Клаус Хаас с помощью нарочно провоцируемой бюрократической волокиты, замедления темпов работы и даже, насколько было в его возможностях, сокрытия результатов разведки целенаправленно лишал государство Гитлера выхода на крупные рудные жилы, уже после войны открытые советскими и восточногерманскими геологами.

Папа говорил, что много раз на протяжении жизни ему вспоминались слова Гераклита, прочитанные в отрочестве и взволновавшие: война — отец всему. Веймарская Германия как будто решительно вознамерилась удостоверить эту максиму: многие молодые люди, вернувшиеся с фронтов Великой войны, — ровесники папиных старших братьев, не вернувшихся, — как будто начертали слова Гераклита на своем знамени...

Вы когда-нибудь шли за понравившейся незнакомой женщиной, просто чтобы узнать, куда она идет? Где работает? Как звучит ее голос?

Рождественские каникулы, как и социальные сети, создают одну и ту же иллюзию — будто каждый знает, чем занят другой. Но мы с отцом не такие как все: мы не занимаемся посадками сразу же после зимних заморозков, не читаем как все последний бестселлер, не едим как все индейку на День благодарения. Не знаю — то ли это у нас такая бесконечная прокрастинация, то ли нелюбовь к «командным видам спорта».

В детстве девочки играют в дочки-матери, словно они одна семья. Это забавно, потому что вся прелесть дружбы как раз и состоит в том, что друзья, в отличие от родственников, это не данность, а свобода выбора. И еще: мы заводим друзей или находим их? Эмили Дикинсон считала самым правильным определением слово «сотворение».

Говорят, дружба смягчает течение болезни и делает нас более счастливыми. Если ты находишься среди друзей, у тебя нормализуется давления, уходит депрессия, снимается стресс, утихают хронические боли. Одно исследование доказало, что дружба так же полезна для здоровья, как если б ты бросил курить.

Мне не требуется одиночество для самопознания, хотя многие целый год ждут отпуска, чтобы продумать перемены в своей жизни. Я порядком устала от этой женщины, носившей мое имя. Мне не хотелось перемещать ее в Италию, устраивать для нее длительные пешие прогулки, карабкаться в горы или разбивать лагерь в лесу.

И тем не менее мы приветствуем друг друга лишь легким взмахом руки. Если честно, меня это вполне устраивает, потому что не знаю, надо ли заводить с ними разговор о трудных моментах своей жизни и стоит ли как-то объяснять свою чудаковатость. Может, обойтись вывеской? Точно — давайте развесим по улице вывески, объявляя всему свету о своих трагедиях и разочарованиях.

Возможно, лучший друг, это тот, кто держит в сердце твою историю жизни. Бывает музыка столь прекрасная, что каждая следующая нота в ней ожидаема — ты знаешь, какой она будет даже после длинной паузы. Возможно, так же и в дружбе. Лучший друг держит в сердце твою жизнь, и тебе не нужно играть мелодию заново.

Я вспоминаю о фотокниге, которая имелась в каждом доме, где я росла. В книге Дэвидито, сын Моисея Дэвида, «занимался любовью» с тетями в доме. Там было много страниц фотографий. Дэвидито был обнажен до пояса, и его сексуально ласкали — чтобы уложить спать. Они называли это «Время любви». И затем я вспоминаю день, когда мы сожгли книгу, потому что люди извне «не поняли бы подобного».

Джуд читает: «Будучи девушкой-подростком и оказавшись в подобной ситуации, в фургоне с двенадцатью мужчинами, как поступили ли бы вы? Как справились бы с их желанием заняться с вами сексом? Как христианка, вы могли продемонстрировать любовь Господню. Каким образом? Первым ответом некоторых из вас могло быть — какая гадость! Однако подумайте: ведь тете Кристал на самом деле не причинили боль».

Повседневная жизнь превращается в нечто среднее между монастырем и казармой. Все чересчур, все сильно и остро. Новый режим жесток, жестокость поощряется. Прежде нам говорили, когда наказывали: «Это причиняет мне бóльшую боль, чем тебе», но сейчас ощущение такое, будто взрослые открыли сезон охоты на нас. Они словно стараются овладеть как можно большим количеством инструментов насилия.

В тот день Мэри Малайзия читала новое письмо Дедушки под названием «Занимайтесь любовью с Иисусом». Она объясняла, что у нас есть возможность начать общаться с Иисусом по-новому: занимаясь любовью, взрослые члены группы могли испытать экстаз, и таким образом, фактически это был бы секс с Иисусом. Письмо сопровождалось комиксами, которые изображали людей во всех сексуальных позах — с самим Иисусом.

Меня охватывают воспоминания о том, как дядя Джонатан пытался нас унизить: бить деревянной ложкой, кричать, заставлять молча стоять в углу, пить воду, оставшуюся от мытья посуды, если посуда оказывалась плохо вымыта. И самое худшее наказание: стоять на коленях, выпрямившись, держа руки за головой, — часами, пока руки и ноги не начнут гореть. Если упадешь, отсчет времени начинается заново.

Шед очень умный. Он долговязый, искренний, и у него вечно проблемы из-за того, что он читает запрещенные книги. Не представляю, где он их берет. Совсем недавно его поймали со словарем и опозорили перед всем домом. «Какой солдат Господень станет прятать словарь? Для чего тебе нужны будут все эти длинные слова, когда ты будешь сражаться с Антихристом?»

Мне всегда нравилось примерять на себя разные роли: прокурора, детектива, убийцы, матери. Благодаря чужим словам — чужой жизни — я ненадолго становилась кем-то еще.

По-настоящему крупная драма или серьезное разоблачение оправдали бы все мои поступки и чувства. С трудом принимаю вертикальное положение, мимолетное облегчение сменяется горьким разочарованием. Ладно, я по-прежнему могу написать что-то другое, по-иному представить случившееся, обострить ситуацию...

Сначала я купаюсь в их одобрении, радуясь от осознания, что сделала хороший выбор, но почти сразу же похвала застывает комом в желудке под тяжестью всех противоречий: что, собственно, я творю?

Чувствую, как напрягается челюсть, когда правда проскальзывает сквозь зубы; я выпила слишком много и слишком быстро на голодный желудок; в моем пиве, если верить меню, девять процентов алкоголя, и все же, несмотря на опасность разоблачения, это катарсис — возможность поделиться этой неуверенностью, обнажить свою уязвимость перед Розмари. Это опасно, но так честно.

И все же паранойя дает о себе знать пульсацией в пояснице. Вряд ли кто-то сможет выйти через поддельный аккаунт на меня — ведь я не писала там ничего личного, — но как знать. Я в этом не специалист.

Вздрагиваю, вспоминая эту фразу, пусть даже мои действия были оправданы. Задача моей книги не в том, чтобы предать или отомстить — это всего лишь выражение моей внутренней жизни, моих фантазий и страхов, поэтому можно сказать, что я была честной и открытой, — и скоро, надеюсь, вся эта честность и открытость окажется на печатных страницах и в продаже

Хенли мысленно перебирала все, что должна была сделать. Когда она находилась на месте преступления, срабатывала мышечная память. Осмотри окрестности, отметь знакомые и незнакомые вещи, то, что вписывается в картину, и то, что не вписывается. Рассматривай все как улики. Представь очередность событий. Сохраняй и защищай.

Хенли знала, что умеет забираться людям под кожу. Ей всегда было присуще желание понять, что вызывает у людей реакцию и на какие кнопки надо нажимать, чтобы заставить их оступиться. Она не была уверена, что это: врожденный талант манипулятора или просто дар убеждения.

Она думала, что кошмары прекратились. Жуткие сны и панические атаки преследовали ее на протяжении нескольких месяцев. На глаза навернулись слезы, когда в ванной ее снова охватил страх.

— Я знаю, что ты сейчас делаешь. Пытаешься заставить меня заглотить наживку. И до сих пор пытаешься сложить воедино все эти маленькие кусочки косвенных улик, словно пазл. Но ты и я знаем, что они не складываются друг с другом.

Вначале ей нужно было принять душ и смыть с себя другую пленку — тонкую пленку смерти, которая, как ей казалось, покрывала все ее тело, а также запах неудачи, который преследовал ее с той минуты, как она вышла из дома отца.

Она чувствовала, как он прижимается телом к ее груди. Она ощущала его запах. Сердце начало часто биться у нее в груди, и она стала хватать ртом воздух. Воздуха не хватало. Холодный дождь никак не помогал — к лицу прилила кровь, жар растекался по телу. В ноге начало покалывать, на нее накатила волна страха.

Склянка была не по размеру тяжелая, но содержимого в ней не было ни капли. Феона осторожно потянул носом воздух из открытого горлышка. Уже знакомый запах сирени и плесени внутри флакона нисколько его не удивил.

Стрельцы перевернули начавшее костенеть тело на спину. Чувствительный нос монаха сразу почувствовал очень тонкий, едва уловимый запах сирени и плесени. Приобретшее от времени с момента смерти землистый цвет лицо Преториуса перекосил невыразимый ужас.

Вера в чудесный дар старца у многих была сродни поклонению местночтимым святым, но всё же, по увереньям некоторых самых сведущих и затейливых из присутствующих баламутов, состояние несчастной мало чем отличалось от вечного упокоения.

Удар был совсем свежий и очевидно послужил причиной смерти, ибо никаких других ранений, угрожавших жизни, отец Феона на теле незнакомца не нашел.

Все земля у прострелянной осины сажени на три в округе была измята, истоптана сапогами и копытами лошадей. В некоторых местах земля оказалась столь обильно полита кровью, что мягко просаживалась при ходьбе, а трава нещадно липла к ногам.

В этот момент глаза его неожиданно помутнели, из рта пузырясь потекла обильная жёлтая пена. Сёмка схватился за горло, в кровь раздирая его ногтями. Из глотки вместе с утробным клокотанием наружу вырвались звуки, больше похожие на рёв туманного горна.

За время с вечера пятницы до утра понедельника может вспыхнуть и закончиться невероятная любовь.

Это мода, солнышко. В ней все движется, иногда до ужаса медленно, иногда до одури быстро. Иногда Новое Лицо буквально выстреливает — это как взрыв, — звучит не очень успокаивающе. — Неделя моды — это просто безумие, так будет не всегда, обещаю. Прости, что бросаем тебя на глубокое место, но все это окупится, потом будет намного легче.

А больше всего меня вымораживает, когда женщины называют моду фуфлом, причем фуфлом это считают по той единственной причине, что одежда — то, что обычно ассоциируется с девушками. Мода! Это же так легкомысленно, да? Это несерьезно, поверхностно!

Странная штука эта мода.

Целый квартал, где готовят на продажу мясо — замораживают, фасуют. Мы — наемники, мясо. Нас возят туда-сюда, маринуют, жарят. А мы с этим всем соглашаемся. На самом деле, мне кажется, они предпочли бы иметь дело с живыми трупами: ими управлять еще проще.

— Итак, — говорит Эйми, — как развиваются ваши отношения с Декланом? — Нормально, — нехотя отвечаю я. — Нормально? Не очень-то романтичный ответ для описания отношений с тем, кто предназначен тебе судьбой.

— Я погорячилась, — говорю я в конце концов. Мы сидим на корточках рядом, и я чувствую его дыхание на своей щеке. Я показываю ему содержимое корзинки. — Это просто-напросто кое-какие зелья, которые я купила в костнице для моей матушки. Он почти не смотрит на мою корзинку. — Я просто пытаюсь стать частью твоей жизни, — молвит он. — Но получается у меня не очень-то хорошо.

Я думаю о том, как перед тем, как я взошла на ко- рабль, матушка накинула мне на плечи свой плащ, и в горле у меня встает ком. Тот плащ был точно такой же, как этот. Я думала, что ее любимый плащ — это просто замена ее шелковых плащей, годная для ношения в холодную погоду, однако теперь понимаю, что значил этот ее жест. Провожая меня на учебу, она отдала мне частицу себя.

Когда-то — я тогда была очень мала — я мечтала об этом дне. Мечтала стать Заклинательницей Костей, как мои бабушка и мать. Я чувствую, что где-то в глубинах моей памяти сокрыта та маленькая девочка — она стоит на цыпочках, взволнованная и полная такого же воодушевления, как и остальные ученики. Но затем ее образ вытесняют другие — пылающий огонь, ужасное ощущение безвыходности, — и искорка сладког

Мы приехали сюда, чтобы остаться. Джална будет нашим домом. Знаешь, Бобби, в первый раз я назвала это место Джалной легко и естественно. Сейчас это название принадлежит ему так же, как Филипп и я.

Подумать только! Я дышу воздухом нашей земли. Вон там наша земля — то место, где вырастут наши стены.

Переезд в Канаду возбудил авантюрную натуру Аделины. Она была готова переезжать с места на место, из провинции в провинцию, если понадобится, до тех пор, пока не найдется нечто, идеальное для нее.

Когда Аделина вошла в свою каюту и осознала, что в этой каморке ей предстоит еще одно путешествие, она на мгновение ощутила отчаяние. С чем еще придется столкнуться им с Филиппом? Отправляясь в неизвестность, они оставили позади все, что знали и любили.

Время от времени при виде рваных облаков, способных породить шквал, скука сменялась тревогой. Из всех находившихся на борту Аделина была самой жизнерадостной. В красивых одеждах, совершенно неуместных в создавшейся ситуации, она несла уверенность и радость, где бы ни появлялась.

Но, видишь ли, милочка, независимо от цвета тарелки, наша жизнь, всё равно закончится. Так не лучше ли провести её красиво? Есть из красивых приборов, на красивой скатерти, созидая, а не разрушая… в том числе себя…

В тот день, пока мне сверлили зуб, было принято окончательное решение. Как только я вышла из кабинета врача, с туманом в голове и болью в челюсти, Джо быстро потащил меня в машину. «Барак просит меня стать его напарником на выборах», – выпалил он, как только закрылись двери авто. «Я так тобой горжусь, Джо!» – попыталась вымолвить я.

Мишель с Бараком и мы с Джо по-разному дополняли друг друга, и каждый из нас привносил нечто уникальное в профессиональные и личные отношения.