Это не нудисты, нет, на них купальники, но какие-то своеобразные. Верхняя часть купальника отсутствует вовсе, а нижняя представляет собой два шнурочка – один проходит по талии, а второй утонул где-то между их достоинствами. Девушки знают, что я их рассматриваю.

– Согласен, – сказал я и нажал курок. Я знал, куда нужно стрелять, чтобы всем было хорошо. Он больше ни о чем не просил. И свое обещание выполнил – я его с тех пор не встречал и ничего о нем не слышал.

– Однажды в этой машине мне пришлось в Симферополь везти труп. Он рядом со мной сидел. Меня трижды останавливали гаишники. И я им говорил, что, дескать, мужик перебрал. И я доставил труп куда надо. На кладбище. Теперь знаю, как это делается.

Когда Амок ударил одну бутылку о другую и в его руках оказалось оружие, торчащее смертельными стеклянными лезвиями, говорливое землячество сразу куда-то делось.

Не раздумывая, она бросилась на него со своим изогнутым ножом, он увернулся, к ней рванулось землячество, оглашая коктебельский ночной воздух истеричными разноголосыми криками, какие можно было услышать разве что в горных расщелинах далекой Армении.

А дальше произошло нечто совершенно неожиданное – Амок заорал. Бессвязно заорал во всю мощь молодых своих легких, хрипло и надсадно, даже с каким-то чувством освобождения – он выплескивал из себя нервное напряжение, с которым жил последнее время.

- Наверняка мы не единственные. Женской своей дубленой шкурой чую дыхание нехорошего ветра. Вы оба в опасности. И ты, и Светка. С похоронами Леночки ничего не закончилось.

«Значит, говоришь, затягиваются раны, – мысленно обратился он к Свете. – И глазки открываются, и улыбка все шире... Если так дальше пойдет, спрыгнет она однажды с каменного стола в морге и пойдет бродить по коктебельским набережным...»

Любовь буквально подчиняла себе мои увлечения, интересы, страсти. Любовь победила всех. Все. Всем, что теперь имело значение стала любовь.

Дома, в конце концов, строились из мертвых материалов: мертвых деревьев, высохшей земли, мутной воды. Их строили на мертвой земле, убивая все под ней. Намеренное разрушение, искоренение живого. Люди выкапывали корни. Выбрасывая горы травы. Но дома, дома имели душу. Очаг. Тепло и смех. У домов были характеры, которые можно было почувствовать, стоило в них войти.

Как ты думаешь, могут ли существовать монстры? Динозавры существовали. Они чем-то похожи на монстров. Возможно ли, что монстры, сотканные из теней, вроде тех, что, как говорят, живут в шкафу... возможно ли, что такие монстры действительно существуют?

Был ли это выход? Неужели я просто ждала? В прошлом у меня всегда было терпение; всю свою жизнь мне приходилось ждать. Мне приходилось ждать людей, ждать спокойных моментов, чтобы наконец-то побыть наедине с собственными мыслями. Но теперь мне казалось, что терпение иссякло.

Все это — лишь фантазия. Но это все равно может нас уничтожить. То, что мы создаем. Может нас убить.

Тревожное ожидание. Чего-то неизвестного. Мы ждем. Мы ничего не видим в темноте. Но мы чувствуем. Мы не одни.

Гуров подошел совсем близко, луч фонарика упал на сидящего. Это был охранник Глеб Тупицын. Он не сидел на скамье, а скорее полулежал на ней. И он был, несомненно, мертв.

Пистолета он не нашел. Но зато в нескольких шагах от тела, где начиналась тропинка, ведущая на пляж и на пристань, он обнаружил предмет, который не заметил при первом осмотре, сорок минут назад. Это была пистолетная гильза.

Сыщик не собирался немедленно устраивать водителю допрос по поводу его отношения к погибшему хозяину. Сначала надо было поместить труп на ледник.

Гурову не потребовалось долго вглядываться, чтобы понять, кто перед ним. На лужайке перед домом лежал хозяин усадьбы Олег Викторович Погибелов. И он был, несомненно, мертв.

Гуров быстро направился к лежавшему. Он еще не знал, кто это, не знал, что с ним – но он уже совершенно точно знал, что тяжелые предчувствия его не обманули, что на вилле произошло нечто непоправимое.

Проснулся Гуров внезапно, словно его кто-то толкнул. В комнате никого не было, но он сразу понял причину своего внезапного пробуждения. Он проснулся, потому что сквозь сон услышал отчетливый звук выстрела.

Резко прозвучавшая автоматная очередь прервала Цернцица – Пыёлдин, не в силах больше слушать его, не в силах смотреть на свое отражение, себя же и расстрелял в зеркале.

Журналисты начали прибывать в первые же часы после захвата Дома и теперь табором стояли на первом этаже, занимая весь вестибюль, коридоры, площадки и лестницы, ведущие на второй этаж.

Новости всех телепрограмм мира начинались и заканчивались разговорами о нем, о Пыёлдине, который со своей бандой захватил тысячу заложников и сбрасывает их с небоскреба при малейшем неповиновении с их стороны.

И Пыёлдин, бесхитростная душа, не задумываясь, даже с ленцой нажал на курок. Пуля вошла между бровями этого странного типа, который во время всеобщего ликования и единения оставался преступно равнодушным.

Последнюю ночь перед побегом Пыёлдин не сомкнул глаз. Он изо всех сил старался сделать вид, что спит давно и беззаботно, но обмануть своих многоопытных сокамерников не мог.

Пыёлдин знал, что единственный способ убежать из этой тюрьмы – взмыть в небо. В грохоте мотора, в мелькании лопастей, сливающихся в один почти невидимый круг…

Гуров надеялся, что кто-нибудь из соседей вспомнит жильцов квартиры, в которой обнаружили труп, но нашел только одного человека. Странного, одинокого, мало что помнившего о тех, кто жил за стеной.

Нинель утверждала, что они круглосуточно пьянствуют и разбивают о дверь ее квартиры бутылки. Участковый бежал от нее, даже если замечал на другой стороне улицы.

Рядом с телом действительно обнаружилось кое-что еще. Форма для занятий карате, старый фотоаппарат «Полароид», фотография девочки и куча сигаретных окурков.

Тело три раза обмотали плотной черной упаковочной пленкой, но, видимо, торопились, и сработали неаккуратно. Пленка прилегала к телу жертвы не плотно, и человек какое-то время еще мог двигаться внутри этого «кокона».

Труп когда-то был мужчиной, возраст еще предстояло установить. Но навскидку он ушел из жизни не рано, о чем можно было судить по его одежде.

В стене, напротив межкомнатной двери зияла дыра. За стеной действительно был тайник. Вот только спрятан был в нем не ворох купюр минувшего времени, а труп.

Почерк убийц был тот же, что и в случае с Олегом Востоковым: женщина была убита ножом. Ей нанесли три удара в грудь, один из ударов задел сердце.

Выяснилось, что ученый упал в воду еще в пяти километрах выше по течению, в глухом, совершенно безлюдном месте. Все выглядело как несчастный случай.

На обоих убийцах были маски Деда Мороза. Ну, там розовые щеки, седая борода, все такое. Свидетели, увидев такой маскарад, не знали, что и думать.

Третье убийство произошло 7 июня. Впрочем, события начались 9 июня, когда руководство университета обратилось в полицию с заявлением об исчезновении сотрудника университета, известного ученого.

Смертельным стал удар в висок острым предметом, по всей видимости, камнем, лежавшим поблизости от тела.

Она успела издать лишь короткий сдавленный крик, а потом ее тело ударилось о камни, перевернулось, ударилось еще раз… Артистка продолжала катиться вниз, пока не застряла в кустах…

– Ты сидишь слишком близко ко мне, Радов, – хрипло произнесла она. – Я все еще должен бояться, что кто-то заметит это? – не глядя на нее, спросил я. Карина не ответила. Но улыбнулась. И в этот момент я понял, что мой мир померк без ее улыбок.

Гадов был все так же по-мальчишески обаятелен, его темные глаза сверкали, а взгляд лучился озорством. Он ни капельки не изменился. Только стал еще красивее. Ослепительно и бессовестно красив, чтоб его! Настолько, что мне даже пришлось проморгаться, чтобы прийти в себя.

Карина склонила голову набок, и пряди ее волос рассыпались по плечам. Я невольно вдохнул их аромат. Мед и апельсиновая цедра – сумасшедшее сочетание. Может, мне и не хотелось реагировать на ее запах, но мой организм сделал это моментально против моей воли: сердце заколотилось с бешеной скоростью, а кожа на руках и спине покрылась колючими мурашками.

– Хорошо, что я тебе не нравлюсь, – хмыкнул Макс. – Не у всех хороший вкус.

– Знаете, – сказал он, когда Артур приземлился рядом, – я много путешествую, и что меня всегда поражает, это уникальная неповторимость каждого пейзажа. Я недавно был в Мексике – конечно, не сравнить. Такая богатая, знаете, щедрая природа, даже слишком щедрая.

Только неудобное устройство ротовых органов удержало Сэма Саккера от самодовольной гримасы. Он выглядел совсем иначе: он был светло-шоколадной раскраски, с изящными длинными лапками, поджарым брюшком и реактивно скошенными назад крыльями; если изменившиеся лица Артура и Арнольда заканчивались толстым штырем, похожим не то на иглу титанического шприца

…Окажись у этой сцены свидетель, он, надо полагать, перегнулся бы через перила, ожидая увидеть внизу три изувеченных тела. Но он не увидел бы там ничего, кроме восьми небольших луж, расплющенной пачки от сигарет «Приморские» и трещин на асфальте.

Уверенным спортивным движением он вскочил на перила балкона и сел, свесив в пустоту ноги. Двое остальных, вместо того чтобы удержать его, влезли на ограждение сами. Артур проделал эту операцию без труда, а Арнольду она удалась только со второй попытки, и сел он не так, как первые двое, а спиной ко двору, словно для того, чтобы голова не кружилась от высоты.

Долетели звуки органа. Мелодия была довольно величественной, только время от времени ее прерывало непонятное «умпс-умпс»; впрочем, особенно вслушаться не удалось, потому что музыка играла очень недолго и снова сменилась голосом диктора

Главный корпус пансионата, наполовину скрытый старыми тополями и кипарисами, был мрачным серым зданием, как бы повернувшимся к морю задом по команде безумного Иванушки. Его фасад с колоннами, потрескавшимися звездами и навек согнутыми под гипсовым ветром снопами был обращен к узкому двору, где смешивались запахи кухни, прачечной и парикмахерской...

Как и положено настоящему философу, Бернар-Анри написал мутную книгу на старофранцузском. Она называется «Les Feuilles Mortes», что значит «Мертвые Листья» (сам он переводил чуть иначе — «Мертвые Листы»). Ударные дискурсмонгеры гордятся знанием этого языка и возводят свою родословную к старофранцузским мыслителям, придумывая себе похожие имена.

Оркский бюрократ сперва десять лет этот язык учит, зато потом он владыка мира. Любую бумагу надо сначала перевести на верхне-среднесибирский, затем заприходовать, получить верхне-среднесибирскую резолюцию от руководства — и только тогда перевести обратно просителям. И если в бумаге хоть одна ошибка, ее могут объявить недействительной.