— Расчет дружбы не портит, — ворчал он глухо, — не брани за мужицкую прямоту… зато без яду она, неотравленная!

— Если хочешь знать, никто никогда не ребенок и никто никогда не перестает им быть. Так устроен мир.

Много спорят о том, нужно ли раскрывать стукачей и сексотов. Конечно, большинство этих так называемых стукачей были просто зашельмованными людьми, и, может быть, действительно не стоит наносить им лишнюю травму, однако нужно ли нам всем делать вид, что мы забыли, какого цвета были вчера всем известные хамелеоны? Задавая сейчас этот вопрос, я действительно не знаю на него ответа.

Личность всегда будет расшибать нос в логических тупиках и с визгом бросаться за примочкой в аптеку, где и все общество стоит за примочками к носу.

– Знаешь, – сказал Перси вслух, – завтрак – это здорово!
Они заказали большие тарелки с яйцами, блинчиками и сосисками из оленины, хотя оленина вызвала у Фрэнка беспокойство.
– А что, если мы съедим Рудольфа?
– Приятель, – сказал Перси, – я могу в придачу съесть еще Прансера и Блитцена.  Есть хочется.

— Ну, как вам сказать… у женщин на любовников вообще дурной вкус,...

— Все вокруг мираж один…

— Истины твоей расы и истины твоей религии не всегда находятся в одной долине. Иногда, чтобы обрести истину более великую, необходимо одолеть высокий хребет в зимних снегах.

Перси, казалось, не в первый раз сталкивался со смертью и словно бы знал, что такое горе. Главное тут было – уметь выслушать. Не нужно было выражать сочувствие. Единственное, что помогало, это движение… продолжение жизни.

...цель — не самый полет, а добыча нового знания, открывание новых миров, из которых когда-нибудь мы сделаем такие же прекрасные планеты, как наша Земля.

– Кирпич ни с того ни с сего, – внушительно перебил неизвестный, – никому и никогда на голову не свалится. В частности же, уверяю вас, вам он ни в коем случае не угрожает. Вы умрете другой смертью.
– Может быть, вы знаете, какой именно? – с совершенно естественной иронией осведомился Берлиоз, вовлекаясь в какой-то действительно нелепый разговор, – и скажете мне?
– Охотно, – отозвался незнакомец. Он смерил Берлиоза взглядом, как будто собирался сшить ему костюм, сквозь зубы пробормотал что-то вроде: «Раз, два... Меркурий во втором доме... луна ушла... шесть – несчастье... вечер – семь...» – и громко и радостно объявил: – Вам отрежут голову!
Бездомный дико и злобно вытаращил глаза на развязного неизвестного, а Берлиоз спросил, криво усмехнувшись:
– А кто именно? Враги? Интервенты?
– Нет, – ответил собеседник, – русская женщина, комсомолка.
– Гм... – промычал раздраженный шуточкой неизвестного Берлиоз, – ну, это, извините, маловероятно.

Что бы ни говорили пессимисты, земля все же совершенно прекрасна, а под луною и просто неповторима.

Массовая природа смерти в военное время полезна по-всякому. Служит зрелищем, отвлекает от подлинных движений Войны. Предоставляет сырье для записи в Анналы, дабы можно было учить детей Истории как секвенциям насилия, одна битва за другой, — так они успешнее подготовятся к взрослой жизни.

....подлинный смысл Войны — купля-продажа. Убийство и насилие — саморегуляция, их можно доверить и непрофессионалам.

Мне показалось, что бабушка огорчилась и расстроилась, но она не стала стучать еще раз. Она даже руку подняла, но не постучала. Просто взяла пакеты из «Теско» и исчезла. Бабушка Ну никому не станет себя навязывать, как бы ей этого ни хотелось.
Ха.
Она как вампир. Вы должны сами пригласить ее в дом.

Ссора возникла незаметно, как проскользнувшая сквозь щель змея. За слово – слово, ум за разум, порча. Только что были братья – теперь орали изо всех сил. На друга друг, какое дело. Вокруг не было людей, только деревья, а они молчат. Ты виноват во всем – позиция одна. Другая – люди разные, тогда свободен каждый. А мер – хотелось бы – любовь-граница – ложе для свободы. Но глупо получается – свобода – размытая граница для любви.
– Ты виноват.
– Нет, ты. Ты хитрый и ленивый.
– А ты – глупый.
– Не любишь ты. Ты никого не любишь.
– Люблю. Но только как могу и сам желаю. По-своему, по-братски, потому, что хочется мне так, имею право и свободу вопреки сам делать, то, что сам считаю нужным.

— Один раз обжечься надо. Только смотри, не обожгись дважды.

Многое в ней нам, вероятно, захочется изменить, и надо быть готовыми к вопиющему невежеству, к некоему убожеству взглядов и весьма неприятной вульгарности манер, но эти недостатки не из числа неисправимых, или, во всяком случае, они не опасны для окружающих.

Человеческое сердце — вечная и общая для всех рас частица человека, не поддающаяся описанию.

Существует множество способов заклинать судьбу и почти все они никуда не годятся, но этот вот – предполагать самое скверное, надеясь на лучшее, – пусть и принадлежит к числу самых незатейливо-расхожих, все же достоин внимания, но в данном конкретном случае плодов не даст,...

— Я есть я, — гордо заявил Пес. — И не стал бы ничем иным, даже если б это было в моих возможностях.

В центре и на окраинах жизнь, казалось, не выходила из проложенного русла, и даже там, где был мозг революционной власти – в губкоме, – все шло обычным чередом.

Если у человека детство начисто изуродовано, он никогда не становится по-настоящему взрослым.

И вот говорю я: "Прощай, прощай".
Я кричу во весь голос это "прощай".
Потому что, когда обрету голос вновь, могу позабыть все слова.

Никогда нельзя знать, на что могут отважиться те или иные негодяи, завидев перед глазами жирный куш в двадцать-тридцать тысяч долларов.

«Неужели эта разумная эктоплазма и впрямь будет за мной следить?!»

«Все-таки это удивительное место! В кои-то веки мне по-настоящему повезло!»

««Себе оставлю, а через полгода как сувенир потихоньку заберу»»

тигра легко посадить в клетку, но трудно сломать. Человека наоборот.

...смысл жизни в том, на что она потрачена. Смерть садовника не подкосит дерева. Но сруби плодоносящее дерево, и садовник будет убит.

...мой народ, — пленник корабля, затерянного посреди моря.

...у кого нет возможности приобретать настоящие драгоценности, для того красота и грация должны служить единственным украшением; вот поистине редчайшие сокровища.

— Женщины-то чаще всего и выводят нас в люди.

Не свойственно ли благородному предназначению женщины больше соприкасаться с величием страдания, нежели с великолепием счастья?

Любовь — наивный ручей, что струится по камешкам, меж трав и цветов, но вот ручей становится речкой, рекой, меняет свою природу и вид от каждого нового притока, затем впадает в неизмеримый океан, который умам несовершенным кажется лишь однообразием, а великие души погружает в бесконечное созерцание.

— Если вы прочтете в какой-нибудь книжке с сотнями страниц мелким шрифтом, будто женщина — это поистине чудесное творение, значит, писатель не глядел на свою жену и грезил.

Страх всегда убивает больше борьбы. Пока армия не бросает щитов и не размыкает строя, уничтожить ее практически невозможно, либо она уходит в небо с такой славой, что враг обычно уже не лезет к этому народу.

На фронте полный порядок. Заманили врага поглыбже в Россию и здесь его, суку, истребляем беспощадно.

- Чего на него нашло? - поинтересовался Сашка.
- У "от ты дуси" очередная идея фикс. Чтобы пеги тебя уважали, надо, чтобы они считали тебя не человеком, а лошадыо-вожаком. То есть фыркать, кусаться и лягаться. Я вчера ночью заглянул в конюшню, а он тут бегает и ржет, - объяснил Даня.
- И что ты сделал?
Даня смущенно кашлянул:
- Не угадаешь! Тоже с ним побегал -поржал! За компашку!

– Не народ начал революцию, а вы. Народу было совершенно наплевать на все, чего мы хотели, чем мы были недовольны. Я не о революции с вами говорю, – пусть она неизбежна, прекрасна, все, что угодно. Но не врите на народ – ему ваши ответственные министерства, замены Щегловитых Малянтовичами и отмены всяческих цензур были нужны, как летошний снег, и он это доказал твердо и жестоко, сбросивши к черту и временное правительство, и учредительное собрание, и «все, за что гибли поколения лучших русских людей», как вы выражаетесь, и ваше «до победного конца

Лучший способ понять женщину - вообще ее не понимать.

- Так едем в ШНыр?
Рина мгновение поколебалась:
   - Нет. В ШНыр еще успеется. Можешь похитить меня в Москву! Сашке я позвоню, чтобы меня не ждали и не волновались.
   - Какой еще Сашка? Друг? - быстро спросил Долбушин.
   - Не враг же. Представь, я буду звонить всем врагам и просить их не ждать меня и не волноваться.
   - Лучше делать это после двенадцати ночи. Тогда до утра они точно не заснут! - со знанием дела посоветовал Долбушин.

К людям противоположного пола люди всегда относятся снисходительнее. Почти всякий отец легко простит дочери истерику с визгом, но сын даже за малейший хрюк не в кассу получит по лбу. Уж про свой-то пол мы все знаем, тут нас цирком не обманешь.

Когда сомневаешься, сделай следующий шаг. Обычно это что-то совсем несложное. Как сказал Эдгар Доктороу, писать книгу - это все равно что вести машину ночью. "Ты видишь только то, что освещают фары твоей машины, не дальше, но так ты можешь проделать весь путь".

Разбитое сердце – практически неизбежная деталь интерьера. Однако люди как-то исхитряются продолжать жить, и ты должна делать то же самое.