— Они облили грязью мою жену! Мою жену, Ким! — Эй-эй, сбавь обороты, друг, не нужно устраивать спектакль в стиле Микки Пирсона! Я понимаю, ты зол…

— Повтори-ка. — Мой ненастоящий муж поймал меня на фейковом свидании, когда я притворялась чужой девушкой.

– Похоже, подарок мне выбрала ты? – улыбнулась я. – Как вы догадались? – удивилась девушка. – Ну, это было не трудно, – рассмеялся Пшенов. – В душе большинства женщин всех возрастов где-то в дальнем уголке живет любовь к брошкам в виде кота!

Я не боюсь грызунов. Они мне просто не нравятся, потому что разносят всякие инфекции и в придачу агрессивны, могут больно укусить. Но при виде этой твари мне захотелось стать кротом, чтобы зарыться в земляной пол и удрать куда подальше. Тварь стояла на задних лапах, ростом она оказалась выше моего пояса. На морде горели злобой глаза, шерсть поднялась дыбом, хвост, похожий на гигантский шнурок.

Будильник прозвенел, как всегда, в пять. С закрытыми глазами я на автопилоте побрела в ванную, приняла душ, завернулась в полотенце, глянула в зеркало... и вмиг проснулась, увидев щекастое лицо с красными полосами над глазами. Я уставилась на незнакомку. Это кто? Потом оглянулась. Ясное дело, за моей спиной никого не было. Значит, я увидела... собственное отражение? Но откуда такие щеки?

По дороге в офис мечта о встрече с выпечкой выросла до такой степени, что я решила притормозить у любимой кондитерской и вмиг рассердилась на себя. Татьяна, неужели у тебя напрочь отсутствует сила воли? Ты не способна затоптать свой аппетит? Перед глазами неожиданно появилось фото, которое показала мне Варвара. Я скрипнула зубами и наступила ногой на педаль газа. В паре «аппетит-Таня» главная – я!

На меня упал шкаф. В первую секунду я растерялась, потом включился разум. Спокойно! Я лежу сейчас в супружеской постели одна, Иван Никифорович еще не вернулся из командировки. Никакой мебели около кровати нет. Есть лишь небольшая тумбочка, но она не способна подняться в воздух и рухнуть на меня. Кроме того, тумбочка на ощупь не шерстяная и не способна облизывать мое лицо.

– Если женщина похудела, значит, еда перестала быть основной радостью в ее жизни. Тощая, похожая на засушенного комара молодая женщина, которая произнесла эти слова, уставилась на меня, окинула оценивающим взглядом и продолжила: – Дорогая, твоя проблема понятна. Я готова помочь. Главное – разлюбить все вкусное.

Стрелял он на выдохе. Держал пистолет по-старинке, с одной руки, вторая за спиной. Может быть, его отец или дед учили, раньше любили бравировать подобной стойкой. Именно военные, кстати. Держать пистолет двумя руками удобнее и сподручнее. Она рука всегда подстрахует другую, и нет такой сильной отдачи.

Тело увезли, Крячко остался опрашивать свидетелей, а Гуров прошелся по переулку, пытаясь вспомнить, почему все это ему так знакомо. Это уже порядком раздражающее чувство дежавю, когда все или знакомо, или условно знакомо, и никак не можешь понять, что не так. Откуда это странное чувство узнавания?

Убитый мужчина сидел на скамейке, застигнутый смертью в момент отдыха. При нем был кожаный рюкзак, лежавший рядом. Собственно говоря, на сумку и среагировал администратор отеля, заметив, что человек с рюкзаком уже несколько часов сидит слишком неподвижно.

Гуров пожал плечами. Психопатов он искренне не любил в том числе и за то, что предсказать их действия было практически невозможно. По крайней мере, на стадии первого убийства. Они все убивали по каким-то своим причинам, но возводили преступление в ранг культа. Кто-то называл себя «мастером», «художником», «поэтом» смерти.

Как ни странно, даже после того, как все дворы были опутан сетью камер, большая часть преступлений оставалась не раскрытой. Заказные, серийные. Казалось бы, центр Москвы, постоянно кто-то смотрит в окно, идет мимо, но, словно зачарованные, улицы хранили свои тайны. И одну из них Гуров должен был раскрыть.

Квартира, мертвая балерина у окна, солнечный свет на стертом от времени паркете, шелк, картины на стенах в белых паспарту, а не тяжелых золотых рамах. Изысканный аромат мимозы. И рыдающая девчонка-квартирантка, нашедшая труп. Почему-то всем старая балерина напоминала засушенную между страницами книги чайную розу.

Но неподготовленный бунт длился всего несколько минут. Пулеметы на вышках стали захлебываться свинцом, рассекая толпу. Те, кто рвался к арсеналу, падали, сраженные в спину. Юноша с перевязанной головой, успевший схватить гранату, взорвал себя и двоих охранников — последний аккорд сопротивления.

Романчук чувствовал, что его начала бить нервная дрожь. И это не от предчувствия боя или атака. Так близко к исполнению своего самого горячего желания он еще не был. Спасти дочь! Он сейчас сможет это сделать, он сможет вырвать ее из лап нацистов! Никто не секунды не сомневался, все, как один, кивнули, соглашаясь с командиром.

Мужчина в черном пальто вытянул руку с пистолетом и навел его на старика. Расстояние до поляков было чуть больше, чем нужно для уверенной стрельбы, пограничник вышел из-за угла и быстрым шагом пошел к полякам. Человек в черном не успел выстрелить. Он даже чуть опустил руку, увидев незнакомца. Романчук, не вынимая руки из кармана дважды выстрелил через пальто.

Сашка не стал ждать, что немец обернется. Резким сильным ударом он впечатал булыжник в висок солдата, ясно расслышав хруст сломанных костей. Голова немца дернулась, стукнулась о боковое стекло, и враг обмяк. Рука, схватившаяся было за руль, медленно упала мертвецу на колено.

Канунников подполз к месту бойни. В воздухе стоял запах крови и пороха. Под кустом лежала кукла в нарядном белом платье с кружевами, забрызганными кровью. А та самая девочка, что молилась, теперь лежала на спине и смотрела в небо остекленевшими глазами. Саша накрыл ее лицо платком, но руки дрожали, а в голове мучительно билась мысль: «Я даже похоронить не смогу…»

Сашка лежал в кустах, стараясь не дышать. Смерть была близко, он ощущал ее, как тогда, еще в лагере. Немецкий отряд, прочесывавший окрестности в поисках партизан, шел методично, как машина: приклады били по кустам, сапоги давили хрустящий валежник.

Стремительным броском вперед Усов перескочил через навал из бревен, служивших защитой одному из охранников моста, и набросился на того, сбив с ног и ударив ножом после захвата за шею и голову. Со стороны деревни то же самое синхронно с товарищем проделал Павлов.

Лежа на земле, молодой человек начал вертеть головой по сторонам. Его оружие – топор, который он сжимал в руке, у него уже отобрали. Рядом с ним стоял Григорий с опущенной вниз головой и двое рослых крепких мужчин. Неподалеку стоял к ним спиной третий. Он смотрел по сторонам, будто охранял подходы к хижине и приглядывал за обстановкой.

– Все! Конец! – протяжно простонал кто-то рядом с Валентином. До этого момента молодой солдат не осознавал того, что происходило. И только сейчас, когда он стоял прямо перед расстрельной командой, до него дошел весь ужас происходящего.

Громко и хлестко ударил выстрел. Отдача резко толкнула прикладом в плечо. Прицел подпрыгнул перед глазом, теряя предварительную наводку и цель перед собой. – Есть! – едва не крикнул политработник. – Молодец! Снял пулеметчика! – похвалил меткий выстрел старший лейтенант.

Один из снарядов угодил точно в корму одного из бронетранспортеров, отчего задняя бронированная дверь его распахнулась и повисла на единственной уцелевшей петле. Прилетевший спустя секунды после нового пушечного залпа снаряд обездвижил стальную машину, разделавшись с ее ходовой частью прямым попаданием в одну из гусеничных лент.

Еще через секунду один за другим прогремели еще два пушечных выстрела. Спустя мгновение танк с флагом поверх кормы дернулся под воздействием какой-то неведомой, обрушившейся на него силы. В стороны от его борта полетели снопы искр. Затем вспыхнуло над ним пламя, высоко скользнувшее своими длинными языками в небо.

Всегда полагала, что лотереи лишь очередной способ проиграть

Но ведь человеческая любовь быстротечна. Как и жизнь.

В сумерках порой даже страшнее, чем во мраке.

Говорят же, что в людях, потерявших дом, что-то ломается, и им становится нужна лишь свобода – настолько, что они не смогли бы вернуться, даже если бы захотели.

Знать бы наверняка собственную судьбу, чтобы если не отвратить, то хотя бы готовой быть ко всем ее превратностям.

Впрочем, истинное сокровище, как правило, всегда находится не где-то далеко, у мифического папоротника в чаще леса, а совсем близко. Порой так, что его и не заметишь.

Парфентьева пропустила всего пятьдесят граммов, даже не захмелела, да и Холмский чувствовал в себе силы управлять машиной. Но за руль все же села Парфентьева. За руль своей «Мазды». Ездила она быстро, погоны офицера Следственного комитета надежный оберег от проверок на дороге, тем более с таким-то мизерным промилле в крови.

Снова ограбление, на этот раз с летальным исходом. Хозяин квартиры не вовремя вернулся домой и нарвался на смертельный удар. Правда, умер не сразу, жена успела вызвать «скорую помощь». К тому моменту, когда Холмский переступил порог квартиры, мужчина уже скончался, осталось только зафиксировать смерть. От проникающего ранения острым предметом в основание черепа.

Мужчина лежал в позе человека, пытающегося избавиться от захвата сзади. Кто-то напал на него со спины, набросив удавку на шею, он пытался оттянуть ее, но преступник оказался сильней. Повалил жертву, довел начатое до конца и убрался, оставив после себя мертвое тело. Или не совсем еще мертвое?

На живого нужно заполнить карточку вызова, на мертвого — составить сигнальный лист, зафиксировать факт смерти. А потом еще с полицией объясняться, а это бумаги, бумаги. Формальности нужно воспринимать как снег посреди зимы, никуда от них не денешься.

Девичий голос истерично дрогнул. Девушка явно не в себе, но это не удивительно. На глазах человека убили. Да и вранье давалось ей непросто. Одно только положение руки покойного говорило о том, что смерть наступила практическим мгновенно.

На полу в прихожей неподвижно лежал человек. Лаверов Родион, если верить диспетчеру, сообщившему о травме. Лежал человек, изначально рукой касаясь двери. Когда девушка открыла дверь, кисть безжизненно легла на истертый ногами порожек. Сейчас девушка стояла, едва не касаясь ногой головы покойника, в волосах поблескивали осколки стекла зеленоватого оттенка.

Итак, Мари не смела более говорить о своих приключениях, но образы сказочной страны не оставляли ее, окружая ее каким-то чудным светом и звуча в ушах дивной, очаровательной музыкой. Она, казалось, постоянно жила в нем и вместо того, чтобы играть, как бывало раньше, она стала от всех удаляться, постоянно находилась в тихой задумчивости, и ее прозвали маленькой мечтательницей.

Щелкунчик быстро пошел вперед, а за ним полная любопытства Мари. Скоро в воздухе повеяло чудесным запахом роз, и все вокруг вдруг озарилось нежным, розовым сиянием. Мари увидела, что это был отблеск сверкавшей, как заря, водяной поверхности, по которой с тихим плеском катились серебристо-розовые волны, превращавшимися в сладостно-мелодичные звуки.

Когда же легкий ветерок, разносивший чудный апельсиновый запах, колебал ветки деревьев, то золотые и серебряные плоды, касаясь один другого, звенели, точно хрустальные колокольчики, и вместе с тем так и мелькали в глазах, как сверкающие огоньки. — Ах, как здесь хорошо! — воскликнула восхищенная Мари.

Не слушай их, моя маленькая Мари! Тебе Бог дал больше, чем всем нам! Ты, как моя Пирлипатхен в сказке, родилась принцессой и умеешь править в чудесном, прекрасном королевстве, что же касается твоего Щелкунчика, то тебе придется перенести из-за него немало горя: мышиный король преследует его везде; не я, а ты одна можешь его спасти, будь только стойкой и преданной!

Знаешь что, любезный друг? Ведь счастье никогда не приходит одно.

Золотые и серебряные яблочки, конфеты, обсахаренный миндаль, и великое множество разных лакомств унизывали ветви стоявшей посередине елки. Но всего лучше и красивее горели между ветвями маленькие свечи, точно разноцветные звездочки, и, казалось, приглашали детей скорее полакомиться висевшими на ней цветами и плодами. А какие прекрасные подарки были разложены под елкой — трудно и описать!

Антон волновался. Теоретически он знал, что Морган, который вошел в программу «Хамелеона», должен был теперь ее контролировать и направлять. Но практически… Кто знает, как все повернется? Антон ведь не изучал подробно настройки ИИ «Хамелеона», и в точности не знал, как он работает, и что конкретно вложили в его память создатели.

Спецназовцы прильнули к окулярам биноклей. Танк мчался по плато, все дальше смещаясь в сторону от основных войск, ведущих наступление. За ним, раскидывая брызги камней, летел военный пикап, в котором в полный рост стоял Хендерсон и яростно махал пистолетом перед лицом испуганного шофера.

Программист резко повернулся и увидел, как он и предполагал, еще троих русских. Все они были в таких же балахонах, помогавших им сливаться с пустынным ландшафтом, как и на том человеке, который встретил их у замаскированной палатки. В руках одного из них, Хендерсон увидел чемоданчик с программой «Хамелеона» и внутри у него похолодело.

Разбудила его чья-то сильная и потная рука, которая властно легла на его рот и придавила голову к кровати. «Какого дьявола?» – успела мелькнуть в голове мысль. А потом ему к самому носу поднесли что-то резко пахнущее и дурманящее мозг, и он отключился.

Опасаясь ливийских и турецких шпионов и просто любопытных глаз, Хендерсон с самого своего появления на базе не расставался с секретным чемоданчиком. Он постоянно носил его с собой. Даже когда выходил из своей палатки в казарменную столовую, по нужде или прогуляться, он всегда пристегивал его к руке наручником.

Задумавшись, он наблюдал, как из огромного чрева «Локхида» выкатывают зачехленный «Хамелеон», как его цепляют тросами и устанавливают на подъехавшую вплотную к транспортному самолету автоплатформу. Зрелище завораживало Хендерсона не столько слаженностью работы солдат, занимающихся разгрузкой, сколько кажущейся ему нереалистичностью происходящего.