Широко потянувшись, словно после долгого рабочего дня, я снимаю фальшивые очки без линз в черной оправе и маску.

Оглядываясь назад, могу сказать, что сегодня не возникло ни одной серьезной накладки. Если придираться, то у меня возникло легкое беспокойство, когда в баре разговор зашел об убийствах через сайты знакомств, которые в последнее время будоражат общественность.

И тут до меня доходит. Она только притворяется пьяной, а сама совершенно трезва. С чего я это взял? Когда мы вышли из такси, на ее лице мелькнуло выражение, от которого у меня мороз пробежал по коже, — таким оно было холодным.

Чем же я занимаюсь в свои годы… Тридцать два года, холост. Так думает она, хотя на самом деле мне сорок два, и у меня есть жена и ребенок.

И тут мой взгляд замирает на одной из строчек. Я не сразу понимаю смысл написанного. Меня охватывает смятение, сердце бьется быстрее. Что это значит?.. В следующее мгновение по спине пробегает холодок, меня осеняет. Как по мановению, все «странности», словно стоп-кадры, выстраиваются в ясную последовательность.

Ю смотрит на меня с мольбой. Но почему? О чем бы я его ни спрашивал, он почти не отвечал; так почему сейчас просит бросить ему спасательную шлюпку? Что, черт возьми, происходит?!

А что я ему мог сказать? Что действительно гуляла такая версия – американцы нашли и просто доделали уже практически изготовленные немцами бомбы. После капитуляции Германии между нами и нашими западными союзниками развернулось нешуточное соревнование по охоте за немецкими секретами и технологиями, а также за компетентными людьми.

Господи, чего он так убивается? Я бы еще понял, кабы он был куркулем и жадиной. Но к деньгам он относился легко, у него можно всегда было занять до получки и при отсутствии совести не отдавать – все равно не вспомнит. Однажды его трехлетняя дочка – что у нее в голове произошло, непонятно, изорвала на мелкие клочки только что полученную папой зарплату.

Все же уголовный розыск богат на колоритных личностей. Китаев был артистом. Верткий, острый на язык, обильно перемежающий свою речь блатными словечками, даже татуировка на запястье была. Да и вообще он больше походил на шустрого веселого уголовника, одинаково легко шарящего что по своим, что по чужим карманам. Звали его Степан Степанович, в народе же за глаза прозвали дядей Степой.

За строительным мусором, кустами и развалинами дощатых летних построек я, начальник розыска и еще двое местных оперативных сотрудников приближались к месту, где собралась интересующая нас компашка. Подошвы ботинок противно скользили по мусору и прошлогодним прелым листьям. Антипов тихо выругался, вляпавшись в нечистоты.

Здесь стали чинно торговать продуктами и прочими дарами советской деревни, но мелкие шустрые торговцы никуда не делись. Рядом с дощатыми павильонами и прилавками, с торговыми рядами, меж бочек с соленой капустой и мочеными яблоками, висящими на крюках мясными тушами, толкались и суетились люди – неистребимая вечная порода тех, кто хочет что-то продать подороже и купить подешевле.

Мы почти успели. Но не совсем. Председателя уже не спасти – он болтался на дереве. Но учитель был еще жив. С ним вышла заминка. Ведь казнь для него припасли особую, по заветам предков – сгибаются два дерева, привязывается к ним человек, а потом стволы отпускаются, и жертву разрывает на части.

Герберт взял Евсея подмышки, сгрузил прямо на обочину. «Берета» с его пальчиками осталась на месте преступления, в теле пуля из тех же стволов, которыми завалили его дружков. Менты со всем разберутся.

Штык лопаты ушел вниз, а верхний хват черенка также резко вверх. Гена хотел крикнуть, но не успел, челюсть звонко защелкнулась, глаза закатились. Герберт добавил ногой в пах, ускорив падение. Навалился на пацана, затолкал ему в рот носовой платок, стянул руки за спиной, пластиковые наручники всегда в кармане, одна лента на руки, другая на ноги.

Джип стоял к лесу боком, Герберт издалека видел, как из багажника вытаскивают что-то, похожее на связанного человека. Пока не понятно, живой пленник или уже нет, но в лес его выносят не просто так. Двое мужчин, один держал человека за руки, другой за ноги. Багажник остался открытым.

Лариса действительно куда-то уходила, оставив своего парня в квартире, вернулась, а он мертвый и кухонный нож валяется в ванной. Вопрос, кто мог убить Илью? И еще, как убийца проник в квартиру?

Мужчина молодой, в районе тридцати лет, волосы черные, сухие, растрепанные. Видимо, феном после душа он не пользовался, но волосы успели высохнуть. Да и кровь на полу начала уже сворачиваться. До трупных пятен пока дело не дошло. Герберт поднял левую, еще не окоченевшую руку, осмотрел рану. Несколько ран от одного ножа.

Хомутов назвал полный адрес, даже не спрашивая, где Герберт, и уложится ли он в отпущенное время. А «разлитая краска» — это труп с огнестрелом или ножевым ранением. Хочешь не хочешь, а ехать надо, других вариантов просто не существует.

Уже на грани сна и яви перед ее мысленным взором предстала несбывшаяся жизнь: здоровый, розовощекий брат, с аппетитом уплетающий грушу, мама с чистой, без единого синяка кожей, и она сама, кружащаяся в танце с мужчиной с портрета, своим настоящим отцом. Только вот той жизни не суждено было случиться.

Волею судьбы два незнакомых человека оказались связаны друг с другом. А станет ли эта связь крепче со временем или же разорвется совсем — знали одни только боги.

Все же она была права, когда предпочитала поначалу думать о людях плохо. Здесь она точно не ошиблась.

— Иногда ты бормочешь во сне. Ты зовешь маму, а потом обещаешь, что позаботишься обо мне. Но, Иона… кто позаботится о тебе?

— Клянусь, я защищу тебя. — Повернув голову, Вейлин мягко поцеловал ее ладонь. — Чего бы мне это ни стоило. — Именно этого я и боюсь, Вейлин. Кто защитит тебя самого?

— Я всегда буду возвращаться к тебе, Иона. — Вейлин посмотрел на нее снизу вверх и мягко улыбнулся. — Всегда буду возвращаться к хозяйке моего сердца.

Нет сомнения, люди в раю, если там найдется хоть одна единственная стена, будут исписывать ее граффити, заклеивать плакатами, клеить объявления, вывешивать призывы и названия фирм везде, куда дотянутся...

О том, что нам дано, заботиться мы не умеем, и окажись в нашем распоряжении даже рай, все было бы примерно так же

— Ни один ребенок не выбирает обстоятельства своего появления на свет. Богатые родители или бедные, высокие, а может, низкие. Мы рождаемся, а уже каждое наше последующее действие и поступок определяют дальнейшую жизнь.

Я Ви Соларис. Если пожелаю что-то сжечь, так тому и быть.

Я слишком похожа на жителей Севера, чтобы быть южанкой. Во мне слишком много от жителей Юга, чтобы я могла жить на Севере. То же самое касается Востока и Запада. Мне нигде нет места, и все из-за какой-то глупой магии и слов одного человека, чье имя вы даже не знаете.

5. Альма не понимала, как люди могут все это чувствовать. Но ей пришлось совладать с собой. Пришлось заставить себя хотя бы на один короткий миг подумать о другом. Внимание мойры сосредоточилось на сестрах, по которым она так скучала. В душе разливался легкий поток, и Альма ощутила и другие эмоции тоже: она скучала по своей семье и знала, что обязательно встретит их вновь.

Пусть три известных ей мира существовали вместе, но держались друг от друга на расстоянии и не вмешивались в дела. Таков был порядок.

На холсте размером в целую стену были изображены три старушки: одна стояла возле золотых весов и доставала из них белые, чуть ли не прозрачные нити, передавая второй сестре, что сидела за веретеном и плела, третья сестра стояла с ножницами и обрезала нити, когда те заканчивались. В уголке в малозаметном месте виднелся силуэт, похожий на тень.

Люди думали, что богини судьбы вольны распоряжаться их жизнями, создавать, контролировать и отнимать их по своей воле. Но это никогда не было правдой. Все, что могли делать мойры, — это следить за процессом. Когда наступал нужный момент, одна из сестер чувствовала, что скоро появится новая жизнь.

Убить они меня не смогут, даже если попытаются. Я и так уже мертва. — Альма усмехнулась про себя, удерживаясь от того, чтобы не рассмеяться людям в лицо.

Я и забыл, что ты можешь быть такой… Забыл, что ты вообще способна быть настолько счастливой.

В моей жизни слишком много притворства, слишком много вранья, которое этой ночью изобличали снова и снова. Я просто слишком устала, чтобы продолжать лгать и реставрировать фасад нашего благополучия ради нее или ради себя самой.

Поцелуи с ним напоминают прыжок в воду, а именно — тот первый момент, когда вы погружаетесь с головой и чувствуете восторг и дезориентацию одновременно.

Наверняка дело в Брендане: с ним я чувствую себя непобедимой, он заставляет меня верить, что все возможно.

— Я так больше не могу. — Чего не можешь? — Быть с тобой. Я больше не могу, только не на расстоянии.

— Иногда люди просто не подходят друг другу, — говорит он. — Это не значит, что кто-то из них недостаточно хорош.

Ты сделана не из нежности, а из ушибов. Видела ли ты в своей жизни что-нибудь красивее синяка, похожего на цветок?

Гордость — опасная броня: чем дольше носишь, тем труднее ее снять.

Любопытство ведет к путанице в мыслях, а влечение — к обману.

Ты самое прекрасное бедствие, какое я когда-либо видел.

Жизнь — театральная постановка, пьеса в пяти действиях. Осталось только понять, трагедия это или комедия.

– Фанаты, – попытался разрядить обстановку Алекс, – Вы дарите нам вашу любовь, заставляете почувствовать себя нужными и творить для вас. Без вашей поддержки и любви мы бы не добились ничего. Спасибо вам!

Мягкость губ Наташи пьянила больше вкуса шампанского на её губах, и он безумно хотел целовать её всю ночь напролёт.

Не светофор отсчитывал секунды до нашей встречи, а биение моего сердца. Через восемь ударов я была около него.

– В день, когда я узнал её настоящую, всё в моей жизни обрело смысл. Она словно вырвала меня из урагана моей жизни, упорядочила всё, что было в дикой суматохе после её прихода в моё сердце. Словно весь мир заиграл яркими красками, которые она щедро протянула мне с предложением разукрасить холст жизни вместе.

– Знаешь, когда я его увидела, мне показалось, что все мои стены он разрушил одним взглядом.