опустевших театров и библиотек — звучать стихи Вергилия и Го- рация, но все реже и тише. В 524 году будет казнен римский философ и богослов Боэ- ций — которого назовут «последним римлянином».

Один был здоров и крепок; другой — изнуряем приступами болезни. Один был с Христом с самого начала Его проповеди. Другой никогда не видел Христа воочию. Наконец, один большую часть своего служения проповедовал среди иудеев; другой был прозван «апостолом язычников». Петр и Павел. Павел и Петр.

Иисус же сказал ей в ответ: если бы ты знала дар Божий и Кто говорит тебе: «дай Мне пить», ты сама просила бы у Него, и Он дал бы тебе воду живую. Она вытянула кувшин из колодца и поставила на плоский ка- мень. Отерла лоб. Еще раз оглядела путника. — Господин! Тебе и почерпнуть нечем, а колодезь глубок; откуда же у Тебя вода живая?

Гейнор забарабанила кулаками в дверь душевой. – Эй, откройте! Я задыхаюсь! – Ты перепугаешь всю клинику, Гейнор, – вздохнула Кэролайн, пытаясь дотянуться до ее руки. Процедура длилась уже почти полчаса, причем двадцать минут женщины провели в полной темноте; последние десять минут Эми пыталась убедить всех и каждого, что Жасмин все еще в клинике. – Говорю вам, я слышала ее голос! Она где-то здесь!

– Будь осторожна, Джен. Лечебницы больше нет, но ее бывшее здание по-прежнему пропитано злом. Я иногда слышу по ночам странные звуки: крики, непонятную музыку… В темноте по лесу ходят какие-то люди. В этом месте есть что-то неправильное – оно никогда не спит.

Она потянулась к цепочке сливного бачка, когда до ее слуха снова донеслась музыка – та самая, что усыпила ее прошлой ночью. Открыв дверцу кабинки, Эми замерла, пытаясь разобрать мелодию, проникавшую сквозь вентиляционную решетку. Она присела на корточки и приложила ухо к отдушине, прислушиваясь к странным, негармоничным и в то же время приятным аккордам. Музыка звучала откуда-то снизу.

Ее самоощущение изменилось в лечебнице настолько, что уже никто не признал бы в ней девочку, вошедшую много лет назад в дверь под часами. Слава богу, удалось освободиться, сохранив толику рассудка. Оставалось лишь надеяться: войдя в ту же воду, она не потеряет то немногое, что в ней еще осталось.

«23с) Ставя подпись под настоящим договором, я соглашаюсь оставаться в Клинике до того момента, когда заявленные мною цели будут полностью достигнуты. Понимаю, что не вправе покидать здание и его территорию без четко выраженного разрешения доктора Ребекки Кавендиш. Подписывая договор, я вверяю заботу о моем теле доктору Кавендиш до тех пор, пока не добьюсь успеха».

– Это она? – спросил мужчина, отхлебнув виски из тяжелого стакана. Ребекка кивнула, поморщившись от тяжелого торфяного запаха напитка. – Мило, – сказал мужчина, слизнув выкатившуюся из угла рта капельку. – Твой выбор, как всегда, безупречен. Доктор Кавендиш промолчала, пристально разглядывая гостью, которая неуверенно топталась перед входом, словно решая – сбежать или остаться.

Города и эпохи не имели никакого значения. Люди, какими бы разными ни были их жизни, встречали один и тот же конец.

Иногда не знаешь, что случится в следующий час, не то что завтра или через неделю. Смерть бывает непредсказуема, и это, пожалуй, в ней самое худшее.

Любовь - единственная вещь в мире, над которой не властна смерть. Она соединяет ее и жизнь в одну бесконечность. .

Пусть его сердце больше не билось, его чувства к ней не ослабнут, сколько бы времени им ни пришлось провести порознь.

Если смерть сделала выбор, ничто на свете не изменит его. Даже воля тех, кто намного могущественнее нас, бессильна перед ее древностью. Ты можешь пытаться спастись или спасти, не из корысти, а во имя добра, но только навлечешь на себя беду.

- Ты мой свет. Ты моя жизнь. И, когда ты вернешься, я первая выйду навстречу.

Мне столько раз в сети от бизнесовых и эзотерических вдохновляльщиков попадался на глаза слоган „Кризис — это новые возможности!“, что так и хочется к нему дописать пояснение: „...потому что старые теперь недоступны“. В этом и есть суть любого кризиса: когда по-старому уже не получается, а как по-новому — пока не ясно, и требуется адаптация.

Я всегда был тем светом, который я искал...

Больше всего я наслаждаюсь тишиной. Это самое прекрасное в одиночной экспедиции – я абсолютно один. Только горы и я.

Игра, в которую я здесь играю, реальна. Если я сохраню равновесие, я останусь в живых. Если я зайду слишком далеко, я умру.

Я озираюсь, и то, что вижу, повергает меня в шок. Гигантская лавина движется на меня.