Ничто так не заживляло раны, как любопытство, согревающее изнутри.

Он настоящий гений, вот только беда всех гениев в том, что они не видят границ.

– Значит, люди не преувеличивают, когда говорят об эпидемии старения? – Никто не молодеет, – улыбнулся доктор своей белоснежной улыбкой, – но то, что процедуры подтяжки лица стали проводиться чаще, чем, скажем, ещё год назад, это факт.

– Мэм, прошу вас, – встала высокая женщина, – вы мешаете нам работать. – Мешаю? – смотрела сквозь слезы Аманда, – У меня ребенок пропал!

Если для тебя нет дороги, проложи ее сам.

Ну! Распрямиться и выйти! Распрямиться. Выйти. И вдруг… Что-то коснулось щеки: то ли неведомая лапа, то ли рука провела по коже костлявыми цепкими пальцами. Из-за спины донеслось тихое утробное рычание. Генку словно к месту пригвоздило, и без того затекшие от долгого сиденья на корточках ноги моментально ослабли, перестали держать, и он просто повалился на землю с тонким судорожным всхлипом.

Под корой что-то дернулось, затрепетало, будто внутри ствола побежала живая кровь. В ветвях зашумел ветер, окреп. В какой-то момент Ире даже показалось, что он ее подталкивал. Она неуверенно двинулась в указанном направлении и через несколько шагов поймала себя на мысли, что, может и внушила себе, но, кажется, и правда здесь проходила.

Зато другая дверь, ведущая в холл, была заколочена крепкими широкими досками. Инга почему-то сразу поняла, что за ней кто-то есть — чужой, незнакомый, опасный, голодный и злой. И заперли его неслучайно. Но все-таки она не смогла удержаться, подошла, приложила ухо. Грубые шершавые доски царапали кожу, и, сколько она ни прислушивалась, из-за двери не донеслось ни звука.

— А они на самом деле существуют? — тихонько поинтересовался приткнувшийся на краю лавочки Генка. Коля повернулся к нему. — Кто? — Духи, — отрывисто выдохнул Генка. Вожатый сосредоточенно наморщил лоб. — Не знаю. — Пожал плечами. — Сам никогда не сталкивался. — А я сталкивался! — неожиданно выступил Мотя, многозначительно выпучив глаза, громким свистящим шепотом добавил: — Прямо здесь.

— Товарищ председатель совета дружины, отряд… И они хором орали, следуя за его голосом, отрепетированное: — Комета! — … на торжественную линейку, посвященную открытию третьей смены, построен. Живем и трудимся под девизом: — Лучше ярче блеснуть и быстрее сгореть, чем долго дымиться и медленно тлеть!

Из воды на него смотрел кто-то чужой — точно не Генка. И вообще не человек, а какое-то мерзкое существо с бледной чуть ли не до синевы кожей, с развевающимися длинными похожими на водоросли волосами, с искривленным в усмешке широким ртом и округлыми по-лягушачьи выпученными глазами. Утопленник? Не заорал истошно Генка только потому, что окаменел от ужаса.

Ей нравилось, как пахнет Джекс. Яблоками, волшебством и холодными снежными ночами, когда хочется свернуться клубком и забраться под теплое одеяло.

Она хотела забыть его улыбку и ямочки на щеках, хотела забыть сверкающие голубые глаза и то, как он называл ее Лисичкой. В груди внезапно защемило от мысли, что она больше никогда не услышит это прозвище. И вот тогда Эванджелина поняла, что не хочет забывать. Не хочет забыть ни одного момента ее жизни.

Я верю, что каждому уготован счастливый конец. Но не думаю, что этот самый конец можно найти лишь на последней странице прочитанной книги, или что каждый герой будет жить долго и счастливо. Шанс поймать счастливый конец есть всегда, но вот удержать его гораздо сложнее. Он словно сон, который желает сбежать от ночи.

Она не хотела, чтобы кто-то обнимал ее, пока она заливается слезами, и говорил, что все будет хорошо. Сейчас Эванджелина хотела чувствовать ярость, чувствовать злость, хотела, чтобы злодей сказал ей, что она поступила правильно, что сделала то, что должна была.

Мне бы хотелось, чтобы у нашей истории был другой конец.

Победа в любви — не столько успех в битве, сколько извечное продолжение борьбы, выбор любимого человека, за которого ты готов отдать жизнь, снова и снова.

Ярко-зеленый, цвета мха, оттенок его глаз снова захватил меня целиком, от тени на лице Джейми почти не осталось следа. Он снова стал собой. Человеком, которого вывести из себя могли разве что глупые вопросы туристов.

Твой солнечный свет разгоняет тучи в моей голове.

Я видела горизонт, который ограничивал мне обзор, и одновременно чувствовала свободу всего, что лежало за ним и ждало меня.

А мое испытание — это ты, чтобы в будущем не бояться дать шанс угрюмым парням с ледяным сердцем. Ведь благодаря тебе я поняла, что в глубине души вы все мягкие романтики.

Попробуй объясни машинисту, что оператор забыл перевести стрелки и весь состав поехал не в ту сторону.

Обыденность не терпит гениев, задающих высокую планку, куда приятнее затеряться в серой, посредственной массе, где некомпетентность из порока легко трансформируется в норму.

Может, любовь – это не столько судьба и волшебство, сколько труд и упорство? Может, это просто быть тем самым для того, кого любишь?

Благодаря тебе я нашла ответы на многие мучившие меня вопросы.

Я сделала эту фотографию, чтобы, даже став хореографом, не забывать практиковаться. Ведь только разбираясь в танце, можно создать живую постановку.

Но почему мой взгляд всегда направлен лишь на него? Не могу сосредоточиться.

Даже пересмотрев кучу фильмов и перечитав тонну манхв, я все равно не понимаю, какие движения могут передать первую любовь.

Ради того, чтобы оказаться здесь, я каждый день тренировалась по десять часов с утяжелителями в несколько раз больше моего собственного веса. Каждый созданный мной танец приходит с болью, поднимающейся от кончиков пальцев ног.

— Трепет первой любви? Все это время вы, Кан Соын, занималась постановками о битвах и приключениях. — Выходит, этой темы вы касаетесь впервые? — Да, я берегла ее для особенного случая.

Скажи об этом прямо. Уверена, ему даже в голову не приходило, потому что мужчины бестолковые

— Почему ты рассказываешь мне такие вещи? — Чтобы ты доверяла мне. — Зачем? — Я хочу тебя. И, подозреваю, возможность тебя получить предполагает некоторый уровень доверия. Ты явно не спишь с кем попало.

– Я опаздываю на работу. – Можешь больше не ходить туда, если не хочешь. – Ой, правда? Я в лотерею выиграла или что? Он посмеивается в ответ. – Или что. Ты выиграла меня.

Я умираю каждый день без тебя

Ты теперь моя. И для меня забота о тебе – обязанность и радость

Если бы инопланетяне и правда существовали, и хотели бы украсить свои далекие планеты, то Макс на их месте забрал бы не какие-то розы или пионы, а самый красивый цветок на всей земле – Юлю.

Казалось, что подобным образом могут пересекаться и людские судьбы. Перевив, накид, отвивная петелька, сцепка и… вместо незнакомцев уже возлюбленные.

Макс прижал Юлю к себе, вдохнул уже знакомый аромат с нотками ванили и кокоса, и подумал, что все, о чем поется, уже сбылось. Юля – его утро и первые лучи рассветного солнца.

Она изредка брала фальшивые ноты, он – неправильные аккорды, но это уже было не так важно. В конце концов, кто вообще знает, как все должно быть?

Некоторое и время у них все получалось достаточно складно. Пока они не смотрели друг на друга. Но стоило их взглядам пересечься, как сбивались оба.

Макс бы с легкостью принял Юлю за Снежную Королеву, но она вряд ли бы смогла заморозить хоть одно сердце. На Макса она действовала в точности наоборот: растопила льды, что сковали его после побега бывшей девушки в Москву.

Что-то ты помнишь. Что-то нет. Какие-то вещи заставят тебя содрогнуться — а какие-то нет.

Иногда профайлеру не нужно знать ответы. Иногда нужно знать достаточно, чтобы подтолкнуть собеседника — и он сам заполнит пробелы.

Иногда самые опасные люди — те, кому ты больше всего доверяешь.

Иногда лучший способ поймать кого-то — дать ровно то, что этот человек хочет.

Дом — это не место. Дом — это люди, которые тебя любят. Всегда, вечно, несмотря ни на что.

— Можешь привезти Коги в следующий раз? Я хочу с ним поиграть! — Мясо? — морщится Дживон. — Тебя дома не кормят? — Это пёс Соён!

— Думаешь, поехать? Пёс сонно ворчит и уходит спать в другую часть комнаты. Сама разбирайся, глупая.

Хван Дживон не нравится Соён ни под каким углом. Его личные качества — сплошные рэдфлаги, к нему невозможно чувствовать что-то положительное. Он демонстративно резок, требователен, он душнила, в конце-концов. И придирается к каждой мелочи. И не считает Соён привлекательной.

— Скажи честно. Тебя в детстве раз двести пятьдесят головой вниз роняли? — Это не смешно. — Думаешь, я шучу? Всё в порядке, мудачизм лечится в наши дни, если только у тебя не лишняя хромосома в двадцать первой паре.