4. В рецептах для цельноплодного консервирования не указано количество огурцов, помидоров, перцев. Почему? Потому что все овощи разные. Разных сортов, разного объема и веса. Следуйте простому правилу: укладывайте их в банки плотно, но не мните. Домашние заготовки – это, в первую очередь, опыт. На одной банке научитесь, а дальше будет совсем легко.

– С тобой всё в порядке, приятель? Ты же, кажется, запал на юную Фими, нет? Я тебя хорошо знаю. – Ты прав. Честно говоря, меня как будто по голове ударили. В жизни меня часто посылали куда подальше, но еще ни одна из девушек не умирала, чтобы от меня избавиться.

– А я вот вообще никогда не понимала желания убить досадившего тебе человека. Ведь после смерти он уже не сможет страдать. И даже умирая, может так и не понять, кто и за что его убил. Гораздо лучше разорить его и превратить его жизнь в одно сплошное страдание. – Почаще напоминай мне о том, чтобы я тебя не обижала.

– Ночью на улице было очень холодно, а на мистере Ньюхаусе нет пальто. Но мы знаем, что оно у него было, – мы видели его, когда он приехал в понедельник. То есть одет он не для прогулки. – А ведь вы правы, черт меня побери совсем, – согласился с ней сержант Добсон. – Когда натыкаешься на труп, всегда замечаешь лишь то, что бедняга мертв. А на другие несуразности внимания не обращаешь.

несколько человек подошли к леди Хардкасл, чтобы выяснить, каким колдовством она смогла заставить игрушечные фигурки двигаться столь естественно. Та с энтузиазмом начала объяснять технику покадровой анимации, но вытаращенные непонимающие глаза спрашивавших означали, что она с таким же успехом могла объяснять, как сделать подвесной мост с помощью клюшек, топленых сливок и русалкиных слез.

– Да, малыш, – снисходительно отвечала она, – но если ты будешь стоять слишком близко, то мы не сможем правильно увидеть тебя в кадре. – В этом нет вообще никакого смысла, – спорил с ней этот гоблин. – Чем ближе, тем лучше видно. Это любой дурак знает. – К сожалению, камера гораздо хуже любого дурака. И она знает только то, что ты будешь лучше виден, если отойдешь вон туда, к церкви.

Более молодой женщине было в районе двадцати, и она по всем стандартам была красавицей. Волосы цвета воронового крыла, и глаза тоже казались черными. Может быть, красота Елены Прекрасной и отправила тысячу кораблей под Трою, но красота этой девушки легко могла отправить еще тысячу с заданием доставить хрустящей картошки на полпенса.

Раньше умереть боялись больше чего бы то ни было. А теперь тем, кто попал в этот круг бессмертия… бояться нечего. И это заставляет их бояться всего.

Он всегда улыбался, когда рассказывал о каких-то страшных вещах. Вещах, ведая о которых, не улыбается никто.

Игры с сознанием и телом, бессмертием и смертностью. Игра без начала и конца.

Не совсем типичный, не совсем фрик. Люди не любят таких больше всего. Это слишком непонятно.

Но радостное чувство не померкло, а запульсировало где-то под ключицей, точно второе сердце. И отрицать его дальше не было никакого смысла. То была еще не любовь. Но первые ее ростки.

В руке у него был маленький черный пистолет, который целился прямо ей в грудь. Ее страшное видение пока не сбылось. Но ждать явно осталось недолго.

Само собой, все парадоксы имеют исключительно теоретическую природу. И выяснить, как перемены в прошлом повлияют на будущее, можно только одним способом — проверив это на практике.

Он-то думал, что не влюбиться — проще простого. Даже составил себе свод правил, которые точно его обезопасят. Никаких свиданий. Никакого флирта. Никаких поцелуев. Задача и впрямь казалась простой, но лишь до тех пор, пока любовь жила для него лишь в видении с безликой белокурой девушкой и растворялась всякий раз, когда превспоминание заканчивалось.

Судьба мира висит на волоске. Очень надеюсь, что еще не поздно.

Когда я думаю о своем будущем, то кажется, что мне никогда не оправдать возложенных на меня ожиданий. И, уверена, многое из задуманного у меня не получится. А ведь это важно. Вдруг окажется, что мое предназначение, причина моего появления на земле – лишь терпеть неудачи? Вдруг я не пройду это испытание?

До переезда сюда я никогда не попадала в любовный треугольник. Ну, как в фильмах, любовных романах или где-то еще, где есть вполне обычная цыпочка, за которой увиваются все парни, и, хотя в ней нет ничего особенного, сразу двое хотят заполучить ее. Поэтому, наверное, не стоит удивляться, что судьба решила так надо мной подшутить.

Я засвечусь, Такера затошнит, а потом… полный облом. Какие-то мрачные перспективы. Словно во мне встроенная система контрацепции. Чуть что и тело тут же светится. А затем в голове вспыхивает мысль, что он может умереть, так и не занявшись любовью. - Это не имеет значения, - шепчет Такер. Он поднимает свою руку и сжимает мою ладонь. О. Боже. Мой. Неужели я сказала это вслух?

Ты – мое предназначение.

Я смотрела на чернильный пейзаж, и вне- запный страх скручивал мой живот. Ни единого дома в округе; ни единой души. Просто пустая чернота, где, как я теперь представляла, витали злые духи.

Это море, мальчики и девочки, этот пляж. Все здесь проклято. Даррен откинулся назад, явно довольный собой. - Точно, - вмешался Дуги, нарушая тишину, - а в продолжении герой приходит и всех спасает, освобождает жителей деревни от проклятия и до потери пульса обжимается с жертвенной девственницей. - А, вы тоже видели тот фильм! - рассмеялся Даррен и бросил в Дуги горсть водорослей.

Успокаивающий шум, напоминающий мне, что я не одна. Но за всем этим, однако, были и более жуткие звуки: ритмичный плеск воды, похожий на шепот; свист ветра в камышах на песчаных дюнах, точно чей-то пронзительный крик. Далекий лай собаки, раздражающий и без того натянутые нервы.

Я не в безопасности. Тьма куда могущественнее его унылых бюрократических запугиваний, на фоне нее эта ситуация – просто нелепое кукольное представление.

А что же с любовью, что из-за неё люди так часто расплачиваются потерей рассудка?

Мои друзья не делали мои проблемы проще, но они делали меня сильнее.

Некоторые вещи надо делать не спеша. Иначе как же получить от этого наслаждение?

Кто сеет ветер, тот пожнет бурю.

Лидерство не достигается ковбойским способом – нельзя прискакать в город и подчинить его себе, перестреляв всех несогласных.

У Родина, сидевшего на башне, мысли были гораздо приземленнее. Если нарвемся на мину, шансов уцелеть меньше всего у механика-водителя, остальные, в лучшем случае, отделаются контузиями и переломами.

Деревянко и сам порывисто глотнул воздуха. Ведь в «тридцатьчетверке» он сидел впервые в жизни (в учебке ездили на «валентайне») и теперь, черт возьми, должно получиться!

В нашу хату тоже выстрелил, я с бабулей и братишкой выскочил, а он на нас, огромная такая громадина, и – за нами по улице. Мои погибли… под гусеницами. А за мной гнался, пока я в овраг не скатился…

«Пуля дура – лоб молодец!» - скользнуло в мыслях. Степан всегда, даже в самой опасной заварухе ездил по-походному, с открытым люком: все поле боя перед тобой, не то что в «амбразуре» триплекса.

К своему боевому счету, а воевал Родин с мая 1942 года, он прибавил еще два танка, со звериным рыком всадив одному снаряд под башню, а второму сначала в закопченный, едва видимый крест, потом – в корму.

После Прохоровского побоища Иван вдруг понял и остро ощутил, что прошел невидимый Рубикон, и кто был с ним, тоже миновал запредельную грань небытия и кромешного ада.

У человека всегда должна быть мечта, а лучше парочка, так папа говорит, потому что если ничего не выйдет с одной-единственной мечтой, то тебе не за чем будет следовать. А за чем нужно следовать? Очень просто, говорит папа, за тем, что делает тебя счастливой.

Некоторые выходили, и никто их не ждал, а у меня был мой брат. Одного человека достаточно, чтобы спасти тебя в этом мире.

Но я уже знала, что он мне скажет. Если я хочу петь, мне требуется лишь одно – петь. Не только у себя в комнате, не только сидя на велосипеде. Что некоторые узлы нужно разрубать, какими бы тугими они ни были.

Удивительно, что сердце может разбиваться так часто, а ты при этом не умираешь.

Кэссиди оставляла меня желать большего и мечтать о том, что будет, если я это «большее» когда-нибудь получу.

Такое ощущение, что часть меня, наслаждавшаяся общением с ними, испарилась, оставив после себя зияющую пустоту, и я пытался не упасть в разверзшуюся дыру, страшась ее глубины.

Теннис для меня был сродни видео-игре, в которой я столько раз побеждал, что давно перестал получать удовольствие от победы. Игре, в которую я продолжал играть лишь потому, что от меня этого ждали другие, а у меня хорошо получалось оправдывать ожидания других. Теперь все изменилось. Похоже, больше от «золотого мальчика» никто ничего не ждал. Золото, как известно, имеет свойство быстро тускнеть.

Я подумал о металле в своем колене, заменявшем недостающую часть меня — часть, которая уже не работала. «Но это не сердце, — твердил я про себя. — Не сердце».

Это был вкус зарытого сокровища, качелей и кофе. Вкус фейерверка — того, к чему можно приблизиться, но чем нельзя обладать.

Я по-прежнему считаю, что в жизни любого человека, какой бы заурядной та ни была, в какой-то момент происходит трагическое событие, после которого случается все самое важное. Этот момент — катализатор, первый шаг в решении уравнения. Однако он сам по себе ничего не дает. Результат определяет то, что следует за ним.

Любовь без страха, секс без риска – вот чего они хотели; и у них почти получилось, подумала я, они почти добились своего, но, как и в случае с фокусами или ограблениями, неполный успех равнозначен провалу, и мы вернулись к другим средствам. Любовь предохраняется.

Кто-то сказал в припаркованной машине после школьных танцев: «С бумажным пакетом на голове они все одинаковые». В то время я не поняла, что имелось в виду, но потом думала об этом. Это почти как герб: два человека занимаются любовью с бумажными пакетами на головах, даже без прорезей для глаз. Хорошо бы это было или плохо?

Птицы поют ради того же, ради чего гудят грузовики – они заявляют права на свою территорию – это рудиментарный язык. Лингвистика – вот что мне следовало изучать вместо искусства.

Родители не должны стареть. Я завидую тем, кто потерял отца и мать в юном возрасте, — так их легче помнить, они уже не изменятся. Мои-то уж точно – я могла надолго уходить и возвращаться, и все оставалось по-прежнему.

Он и сам считает себя таким: несправедливо поверженным. Втайне ему хочется, чтобы для него устроили что-то вроде заповедника, как для редкой птицы.