Людей неинтересных в мире нет. Их судьбы — как истории планет. У каждой все особое, свое, и нет планет, похожих на нее. А если кто-то незаметно жил и с этой незаметностью дружил, он интересен был среди людей самой неинтересностью своей. У каждого — свой тайный личный мир. Есть в мире этом самый лучший миг. Есть в мире этом самый страшный час, но это все неведомо для нас.

Окно выходит в белые деревья. Профессор долго смотрит на деревья. Он очень долго смотрит на деревья и очень долго мел крошит в руке. Ведь это просто — правила деленья! А он забыл их — правила деленья! Забыл — подумать — правила деленья. Ошибка! Да! Ошибка на доске! Мы все сидим сегодня по-другому, и слушаем и смотрим по-другому, да и нельзя сейчас не по-другому, и нам подсказка в этом не нужна.

Хотят ли русские войны? Спросите вы у тишины над ширью пашен и полей и у берез и тополей. Спросите вы у тех солдат, что под березами лежат, и вам ответят их сыны, хотят ли русские войны. Не только за свою страну солдаты гибли в ту войну, а чтобы люди всей земли спокойно видеть сны могли.

Я разный — я натруженный и праздный. Я целе- и нецелесообразный. Я весь несовместимый, неудобный, застенчивый и наглый, злой и добрый. Я так люблю, чтоб все перемежалось! И столько всякого во мне перемешалось — от запада и до востока, от зависти и до восторга! "Пролог"

Со мною вот что происходит: ко мне мой старый друг не ходит, а ходят в праздной суете разнообразные не те. И он не с теми ходит где-то и тоже понимает это, и наш раздор необъясним, и оба мучаемся с ним. Со мною вот что происходит: совсем не та ко мне приходит, мне руки на плечи кладет и у другой меня крадет.

Отношения – это ипотека, взятая у жизни на длительный срок. Важно, выплатив многолетний долг, не обнаружить вдруг, что всегда хотел дом, а не квартиру.

Настоящая романтика – это продвинутый уровень заботы.

Способна ли ты любить меня без желания мной обладать?

Если тебе кажется, что ты не сможешь стать счастливой, пока не встретишь свою половинку, – ты заблуждаешься. Я не смогу сделать счастливыми нас обоих, путь к счастью – это дорога, которую каждый из нас должен пройти самостоятельно.

Я хочу заменить весь воздух, которым дышу, на твои наркотические феромоны. Хочу слушать на повторе плейлист из твоего смеха и голоса.

Где бы ты ни была – знай, что каждая буква в моих письмах написана специально для тебя.

Уже ночью сыщики пришли на Дмитриевскую, 28, в сыскную часть. Оконишникова к этому времени вернулась в гостиницу. Произошедшее надломило ее, Ольга безутешно плакала и в случившемся обвиняла себя. Она сказала Лыкову, что в конце беседы с Аркадием Георгиевичем пообещала выделить ему скромное содержание из собственных средств.

В Ростове пересекаются сразу три железные дороги: Юго-Восточная, Владикавказская и Екатерининская. Плюс речной порт, почти не уступающий Одессе. В городе расположены оптовые склады, питающие Передний Кавказ, Кубанскую и Донскую области, Крым. Посмотрите, сколько здесь банков и иностранных консулов. То есть Ростов набит богатствами.

– В пятом году, как началась на Кавказе армяно-татарская резня, в Нахичевань приехали дашнаки. Много, чуть не двадцать боевиков. И решили они обложить здешних богатеев данью на нужды, так сказать, освободительной борьбы. Кто не даст, того, мол, зарежем – по всему Кавказу был такой обычай.

Алексей Николаевич сунул в карман командировочное предписание и отправился на Пушкинскую. Он не надеялся застать там Зворыкина и уже обдумал план дальнейшей прогулки. Но к его удивлению полковник оказался на месте и даже ждал столичного ревизора. Интересно, узнает он Лыкова или нет? Два года назад они встречались мельком в Москве.

Курьерский поезд Юго-Восточной железной дороги доставил пассажиров на ростовский вокзал к полудню. Лыков снял купе целиком, а кондуктору велел убрать ширму между отделениями, присовокупив серебряный рубль. Поэтому ехали они по-семейному, без соседей.

Лыков насторожился. На календаре май тысяча девятьсот седьмого года. Только-только, по мнению несведущих людей, подавлен мятеж. Или революция, как утверждает левая пресса. Сведущие же люди знают, что это не так. Большой пожар потушен, но осталось много непогашенных кострищ. Крестьяне центральных губерний громят помещичьи усадьбы, латыши жгут немецкие мызы, в Польше каждый день убивают русских...

– Алешка!.. – прошептала Оля прямо-таки завороженно. – Это ж сказка самая настоящая. – Да ну, – сказал он, когда Олины руки сомкнулись у него на шее. – Просто жизнь на грешной земле, да и все тут. Он был счастлив. Потому что счастлива была Оля.

Гартов жестко усмехнулся и прихватил запястье хозяина «БМВ» на довольно простенький приемчик под названием «катет, катет, гипотенуза». Он вывернул его руку так, что тот зашипел от боли и согнулся чуть ли не пополам. Алексей оценил обстановку и наставительно сказал: – Повторяю для глухих. С девушками так обращаться нельзя. Особенно с чужими.

Ольга тоже потянулась, хотела было туда заглянуть. Алексей бесцеремонно рванул ее за плечо в сторону и сделал это очень даже вовремя. Из-за заслоночки вылетел короткий язык пламени. Девушка невольно взвизгнула от испуга. – С огнем не играют, – наставительно сказал Алексей, опуская заслоночку. – Могло и обжечь качественно, и в глаз попасть. Вот так оно иной раз фукает, когда все наглухо закроешь.

Вот так уж карта легла, что мы и женились, и разводились примерно в одно время. Только я со своей разбежался вполне культурно, а у Макса было изрядно грязи и нервотрепки. Причем все это шло не с его стороны. Подробности рассказывать не буду, он бы не обрадовался, узнав, что я с тобой разоткровенничался. А вот сама история развода в узких кругах нашумела.

Двести невидимых японских лошадок легко вынесли трехсотый «лекс» на вершину длиннющего пологого подъема, и Алексей сбавил скорость. Справа и слева громоздились университетские корпуса – и унылые коробки советских времен, и здания покрасивее и поновее. Справа, у той остановки, с которой люди ехали в город, имело место нешуточное многолюдство. Час пик, занятия кончились.

В дневном свете — если можно было так назвать этот рассеянный золотисто-желтый свет — паромный городок выглядел не менее внушительно. Он немного напомнил мне Венецию, причем здесь не было ни одного каменного здания. Все было из темного дерева. Мосты вели не только по каналам, но и соединяли между собой более высокие этажи.

Сквозь мои пальцы я видела блестящие тёмные глаза. Золотые крапинки в них были вблизи ещё более завораживающими. Это и правда выглядело так, словно его глаза светились изнутри.

– Кассарды – хранители порядка, стражи загробного мира, судьи умерших. Мы наказываем или вознаграждаем их души, или сопровождаем их дальше в новые жизни. – Торжественное выражение появилось на его угловатых чертах лица. – Мы – это порядок, который мешает хаосу пожирать все.

Один неверный шаг - и волны хаоса поглотят тебя.

«Предположим, что некое существо... – сказал Пандем. – Нет, не так. Предположим, что есть такой комплекс свойств: всеведение, вездесущесть и всемогущество...»

Пол проваливается. Пролом оказывается далеко-далеко вверху; остается дым, которого не видно, потому что вокруг темно, черно, теперь уже окончательно... Я лежу на проседающей груде развалин, задыхаюсь и думаю: а кто их спас, этих троих? Пандем или я? И кто теперь спасет меня?

Алексей Николаевич выпрыгнул из дрожек и потянул за собой Лоевскую, приказав: -Быстро вниз! Та не думала ни секунды: подобрала юбку и ловко нырнула под экипаж. Мужчины схватили винтовки с подсумками и распластались на дороге. Только они это сделали, как рядом стали бить пули. -Держи левую сторону, а я правую!

–Началась подготовка к захвату. Лыков волновался больше всех. Он впервые шел на опасное дело рука об руку с сыном, и ему было страшно за Николку. Вдруг кто пальнет? Семь головорезов. И арестная команда из незнакомых людей, в бою не проверенных. Но куда деваться? Надо брать банду как можно скорее.

Лыков был уже готов. Он отклонился на вершок, кулак противника пролетел мимо. Расстояния для замаха не оставалось, однако сыщику этого и не требовалось. Он коротко махнул рукой, как кошка лапой. Резидент с грохотом полетел на пол, ударился головой о стол и затих. Алексей Николаевич стащил с его ноги сапог, задрал штанину и удовлетворенно крякнул: -Ну, что я говорил? Нет пятна.

Мама бы рухнула в обморок: еще бы, дочь, которую она всегда считала тупиковой ветвью генеалогического древа Томилиных, привела в дом истинного Аполлона. Да еще и иностранца. Перспективного, обеспеченного… В идеале бы протащить следом за Марко фотографа, чтобы он запечатлел шокированное лицо Аллы Романовны. И Яна бы потом любовалась на снимок каждый день. Может, даже повесила бы его над кроватью.

С ней будто шагал рядом не шеф Бурджарини, а молодой Адриано Челентано. Так хмуро мужчина может выглядеть только в одном случае: накануне своей свадьбы.

Если бы Яне пришло в голову однажды написать душеспасительную книгу о превратностях семейной жизни, первый постулат звучал бы следующим образом: «В споре между супругами прав тот, у кого в руках нож». И теперь она очень жалела, что так и не научилась готовить.

Впервые он целовал ее так… робко. Без страсти, показухи или желания самоутвердиться. Это был поцелуй-вопрос, поцелуй-надежда. «Ты будешь со мной сегодня?» – будто спрашивал он беззвучно. И Яна понимала, что может дать только один ответ.

Марко оказался куда сообразительнее. Схватил ее, окаменевшую от приступа паники, за локоть, втолкнул в душевую и, перегородив вход собой, для верности стянул футболку. Яне оставалось только вжаться спиной в мокрый холодный кафель и перечислять про себя всех святых угодников в надежде, что хоть один окажется в свободном доступе и спасет ее от увольнения.

– Я знаю отличный французский ресторанчик поблизости… – вмешалась Лиза, и это было худшим из того, что можно сказать двум итальянским шефам в лицо.

Первым, кто откликнулся на молчаливый призыв священника, был самый никчемный мужик на деревне — Егорыч. Никто не знал, как он угодил в Егорычи, потому что отца его звали Николаем.

Она встала на колени перед корзинкой с подарком и, прислонившись к котенку щекой, в первый раз за много лет улыбнулась. И страшнее этой улыбки трудно было себе что-либо представить. Прекрасное лицо Изабеллы перекосилось, обнажив с правой стороны великолепные белые зубы, в то время как левая сторона оставалась мертвой, неподвижной.

Правда, область эта была не бог весть что — маленькая, захудалая, и доходов с нее едва хватало, чтобы прокормить семью губернатора. На население области не оставалось ничего. Ну совсем ничего! Население это было, можно прямо сказать, нищим. И от этой бедности с ним постоянно случались всякие неприятности в виде природных катаклизмов и неизлечимых болезней.

Когда Изабелла впервые увидела это крошечное, но чрезвычайно подвижное существо, в ее душе что-то сдвинулось. Там как будто открылось небольшое отверстие, через которое медленно стала уходить накопившаяся годами горечь от неудавшейся жизни. Изабелла вдруг почувствовала необычайную легкость во всем теле, и любовь, которую ей пришлось похоронить заживо, вырвалась из плена и заполонила собой все.

Но одной рукой невозможно было молнию расстегнуть — во всяком случае, первые два или три сантиметра. Надо было другой рукой держать ворот платья, иначе тонкая материя скомкается и молния застрянет.

Тем больше оснований радоваться сейчас, перед этим решающим событием, перед рубежом в их жизни. И потрясающе, что Флоренс сама позвала его в постель. Перемена статуса дала ей свободу.

Насколько Эдуард мог судить, отец с дочерью редко разговаривали наедине, а в обществе обменивались малозначащими фразами. Тем не менее ему казалось, что они остро ощущали присутствие друг друга, и, когда говорили другие, отец и дочь как будто обменивались тайком скептическими взглядами.