Прежде я была не в состоянии смотреть на Эйдена, не в состоянии наблюдать за тем, как он так открыто изливает свое горе. Но теперь я отважилась взглянуть на него и вижу, что по его лицу непрерывным потоком текут слезы.

Я поднимаюсь в ванную комнату, но избегаю смотреть в зеркало. Не могу себя видеть. Глядя вместо этого в раковину, чищу зубы, все сильнее и сильнее надавливая щеткой на десны, и наблюдаю, как вода, закручиваясь, стекает в сливное отверстие. Она окрашена кровью.

Пытаюсь вдохнуть, но кислород застревает в груди, не достигая легких. Я снова выдыхаю, но ничего не происходит. Никакого облегчения безжалостного давления, нарастающего в моей груди. Я не могу дышать.

Положив трубку, я ощущаю, как ложь берет верх надо мной. Она распространяется внутри, как инфекция, уничтожая любые остатки того, что могло быть правдой.

Мягкие пальцы страха начинают ползти вверх по моей шее, и рука взлетает к затылку. Я соскребаю их прочь. Может, она спряталась. Резко пересекаю комнату, подхожу к гардеробу и распахиваю дверцы. Но Фрейи там нет. Только вешалки, на которых висит практически неношеная одежда.

– А я и не собираюсь стрелять, – спокойным, даже веселым голосом произнес Серьга и нажал на спусковой крючок. Короткая автоматная очередь отшвырнула Петлю к другому краю ямы.

У кошары раздались крики, оттуда звонко щелкнули несколько винтовочных выстрелов. Серьга еще раз полоснул длинной очередью наугад, Жених сделал то же самое. А вот Петля не выстрелил: ни очередью, ни даже одиночным.

Взрывы, хотя диверсанты их и ожидали, прозвучали неожиданно. Первый, второй, третий. Чуть погодя, ахнули еще два взрыва. У кошары замельтешили чьи-то тени. – Стреляй! – скомандовал Серьга и первым дал очередь.

Диверсанты – расходный материал. Смертники. А, значит, никто и доискиваться, в случае чего, не будет отчего погиб диверсант Петля. Погиб и погиб. Как погибают все прочие диверсанты.

На приисках творилось горе горькое. Развороченные взрывами бурты и склад – это первое, что бросилось в глаза смершевцам. А еще – люди, которые смотрели на Белкина и Эмиралиева, и в глазах этих людей читались страх и отчаяние.

Коменданту удалось успокоить женщин, и они рассказали, что минувшей ночью в селе произошло сразу два убийства. Зарезали двух женщин и подбросили угрожающие записки. Так, мол, и так, то же самое будет со всеми, кто добывает соль для Советской власти…

Я жаждала быть совершенством в глазах отца, и это стремление заставляло меня смотреть на молодых аристократок как на соперниц. Именно ради этого я изучила все нужные книги. Я хотела стать человеком, достойным внимания отца.

Отца я боялась больше, чем тигров. Тигр может съесть меня, отец же способен разрушить самую мою душу.

Именно к этому я и стремилась в жизни — никогда не ошибаться. Ведь вся моя жизнь была ошибкой — я родилась девочкой, да еще и вне брака. Мне нельзя было больше ошибаться.

Я никогда не стану похожа на мать. Я не полюблю, пока не стану любима, любима как никто другой. Я вообще никем не стану, если не смогу стать первой. Я не стану, подобно матери, молча сидеть и попусту тратить время, пока жизнь проходит мимо. Я твердо намеревалась быть услышанной, стремилась к тому, чтобы со мной считались.

— Мне говорили, при рождении тебе дали имя Пэк-хён. Так обычно называют мальчиков. — Мама была так сильно огорчена тем, что у нее родилась девочка, что дала мне имя, заготовленное для сына.

— Спустя столько времени я хочу попробовать жить и… — Любить, — закончила Олеся. — Разумно, учитывая твоего нового покровителя. Оплошать нельзя, иначе…

Не нужно ему было ни мести, ни богатств — ничего, кроме биения сердца в груди девичьей. Но остывало тело, покидала его душа.

Спасение явилось в странном обличии, еще более страшном и дивном, да только не думал о том упырь, когда из топи его вынимали. Случайно нашла Казимира Марья, и сжалось сердце ее при виде покрытого ожогами упыря.

— Мы не знаем, что готовит нам судьба, Кир. Мы просто идем по уготованному нам пути, а Морана смотрит и следит, чтобы все прошло, как надо. И если ее нити сплелись в такой узел, значит, распутывать будем все вместе.

Сердце колотилось как бешеное, перед глазами все плыло, тело словно совсем перестало слушаться. Реальность стремительно ускользала из-под ног. Каждый вздох обжигал, голова кружилась.

Маркиза пришла к Махмуду поговорить, дождалась, когда он отвлечется, и врезала ему табуретом по голове. Сотрясение мозга. Махмуда положили в больницу. Он через друзей-индийцев передал Маркизе, что как только выпишется, тут же напишет на нее заявление. «Будешь в русской тюрьме сидеть!»

Не были бы лишними при знакомстве автомобиль «Жигули», кроссовки «Адидас» и джинсовая куртка «Ли-Купер». Как вариант, можно было пригласить Марину на свидание, не имея ничего, но для этого надо было быть двухметровым красавцем, по которому сохнут все женщины и девушки в городе.

В ночь с четверга на пятницу Шаргунову снились кошмары – его душила гигантская кукла вуду. Проснувшись в холодном поту, он прошел на кухню, выпил стакан холодной воды. Посмотрел на холодильник, подумал и налил стопку ледяной водки.

Сердце русского мужика он вложил в грудную клетку африканца, а сердце Пуантье отправил в холодильник - дожидаться лучших времен.

Врачи и санитарки были увереннее, а сотрудницы морга вовсе не церемонились, подходили к трупу вплотную, бесстыдно рассматривали то, что их интересовало. Молодые женщины и девушки при виде детородного органа потерпевшего хихикали в ладошку, перешептывались, но долго у тела не задерживались.

Рыжов несколько секунд приходил в себя, потом опустился около неподвижного тела на корточки, проверил пульс на шее студента. Пульс не прощупывался, кожные покровы были холодными на ощупь. Сомнений не оставалось – Жан-Пьер был мертв.

Радости, которые молодость щедро дарила людям за так, всегда приходили к нему спустя долгое время, чего бы он ни пожелал. Друзья, работа, любовь — ничто не шло ему в руки легко.

Мы боялись, что на бумаге всё то, что варится в наших головах, будет смотреться нелепо. 

Она всегда хотела понравиться Анастасии Петровне, но не все желания должны сбываться, иначе зачем вообще жить. 

Жаль, что неизвестный, но гениальный художник не подсматривает за мной из дома напротив, чтобы срисовать идеальные очертания или сделать заготовку для будущей скульптуры.

Но чужая вежливость всегда налагает обязательства.

Накануне следующего урока я твердо решил, что это полнейшая несусветная глупость, влюбиться в руку. 

Приближалась полночь. Стоя на пустынной городской улице, Фан Му принял решение. Ради всех матерей. Ради всех детей. Ради всех окон, горящих в темноте. Ради мирных, спокойных ночей.

Ему придется ждать, пока все уляжется. Это может занять год или два, а то и целое десятилетие. Но даже если он вернется, то уже не будет влиятельным старшим братом с неограниченным богатством и возможностями. Ему придется подбирать крошки с чужого стола.

– По-твоему, каждый может управляться с оружием, так, что ли? – Он поглядел на пистолет, посверкивающий стальной синевой у него в руках. – Старая поговорка гласит: у кого оружие, у того и власть!

Далеко за полночь Фан Му все-таки провалился в неглубокий беспокойный сон. Сквозь дрему он слышал тихий хруст за окном, а из соседней комнаты – приглушенные всхлипы. Похоже, не только он в ту ночь не мог заснуть.

«Великолепно, просто великолепно, – проносилось у нее в мозгу между приступами рези в желудке. – Что может быть хуже – грабительница нападает на полицейского офицера…»

Казалось, атмосфера в комнате сгустилась; все так и не сводили с Сяо Вона глаз. При таких темпах и полиция, и семья жертвы оказывались под жестким давлением. От этой мысли по спинам присутствующих пробежал холодок. Один Фан Му улыбнулся. – Как интересно!

До меня вдруг дошло, насколько схожи человеческое лицо и волчья морда — можно сказать, две стороны одной монеты.

Умереть легко; жить намного тяжелее.

Чем жизнь становится тяжелее, тем сильнее воля к жизни. И чем больше страх смерти, тем больше борьба за то, чтобы продолжать жить.

Там, где есть жизнь, смерть неизбежна.

Действительно ли женщины прекрасные вещи? Может быть, да. Да, женщины — замечательны, но в конечном счете они вовсе не «вещи».

Тот, кто ворует крючки, — вор. Тот, кто грабит нацию, —благородный человек.

Командир засуетился, бросился поднимать раненного. Его соседи тоже кинулись на помощь, но над губами с каждым вздохом все выше поднимались кровавые пузыри. Алексей понимал, что это означает – задето легкое, парню осталось жить считаные минуты.

В небольшом углублении на брезенте лежали и сидели несколько бойцов. Под ватниками белели пропитанные кровью бинты, на бледных, как мел, лицах выделялась черная щетина, следы грязи и крови.

Пламя вспыхнуло от подожженных баков с бензином, взвыло, и с грохотом скривило башню «тигра». Мост начало затягивать черным облаком пепла и огненной взвеси из частичек пороха и окалины. Видимость скоро станет хуже и бить по видимым целям не получится.

Снаряд, еще снаряд! «Семерка» выскочила на берег, башня крутанулась в нужное положение и из дула пушки вылетели практически подряд две болванки. Колонна «тигров» дрогнула, нарушила свою идеальную немецкую стройность.

Выстрел! Снаряд лязгнул по гусеницам с шахматкой звеньев, выбил искры, но не остановил немецкий танк. Раздосадованный неудачей Николай вместо того, чтобы увести Т-34 с обзора немецких башнеров, снова поймал в сетку прицела железные сечения немецких траков.