Секретарь за стойкой ресепшен, увидев Соколовского, тут же подскочила на своем кресле. Она просто не могла узнать Игоря Владимировича в этом человеке с грязными коленями спортивных брюк, с копотью на лице и комьями грязи на пальто и ботинках. — Вы куда, молодой человек? Вам туда нельзя!

Коробочку с кольцом Соколовский поспешно сунул в карман, как только снаружи лязгнул на двери засов.

— Он нам мешал. Мы ведь давно с вами связаны. Это я вытащил вас из СИЗО. Не стоит меня слишком сильно за это благодарить. Соколовский подбежал к простреленному окну, но увидеть стрелка было немыслимо. — Что тебе от меня надо?

Будучи ведьмами, они не должны были всякий раз использовать магию для решения своих проблем. Магия не могла исправить все.

— И почему мы используем пентаграмму как магический символ? — Потому что каждая точка символизирует один из пяти элементов, а это великая магия, — ответила Мерси.

Как только ты поймешь, к чему стремиться, Вся жизнь твоя тотчас преобразится. Свободу обретешь, но лишь тогда, Когда средь тысяч глаз найдешь одни глаза. Лишь эта пара глаз развеять чары сможет, И распрям всем конец положит.

Ведьма сильна ровно настолько, насколько она организована. Подумайте, что случилось бы, если бы вам потребовался для заклинания розмарин, а вы схватили бы мак, потому что ваши ингредиенты разбросаны там и сям.

Страх есть. Это правильно, нормально и естественно. Страх помогает. Он напоминает мне, что нужно быть умной, храброй и самоотверженной, думать о других, а не только о себе.

Я нажал на спусковой крючок, и револьвер выстрелил. Я стрелял снова и снова, наполняя сарай оглушительным грохотом. Облачко серого порохового дыма поднялось к балкам перекрытий. Наконец остался только сухой щелчок курка, ударяющего по стреляным гильзам. Орсон даже не шелохнулся. Выкатив глаза от изумления, я уставился на револьвер. – Холостые, Энди, – сказал Орсон.

Сжимая нож в руке, мой брат неторопливо направился к женщине. Та поползла прочь от него, передвигаясь на одних только коленях, поскольку руки у нее оставались скованы за спиной. Однако цепь неизменно останавливала ее. Орсон хихикнул. – Нет! – пронзительно вскрикнула женщина. – Вы не сможете! – А ты посмотри, – сказал Орсон, склоняясь к ней и занося нож.

– Нарушив мои инструкции, ты навредил нам обоим, и единственное, что приходит мне в голову, это наглядно продемонстрировать тебе, что ослушание не в твоих интересах. – Откинув барабан револьвера, Орсон показал мне пять пустых гнезд. – Ты оплошал один раз, поэтому мы зарядим один патрон. Достав из кармана патрон, он вставил его в барабан.

Над пустыней натужно расползся багровый рассвет, положив конец ужасной бессонной ночи. Я осознал, что отныне всякий раз, закрыв глаза, неизменно буду видеть мужчину в залитой лунным светом пустыне, волочащего по земле за волосы женщину.

Внезапно массивная фигура остановилась и повернулась ко мне. Лунный свет, голубоватый и сюрреалистичный, упал на лицо незнакомца. Я застыл. В пустыне стоял мой брат Орсон, и он улыбался.

Открыв глаза, я увидел сплошную темноту. Руки были скованы наручниками за спиной, ноги связаны толстой веревкой, внутренности горели невыносимой жаждой. Сквозь пересохшие, растрескавшиеся губы я издал слабый крик. Появился полумесяц, огромный и желтый. Ко мне склонилась неясная человеческая тень, и я ощутил укол. Я застонал, и тень сказала: «Теперь уже совсем недолго». Снова наступила темнота…

Люсяша в растерянности: — Он пришел с небритостью, а на картине должен быть чисто выбрит… — Может, уговорим? — Я пробовала, не получается. — Тогда ты заходи слева, а я справа… — Ладно-ладно, уговорили, — смеется актер.

О, как я ее только не видела! Передо мной стояла очень смелая женщина, видавшая в жизни все, резкая, наглая, огрызающаяся, как та самая собака, умеющая не только защититься, но и отстаивать других, ненавидящая себя и обожающая себя, закрытая глухим панцирем, не пропускающим даже воздух, решительная, очень нежная, трепетная и безумно ранимая, благородная и широкая, во всем гениальная.

Вообще, приход каждого человека на съемку — это отдельная история. Все начинается с охоты. Думаете, просто найти телефон, дозвониться и уговорить звезду выбрать часок, чтобы приехать через пробки в студию на Ленинградку? Работа эта муторная, с постоянными напоминалками и будильниками, чтобы позвонить ровно тогда, когда просили — работа круглосуточная, постоянно с трубкой у уха.

И тут Людмила Марковна меня очень удивила — она пошла репетировать! Никому ни до ни после нее даже в голову не приходило репетировать фотосюжет! Ушла в другую комнату — ≪дай мне пару минут, я никогда не пила абсент, я должна почувствовать, как это, я что-нибудь придумаю≫ — и вернулась абсолютно другой, уже попробовавшей, всклокоченной, нервной.

Я щелкнула затвором. Съемочную площадку осветили вспышки. И вдруг ледяное: — Вы будете снимать, когда Я вам скажу это делать! Вы поняли? — и испепеляюще на меня посмотрела. — Слушаюсь! — ответила я и картинно отдала честь. Я попросила всех выйти из студии, чтобы дать актрисе порепетировать. Мы попытались сделать вид, что ничего не произошло, хотя челюсть у меня и всех присутствующих отвисла.

Объяснить с первого раза задумку моего проекта было довольно трудно — взрослые, известные, самодостаточные люди, цвет, так скажем, страны, побоялись бы, наверное, принять в нем участие — зачем это им нужно переодеваться в кого-то, делать зачастую тяжелый театральный грим, надевать парики и преображаться до неузнаваемости. Поэтому решила начать с богатого отцовского наследства — папиных друзей...

Как бы ты ни старалась оставаться прежней, ты все равно будешь только такой, какая ты сейчас, сегодня.

Надо только хорошенько выспаться, или пореветь минут десять, или съесть целую пинту шоколадного мороженого, а то и все это вместе, – лучшего лекарства не придумаешь.

Возьми лето в руку, налей лето в бокал – в самый крохотный, конечно, из какого только и сделаешь единственный терпкий глоток, поднеси его к губам – и по жилам твоим вместо лютой зимы побежит жаркое лето…

Первое, что узнаешь в жизни, – это что ты дурак. Последнее, что узнаешь, – это что ты все тот же дурак.

Когда человеку семнадцать, он знает все. Если ему двадцать семь и он по-прежнему знает все – значит, ему все еще семнадцать.

Как бы ты ни старалась оставаться прежней, ты все равно будешь только такой, какая ты сейчас, сегодня.

Надо только хорошенько выспаться, или пореветь минут десять, или съесть целую пинту шоколадного мороженого, а то и все это вместе, – лучшего лекарства не придумаешь.

Возьми лето в руку, налей лето в бокал – в самый крохотный, конечно, из какого только и сделаешь единственный терпкий глоток, поднеси его к губам – и по жилам твоим вместо лютой зимы побежит жаркое лето…

Первое, что узнаешь в жизни, – это что ты дурак. Последнее, что узнаешь, – это что ты все тот же дурак.

Когда человеку семнадцать, он знает все. Если ему двадцать семь и он по-прежнему знает все – значит, ему все еще семнадцать.

Любовь - не пробежка по открытому и ровному лугу, но подъем на высочайшую гору, когда приходится ломать ногти и обдирать пальцы и когда, достигнув вершины, видишь, что это еще не конец, а начало, и что спуск к следующей горе долог и труден.

- Ты когда-нибудь влюблялся? - спрашиваю я. - Однажды. - И как оно? - Как будто от тебя отрезали кусок, и ты жил, не замечая этого, а потом его тебе вернули, и ты вдруг понял, каково оно, когда ты весь целиком.

Любое путешествие приятнее, когда делишь его на двоих.

Иногда самого лучшего варианта не бывает. Иногда нам предлагают два плохих. Так устроено в жизни.

Смысл жизни – а уж тем более детства – не в том, чтобы быть лучшим.

Солнечные лучи лились в окно, расположенное в конце коридора. Пылинки танцевали в ярком свете, и, глядя на них, я чувствовала себя так, словно стоит затаить дыхание.

Ты никогда никому не понравишься, потому что ты сама себя не любишь.

Кроме того, в мире слишком много невежества, и нельзя расстраиваться по любому поводу. Если бы я огорчался из-за каждой мелочи, то постоянно пребывал бы в плохом настроении, а я не хочу быть как моя мама.

Любое проявление эмоций страшно ее сердило. Возможно, потому, что, теряя контроль над своими чувствами, она ощущала себя слабой и уязвимой.

Наверное, все вокруг гадали, что такого Эллиотт нашел во мне, чего не разглядели они. Но как только наши взгляды встретились, все это перестало иметь значение. Мы словно перенеслись далеко отсюда, сидели на краю Глубокого ручья и срывали травинки, делая вид, что вовсе не хотим взяться за руки. И в этот миг боль и злость, которые я так долго копила, испарились.

Мы каждое мгновение упускаем возможности.

Если я уйду с разбитым сердцем, ты уйдешь с кровоточащим носом.

Как мальчики могут быть такими глупыми, а папа, который сам когда-то был мальчиком, таким чудесным?

Возможно, я нашла своего принца. Я всегда знала, что это произойдёт, и, да, технически он не принц, но не обязательно быть королевских кровей, чтобы стать таковым. Он ведёт себя как принц и обращается со мной как с принцессой. Он всегда так делал. О чем ещё может мечтать девушка?

Проблема неприятностей в том, что начинаются они всегда с веселья.