Андрей щедрой рукой налил мне полную мою кофейную кружку вина. — Давай за нас, профессионалов высокого уровня, — сказал он и выпил свою маленькую рюмочку. Я же взяла свою любимую кружку и осушила ее до дна. — Вот это я понимаю! А то — не пью я, не пью. В твоем возрасте уже люди пить бросают, а ты еще и не начинала. Повторить?

А потому, Таня, что наше доброе начальство ее все-таки дало, эту премию, нам, причем бо-о-о-о-льшую! Мы никогда таких денег не держали в руках, ну, кроме, конечно, вещественных доказательств.

Она разговаривала со мной таким снисходительным, умиротворяющим тоном, в стиле «спать, все хорошо, ваши веки тяжелеют», что я поняла, она привыкла так общаться с пациентами.

Звонить Мельникову, чтобы он вынес чашечку кофе, было бы сверхнаглостью. Но случилось чудо, и Андрей вышел именно с этой чашечкой кофе и со словами: — Кофеманам привет! — И тебе не хворать, — с надеждой, что кофе мой, ответила я.

Никитин раскрыл с усталым любопытством посмотрел на книгу, открыл титульный лист, мельком глянул на фиолетовый библиотечный штамп, и лицо его сразу изменилось. Он перевернул книгу корешком вверх и потряс. На стол выпал маленький листок с ровным женским почерком.

Он взял девочку на руки. Та тихо бормотала что-то, потянулась к его щеке и оставила светлую полоску от яблочного пюре. Он сел на край кровати, покачал ее, глядя куда-то поверх шкафа, туда, где висела карта города с красными линиями трамваев. Варя принялась складывать в стопку высохшие пеленки и распашонки. Вечер сидел на подоконнике и не торопился уходить.

Город к вечеру остывал неохотно. Двор, как сковорода, держал в себе дневной жар, и только от белья, развешенного на верёвках, тянуло влажной прохладой. Уличный рупор бормотал новости: голос ровный и звонкий, будто из металлической бочки. Трамвай грохотал колесами, изгибаясь на повороте.

— У меня был утренник. Дети собрались в той комнате — сироты из приюта, ребятишки с соседних дворов. Я читала им Гауфа, сказки о волшебных лесах. Всё шло спокойно, они слушали. В читальном зале был только он — Константин Ильич Блинов, за своим столом в углу, опять с той самой книгой Гёте. Сидел тихо, как всегда, не поднимая глаз.

Никитин обнял её, ощущая, как нахлынуло привычное чувство жалости к жене, удушливое, ноющее, наполняющее глаза слезами; в такие мгновения она казалась ему совсем беззащитной, наивной, растерянной, бесконечно светлой и чистой, как ребенок. В каждом человеке ей виделась тонкая, ранимая душа поэта. Даже если этот человек был жестоким убийцей.

Варя замерла, невольно копируя умершего и прижимая руки к груди. Не закричала — характер не позволял, — но сердце затрепетало, как от внезапного порыва холодного ветра. Что случилось с ветераном? Ему стало плохо, он упал и ударился головой?

Думаю, мне в любом месте будет хорошо… Вместе… с вами.

Знаю, что в этом мире Барасу было предопределено страдать от одиночества. Но и я была очень одинока… Живя в теле Юми, я могла положиться только на себя… Может, мы с ним стали супругами не просто так?

Кто она вообще такая?!Больше никто так не может… Как ей удается прикасаться ко мне, как ни в чем не бывало, и с невозмутимым видом смотреть мне в глаза?! Как будто только я чувствую себя неловко!..

Очевидно, что на его действия частично повлияла эрцгерцогиня… Возможно, она посеет в северных землях семена надежды и сможет остановить безумие господина.

Стало как-то пусто. Может, запереть эту девушку за закрытой дверью,чтобы она больше не могла выскользнуть из моих рук?

Пусть он жутковато разговаривает, но такой красавчик! Очень милый… Совсем как медвежонок…

Я присаживаюсь рядом с ней перед капотом осмотреть номер, и язык моментально прилипает к небу – в рамке застрял длинный темный волос! Сама рамка треснута, хотя в глаза это не бросается. За долю секунды у меня перед глазами пролетают последние несколько дней. Вот я сажусь в машину, удивляюсь показаниям одометра, ливень, мойка, Нина, номер, пыль… Что-то не так…

Когда умирает человек, это всегда горе. Но, когда умирает молодая здоровая красивая девушка, это страшная трагедия. Удел молодых – жить, радоваться, создавать семьи и строить будущее.

Мне и самой горько и страшно. Нина знала, что курение убивает, но она и предположить не могла, что оно ее убьет именно так. Знала ли она, что это ее последняя сигарета?

Да уж, вот и не верь после этого в простую истину «чего боишься, то и случается»! Надо срочно начать бояться разбогатеть. Так, глядишь, и на работу ходить не придется.

Настроение заметно улучшается, и после перекуса я решаю, что пора перейти к самому приятному – к получению зарплаты. Воображение рисует картины одну лучше другой. Вот я захожу в бухгалтерию, забираю мешок с деньгами и не могу унести его, приходится брать тележку. Вот я поднимаюсь на борт собственной яхты. А вот я загораю на крыше своего особняка в Майами. О, как прекрасно быть богатой!

– Все вы находитесь в различных частях данного комплекса, – продолжал голос. – Ваша задача изменилась. Теперь вы здесь не для создания видео для интерактивных тренировок. Вам предстоит сражаться за свою жизнь. В той реальности, в какой вы оказались сейчас, нет ничего виртуального. Выход отсюда только один. Выбраться будет позволено только одному из вас. Все остальные умрут.

Выбраться будет позволено только одному из вас. Все остальные умрут.

– Полковник приготовил для нас новое развлечение, – сказал Торо. – Нам предстоит выполнить серию виртуальных упражнений. Торо или лгал, или умалчивал о чем-то важном. – Объясните подробнее, – попросил Ву. – Я знаю только то, что мы должны будем собраться в студии, где все наши действия будут записываться в формате виртуальной реальности.

– Прежде чем вы подпишете любое соглашение, вы должны уяснить, что ваше сотрудничество со следствием будет заключаться не только в том, что вы просто назовете какие-то имена, – предупредила она его. Торо подозрительно прищурился. – Что вы задумали? Дани взорвала бомбу небрежно, словно речь шла о чем-то не имеющем значения: – Нам нужно проникнуть внутрь.

– Возможно, это шифр сдвига, – сказала Дани. – Для того чтобы зашифровать сообщение, используется какая-нибудь знаменательная дата. Шифр очень простой, однако взломать его практически невозможно, если эта дата неизвестна. – Она достала ручку. – Это объясняет, почему автор шифровки добавил фото. Ключ основан на какой-то конкретной дате, связанной с Конан Дойлом.

– Сэр, я получила запрос на разговор по видеосвязи, – сказала Джонсон. – Это начальник криминалистической лаборатории нью-йоркской полиции. Специалисты выделили вещество, убившее жертву. – Она побледнела. – Начальник лаборатории говорит, что такого она еще не видела.

Пани Янина вскочила со стула, едва его не уронив. Колено прострелило резкой болью, и она снова опустилась на стул, потирая больное место. — Да, такие порывы хороши в юности, — со смехом пожаловалась она. — Может, дашь свою волшебную мазь? — Конечно. Ванда вышла в комнату, а пани Янина тем временем принялась обдумывать догадку, внезапно пришедшую в голову. Надо проверить все еще раз. Уточнить.

Пани Янина решительно поставила свою чашку на стол. — Знаешь что, дорогой… Я с ней поговорю. Узнаю, что это за «глава жизни» такая у них началась. — Бабуль, может, ты поосторожнее будешь? — Я Марысеньку с собой возьму! — Ага, гроза всех преступников — бабуля и ее боевая коза! — рассмеялся Томек.

— Что вам тут нужно? — прищурилась Янина, грозно светя фонариком и на всякий случай выставив скалку перед собой, как боевой топор. — Мы… мы ветеринары! — ляпнул Тощий. — Пришли проверить вашу козу в связи с эпидемией козьего гриппа. — Какие еще ветеринары ночью? — возмутилась она. — Нет-нет, мы журналисты! — поправил его Лысый. — Хотели взять интервью… — Интервью? У козы?

Они переглянулись, и вдруг оба замерли. — А может, просто скажем, что потеряли флешку? — предложил Тощий, уже без особой уверенности. — Гениально! Еще скажи, что ее съела коза! — саркастично буркнул Лысый.

Пока пани Крыся отнекивалась, Марыська, симпатичная белая козочка с желтыми глазами и аккуратными рожками, как оказалось, переживала самый необычный день в своей козьей жизни. Она мирно щипала траву у леса, не подозревая, что на нее уставились два странных типа в кожаных куртках.

Улица Павлинья, на которой жила пани Янина, описывала крутую загогулину и упиралась в Журавлиную, которая, в свою очередь переходила в Волчью. Пани Яня увидела, как в нескольких окнах мелькнули и тут же скрылись соседи. Вся деревня знала, что, если пани Янина повязала свой розовый шарфик и что-то ищет, лучше на глаза ей не попадаться. И, конечно, стоит сразу сознаться, иначе несдобровать.

Как бы ты ни старалась оставаться прежней, ты все равно будешь только такой, какая ты сейчас, сегодня.

Надо только хорошенько выспаться, или пореветь минут десять, или съесть целую пинту шоколадного мороженого, а то и все это вместе, – лучшего лекарства не придумаешь.

Возьми лето в руку, налей лето в бокал – в самый крохотный, конечно, из какого только и сделаешь единственный терпкий глоток, поднеси его к губам – и по жилам твоим вместо лютой зимы побежит жаркое лето…

Первое, что узнаешь в жизни, – это что ты дурак. Последнее, что узнаешь, – это что ты все тот же дурак.

Когда человеку семнадцать, он знает все. Если ему двадцать семь и он по-прежнему знает все – значит, ему все еще семнадцать.

Убийца был крайне осторожен. В качестве бумаги использовал оборотную сторону таблички, прикрепленной снаружи палатки. Ручку, как выяснилось, позаимствовал у жертвы. Использовал только те вещи, которые не могли привести к нему. Почерк неузнаваемый, с неестественно сильным нажимом, экспертизу провести невозможно. Настоящий мастер, к тому же хитрый, как змея.

— Опять то же самое, Эгами! — заорал Нацуо в ужасе, словно увидел под ногами рептилию. Я подошел посмотреть. Проследив за его взглядом, я увидел открытый альбом для рисования, последнюю память о Цутому. Кажется, когда-то где-то я уже видел это. Да, видел. На странице был только один кровавый знак, и написан он был, по всей видимости, жертвой, которая из последних сил выводила его слабеющей рукой.

— Криминалистика для детективного жанра — все равно что раковая опухоль. Некоторые ученые проводят невообразимые исследования. Например, учатся определять время смерти по свертываемости крови. Если такой метод изобретут, не видать нам сюжетов с опровержением алиби. Это подобно тому, как космические экспедиции утирают нос писателям-фантастам, опровергая существование жизни на Луне и на Марсе.

Все ножи были собраны и уложены в аптечку, опечатаны бумагой, которую Эгами, Цутому, Сёдзо и Риё скрепили своими подписями. Ящик зарыли перед нашей палаткой, а сверху навалили хвороста, как для костра. Задумай кто-то откопать нож, ему пришлось бы разобрать кучу, а значит, сделать это незаметно для других было невозможно.

Наконец мы добрались до леса и спрятались под деревом. Ее тело дрожало в моих объятиях. Оглядевшись, я увидел, как остальные жмутся к стволам деревьев. Когда я встретился взглядом с Мотидзуки, он покачал головой, словно говоря, что все безнадежно. Вулканическая бомба с грохотом ударила в наше дерево; Риё снова завизжала, а я уже не мог издать ни звука.

— Как только свет зажегся, в комнату входят сыщик и Ватсон, осматривают место преступления и проводят расследование. Опрашивают тех, кто находится рядом с телом: не заметили ли они, как кто-то пытался сбежать? Это немного странно, но в этой игре сыщики могут допрашивать труп: как он был убит, сильно ли пострадал?

Хорошая шутка нынче все равно что перчатка: любой остряк в два счета вывернет ее наизнанку.

Старость только умным вредит, а дураков она совершенствует.

Хоть мимо рта кусок, а все же в мире Найду свою я порцию на пире.

А если, свойства женского лишенный, Не сможет мальчик плакать на заказ, Поправить дело луковица может: В платок ее припрятать незаметно - И поневоле станешь мокроглазым.

Любовь способна низкое прощать И в доблести пороки превращать, И не глазами - сердцем выбирает: За то ее слепой изображают.

И вот - любовь! Чем хороша она, Когда из рая сделать ад вольна?