Всем было понятно, что на гостях – униформа, которая хоть и не зафиксирована ни в одном строевом уставе, но вполне аутентична статусу гостей. Такую форму не возьмешь деньгами или отрезом. На такую форму не вешают дембельский аксельбант. Такая униформа повсеместно встречается только в костюмерных «Мосфильма» и в мире очень особых людей. Московские гости, понятное дело, были не с «Мосфильма».

Соколов подошел к прокурорскому столу, и его пальцы забегали по воображаемым клавишам. – Дремлет притихший северный город. Низкое небо над головой. Что тебе снится крейсер Аврора, в час, когда утро встает над Невой. – Соколов пел и смотрел в глаза хозяину кабинета. Прокурор оцепенел. Он отрешенно посмотрел за окно и заметил, что небо действительно низкое.

– Для здорового человека это не проблема. Он просто относился к своей идентичности как к данности: был тем, а стал этим. Но здоровый человек, вы уж извините, это не про вас, Борис Абрамович. Возражать такому наглому напору Березовский не стал. Было интересно. Соколов продолжил витийствовать.

– Понимаете, Сергей Юрьевич, из Питера нужно вывезти все, что осталось на Путина, – объяснял Волошин. – А там осталось? – удивился Соколов. За минувший год состоялось аж два назначения Путина. Сначала главой ФСБ, потом премьером. Казалось, что «вычистить» должны были все. Сначала бывшие коллеги Путина. А потом опять бывшие коллеги.

Постепенно, с годами, наша совместная жизнь с Александром Александровичем превращалась в пресловутый стакан, в который каждый день стекает по капле, и все мы прекрасно понимали, что рано или поздно этот стакан переполнится.

Любопытно, что, когда я ехала на фестиваль, чиновники говорили: «Она же иностранка», но когда я вернулась с «золотым набором», ко мне резко изменилось отношение. Через год после после возвращения из Софии мне дали звание «Заслуженная артистка РСФСР».

Фамилию Пьеха мне подарил именно папа. Был такой знаменитый польский род Сапехи, старинный, магнатский. В русском варианте Сапеха звучит как Сапега.

Эта идея казалась мне абсолютно невозможной. Книга обо мне? Зачем? Почему кто-то не из моего близкого круга должен знать, каким потом и кровью достались мне мое профессиональное прочное положение, дом и семья? У нас было заведено так: работа — это работа, а все остальное — твое внутреннее, и оно должно быть спрятано от чужих глаз.

Не успевала я переступить порог, как внук тут же предлагал мне помочь распаковать чемодан, он представлялся ему почти волшебным, столько всегда интересного он там находил — джинсы, жвачку, самоходные или светящиеся игрушки, не было ни разу, чтобы, вернувшись с гастролей, я не привезла ему чего-нибудь «эдакого», безусловно, любимый внук был на первом месте.

Долгое время мне хотелось вырастить розы так, как делал это мой отец, но, увы, питерская земля непригодна для этих цветов. Таких роз, как у моего папы, я не видела нигде, поэтому вместо роз сирень напоминает мне о нем.

Нам ведь мало кто писал. В основном то, что мы показывали, рождалось как импровизация — на бегу, в застолье, по дороге на гастроли, на рыбалку....

Конечно, сейчас юмор перестал быть художественным, тонким и изящным. В моде юмор тупой, тупой и еще тупее.

И когда Михаил Державин на экране раздвигал перед собой эти блестящие висюльки: «Открыт наш кабачок...» — думаю, не будет преувеличением сказать, что вся страна замирала.

Нужно вовремя осознать, что ты счастливый обладатель редкостного билета на бал под названием «Жизнь», который достался далеко не каждому желающему.

С появлением в Москве первых каменных зданий началось постепенное вытеснение из города деревянных строений с заменой их каменными и кирпичными. Этот период длился более пятисот лет, вплоть до начала XX века, когда строительство деревянных домов в Москве практически прекратилось.

Сегодня в разных районах Москвы еще сиротливо стоят отдельные старинные деревянные постройки. Судьба этих домов внушает тревогу, и здесь большие претензии у общественности и активистов «Архнадзора» имеются к органам охраны памятников, которые должны контролировать состояние деревянной архитектуры в Москве.

Деревянное строительство на Руси издревле велось по артельному принципу. Будущий застройщик начинал с того, что находил и нанимал для работы артель. Это был решающий момент при начале возведения дома или церкви. Артели были специализированные – плотники, каменщики, кровельщики, печники… Универсальных артелей не существовало, что легко объяснимо

Самые ранние сохранившиеся деревянные памятники жилой архитектуры в Москве относятся к XVIII столетию. Объясняется это главным образом частыми пожарами. Они «пожирали» иногда целые районы города

Когда возводишь на пьедестал любовь к мужчине, тебе самой уже не остается там места и приходится либо балансировать на самом краю, либо пятиться. В любом случае падение неизбежно. И чем выше возведен пьедестал, тем больнее падать, тем катастрофичнее последствия.

Память необходима, чтобы удержаться от новых ошибок <...> И если даже хочется о чем-то забыть, делать этого никак нельзя. Память — наш плот из сладких свершений и горечи потерь, радостных встреч и неизбежных прощаний, головокружительных взлетов и болезненных падений. Пока мы помним — мы живем.

Третья волна знаменует собой эпоху, когда Сеть перестанет быть собственностью интернет-компаний. Интернет станет неотъемлемой частью продуктов и услуг, хотя самому Интернету они будут не нужны.

В течение всего 1987 года я "хватал за пуговицу" каждого встречного в штаб-квартире Apple, пытаясь заинтересовать его перспективами зарождавшегося онлайн-рынка. Моя аргументация при общении с ними была достаточно проста. Я объяснил им, что осущесвлять прямую связь с клиентами Apple для предоставления услуг и поддержки значительно проще и дешевле, чем делать то же самое через колл-центры.

Они видели во мне все — тьму и свет, хорошее и плохое — и ничто из этого не заставило их отвернуться.

В этот момент моя связь с ним и его братьями кажется единственной переменной, что может меня спасти. Они — единственный спасательный круг, который у меня есть.

Возможно, это и правда так. И не важно, сколько времени я пыталась это отрицать, теперь, когда я немного приоткрыла свое сердце, я вижу, что это правда. Я тоже привязана к ним.

Не притворяйся, будто это не так. Мы знаем тебя, помнишь? Возможно, мы единственные три человека в мире, которые знают тебя настоящую.

Он втягивает воздух, когда мои слова достигают его ушей сквозь грохот музыки. Он отстраняется, чтобы заглянуть мне в глаза, и то, что он там видит, кажется, лишает его остатков самообладания. Он подхватывает меня на руки и уносит с танцпола, а Мэлис и Виктор следуют за нами по пятам.

Желание горит во мне ярким пламенем, и я знаю, он это видит. Что бы ни происходило между нами, оно всегда разгорается в мощное пламя, которое, я знаю, никто из нас не смог бы потушить, даже если бы захотел.

Наверное, ему тоже хотелось смеяться и шалить вместе с нами, но о том, чтобы принять его в свою компашку, не было даже мысли. Егора отвергали, били, чмырили, подсмеивались над ним, изображая его бессвязное мычание.

Конечно, понимал, что я грешник – воровал, часто не слушался. Но всегда надеялся, что все-таки Бог меня простит. Я же сирота. Хотя бы поэтому.

Бог посмотрит на меня строго, а я голову опущу перед ним и скажу: «Господи, прости меня, грешника». «Ну, что с тобой делать, - ответит он, - ты был маленький, не понимал. Надо простить Гошку».

Егор и сам прекрасно понимал, что он гадкий утенок, которого подсунули в чужую стаю. Все дети вокруг и слышали, и разговаривали, а он не мог. И, несмотря на это, упорно пытался с кем-нибудь подружиться, быть как все.

Несмотря на внешность Егора, все знали, что он отброс. И проходили как будто сквозь него, словно его и в помине не было.

По слухам, Егора нашли сотрудники нашего социального отдела около помойки. Конечно, это был никакой не редкий случай – двухмесячных младенцев и детей постарше часто обнаруживали либо в мусорном баке, либо в какой-нибудь выгребной яме.

«У Каменской ноги красивые, – мелькнула в голове непонятно откуда взявшаяся мысль. – Красивее, чем у Лариски». Подумал – и фыркнул от неудержимого смеха. Вобла с ногами! Прикольно!

– Этого мы никогда не узнаем, но можем придумать. Три убийства, совершенные в одном и том же месте, в квартире, в короткий промежуток времени, исчисляемый минутами, и при этом три разных орудия и три разных способа. Это похоже на дело рук одного и того же человека, не являющегося профессиональным киллером?

– Получается, никто признания не выбивал, никто никого не выгораживал? – Ну вот опять! – рассмеялась Настя. – Не забывайте: все не то, чем кажется. Все могут ошибаться. И все лгут, одни чаще, другие реже, но лгут все поголовно.

Пришло сообщение от Каменской: «Пиццу можно сегодня не покупать, угощаю обедом». Петр расценил это как доброе предзнаменование. Вобла в хорошем настроении, даже еду сама приготовит, стало быть, шансы заслужить похвалу весьма высоки.

Сердце Петра радостно запрыгало. Такие предосторожности могли свидетельствовать только об одном: сейчас Елисеев расскажет что-то невероятно важное, но не подлежащее разглашению. Что-нибудь о следователях Лёвкиной и Гусареве, которые ясно дали адвокату понять, что все уже решено и проплачено и процесс ему не выиграть ни при каких обстоятельствах.

«Что происходит? – думала Настя. – Макки учил всегда различать две картины: то, что мы видим, и то, что происходит на самом деле. Что я вижу? Женщина мило болтает, заполняя пустоту... Нет, не то, не так. Женщина пересказывает мне в подробностях то, что слышала неоднократно от соседки Игоря. Какая-то история, не имеющая ни малейшего отношения ни к ней, ни к Игорю, ни тем паче ко мне.

Ей показалось? Или с ответом что-то не так? Не то он прозвучал с едва уловимой задержкой, не то, напротив, слишком быстро... Но всё объяснимо: безошибочных людей не бывает, даже самые талантливые и феноменально одаренные совершают ошибки и промахи, и писатель Климм наверняка вспомнил сейчас те неверные и неточные оценки, которые он давал людям.

«И снова я вредничаю, – мелькнуло у Насти в голове. – Петя отправился в поход за правдой, а я делаю вид, что не понимаю, и упорно толкаю его в сторону художественной литературы».

На полу лестничной площадки, возле самой двери их квартиры, лежала роза. Белая, свежая, полураспустившаяся, с сочными упругими лепестками и насыщенно-зелеными листьями. «Опять, – подумала Катя, ощущая, как растет в груди ласковое тепло. – Это уже пятая... Или шестая?»

Ну что ж, начнем. Настя полагала, что самый эффективный способ обучения – на собственных ошибках. Если давать вначале голую теорию, то без практического применения она все равно в голове не отложится, только время впустую потратишь. Поэтому пусть молодой журналист сперва сам расскажет, какие выводы он сделал из прочитанных материалов, а потом Настя попробует объяснить, в чем он оказался не прав.