Убийца, поежившись от зябкого ветра, положил веревочную петлю в карман, немного постоял, поглядывая в разные стороны аллеи, потом стянул с мертвых рук меховые варежки, сунул их в карман; сорвал с головы убитой шапку и сунул ее за пазуху. Неловко, ступая в глубокий снег, выбрался из кустов.

В следующую секунду девушка почувствовала, как сильная широкая мужская ладонь плотно легла на ее рот, перекрыла дыхание. Широко открытыми глазами, наполненными ужасом, она увидела веревку, быстро захлестнувшую ее шею. Елена попыталась просунуть под петлю пальцы, но ничего не получилось: удавка стягивала шею все сильнее.

Майор Щелкунов замолкает и начинает про себя считать минуты, которые, по его мнению, требуются на изнасилование… Одна…. Три… Пять… Молчит и Зинаида, прокручивая в своей голове предполагаемые сцены насилия. Оба стоят и смотрят на глинистое дно оврага, где несколько дней назад произошло два страшных преступления.

От сильного удара навесной крючок вырвало вместе с гвоздями, входная дверь широко распахнулась. Громко стуча каблуками сапог, в избу вломились милиционеры. Наставили на Богомольцева и Козицкого пистолеты, а капитан Мансуров строго предупредил: - Даже не рыпайтесь. Не то сейчас время, чтобы цацкаться! Обоим шкуру продырявим!

Откуда-то резко потянуло сквозняком. Храмов кинулся за занавеску и увидел настежь раскрытое окно, за которым мелькала удаляющаяся спина парня, бежавшего через огород по направлению к соседскому двору. Оперуполномоченный тоже выскочил в окно и кинулся было за ним следом, да куда там!

Сержант заглянул в открытую дверь, откуда доносился плач, и увидел белокурую женщину лет тридцати, одетую в синий служебный халат, лежащую на топчане. Ее остекленевшие глаза смотрели куда-то вверх. Рядом с ней, у изголовья, стояла девочка лет шести, одетая в серое демисезонное пальтишко, и горько рыдала.

Я не могла понять, почему мне вдруг вспомнилась его искренняя улыбка, его нерешительные прикоснове- ния, уважительный тон. Это была обычная игра. И пра- вила игры были хорошо мне знакомы.

Что ж, теперь ты в затруднительном положении, худшем в твоей жизни. Собираешься улучшить его? Или сделаешь еще хуже?

Когда не можешь понять, что делать, Гонщик, доверься своей интуиции. Может, ты не всегда будешь прав, но зато никогда не пожалеешь о том, что последовал зову сердца, особенно такого чистого, как твое.

Я понимала, что ставлю его в неловкое положение и причиняю ему боль, и что-то маленькое и подлое внутри меня получало от этого удовольствие.

Как бы люди описали тебя, если бы опирались только на то немногое, что им известно? Если бы они встретили тебя всего один раз, прочитав только газетные статьи, как бы тебя назвали? Травмированный. Испорченный. Жертва.

Как хотелось героем быть или ждать героя, Но волна затопила наше место встречи с тобою.

Крылья долой, спрячем в подпол, а лучше — в печку, Ткать или прясть, участь ладная — человечья, Ты не шуми, не тоскуй, что ни день — то вечер, Что тебе лес до небес, эта сказка — ложь.

Вот и всё. Лишь сон. Он в тумане тает. Протяни крыло, Вместе улетаем.

В дом мой закрыты двери и нет дорог. Выйти в ноябрь и волкам животы чесать. Буду заваривать чай и месить пирог. Стану себе очаг, маяк и причал.

Думали — выскочим, выпрыгнем, в небо, в десны. Только на деле живое тянет не вверх, а вниз. Трудно быть богом? Собою быть тоже... Непросто.

«Поминай как звали», нет, забудь скорее, Чтобы даже словом мне не быть твоею. Я бегу из сказки, дикая, живая. Больше не ловите. Больше не играю.

Слова бьют сильнее, чем я хотела бы признать, но они, несомненно, верны. Энцо купил меня, как чиабатту из пекарни «Чиаро», но что будет, когда эта чиабатта станет кислой и покроется плесенью?

След, оставленный помадой, – он все еще у него на шее. Только теперь это не помада. Он набил татуировку поверх моего поцелуя.

Моя дорогая, в некоторых случаях нож не может разрезать, пуля не может пронзить, а огонь не может сжечь. – Он скользит губами по моим, и я вздрагиваю. – Это любовь, детка. Сколько хочешь уверяй себя в том, что ты не моя, борись со мной, дави на меня, но все это не имеет значения… потому что ты будешь любить меня в любом случае.

Воображаю, будто я смотрю на мужчину, без которого не могу жить, на мужчину, чья любовь ломает шаблон того, что я знаю о любви. Больше того, пытаюсь представить, что наша любовь взаимна. Что он – начало и конец всего моего существования.

Все, что я успела сказать, было женись на мне, а потом он сделал шаг вперед и согласился, не дав мне договорить до конца. А ведь я заранее придумала и выучила эту фразу наизусть, потому что да – моя жизнь давно превратилась в сделку.

Какой смысл иметь сестру, если не можешь перемыть с ней кости всем, кто тебя бесит?

Эрик Калабрезе стоял в дальней секции «Загадочного книжного магазина», наблюдая за толпой покупателей, которая практически вываливалась из дверей на улицу. За высокими окнами снег падал медленными спиралями, а внутри по помещению витал запах лазаньи бабушки.

Стеллажи тянулись вдоль стен от пола и до потолка в пятнадцати футах над головой. Лестницы передвигались вдоль металлических направляющих, помогая достать до верхних полок. Зеленые, красные, золотые и серебряные ленты украшали магазин, в стороне виднелась огромная, размером с ведьминский котел, чаша с пуншем.

Она ожидала, что владелец магазина с немецкими именем и фамилией будет говорить с резким тевтонским акцентом и немедленно перейдет к делу, но тот оказался обаятельным и улыбчивым джентльменом примерно лет шестидесяти — шестидесяти пяти с короткой аккуратной бородкой и седыми волосами, в черных брюках и белой официальной рубашке.

В магазине толпились посетители: некоторые просили экземпляры с автографами либо какие-то специальные издания. На глаза попалась выцветшая надпись: «Никто не крадет в магазине, владельцам которого известны 3214 способов убийства».

От их участка до нужного места Аманда доехала за пять мнут по Западному Бродвею, свернув на Уоррен-стрит с односторонним движением. Вывеска гласила: «Загадочный книжный магазин». Он располагался на симпатичном отрезке улицы в кирпичном здании, чей фасад украшал зигзаг пожарной лестницы.

С удобной точки обзора из кабинета ее начальника детектив полиции Нью-Йорка Аманда Старк видела, что снова пошел снег. В свете позднего дня хлопья выглядели серыми, кружась и опускаясь на Эрикссон-плейс, где располагалось здание участка. В крошечном офисе было тепло, и под бормотание ее босса, лейтенанта Грега Циммера, глаза начали закрываться сами собой.

Когда я остановилась на полпути, все глаза проследили за направлением моего взгляда, туда, где стояла миссис Финч. Мачеха Савиллы и жена владельца Дворца Роз вышла в центр зала, тихо вскрикнула и упала в обморок.

Свет все еще падал на пустой черный бархат, на котором когда-то красовалась корона… Мисс 2001. У меня перехватило дыхание. Это же год той самой пропавшей королевы красоты — и пропавшая картонная фигурка. Что случилось с победительницей того года? Она внезапно явилась, чтобы вернуть себе корону? Или кто-то пытался напомнить нам, новым конкурсанткам, что может случиться, если мы победим?

Савилла подняла камеру и покрутила ею в воздухе, а затем вновь понизила голос до заговорщического шепота: — Ты видела всех этих полицейских? Шутка ли, корону украли! Не могу поверить! Несколько десятилетий назад пропала королева красоты, а теперь корона. Как захватывающе, ммм! Я так и видела заголовки, вихрь сплетен и всевозможных домыслов, кружащихся, как пузыри мыслей в комиксах, над головами

Каждый год в конкурсе красоты участвовала пара уроженок Оберджина, но большинство конкурсанток были из умеренно или неприлично богатых семей со всего Восточного побережья. Женщины, которым и вполовину не нужны деньги так, как мне. Не успела я это подумать, как меня пронзило чувство вины. Откуда мне было знать, кому из них нужны деньги и зачем?!

Ты справишься. Ты сможешь. Ты родилась для этого. Ладно, последнее точно не было правдой. Но я все равно говорила себе именно эти слова, стоя перед массивной дверью Дворца Роз и оглядываясь по сторонам в поисках моей тети.

Они были до невозможности наивны, их помыслы и устремления в новом веке – чисты, а значение имели искренность и красота, верность и дружба.

Утром 8 июня Мэллори и Ирвин вышли из палатки штурмового лагеря и направились к вершине. Яркий утренний свет вскоре сменился мягкими тенями – над горой поплыли облака. Ноэль Оделл, блестящий альпинист из группы поддержки, в последний раз разглядел штурмовую связку в 12.50: две темные точки двигались вверх по гребню. Затем снова надвинулся туман, словно занавес опустился...

— Милая, снимай броню хоть иногда. Мы стадные животные, как ни крути. Ты не должна справляться со всем в одиночку.

— Ничего в этой жизни не дается просто так. Что плохого в том, что я пытаюсь взять то, что могу?

Когда мы встречаем в новой жизни людей из прошлого, всегда хочется быть лучше той, кого они знали. Особенно если эти люди тебя обидели.

— Мне важно мнение близких, как и они сами, а остальные… — пожимаю плечами. — Зачем думать о ком-то, кто не думает о тебе?

Я готов быть для нее кем угодно, лишь бы рядом, лишь бы она улыбалась и была счастлива.

Надежды и мечты похожи на цветные стеклышки, из которых мы собираем красивые картинки, но, если они не складываются, приходится класть эти кусочки в рот и жевать.

- Мы очень многого не знаем, - медленно проговорила она. – И это хорошо. Это позволяет каждому из нас создавать свою картину мира и жить в этой картине, потому что мы не знаем, что происходит на самом деле. Отвечая на твой вопрос, скажу: я не уверена, что хочу знать, как это возможно. Мне достаточно знать, что я могу больше не беспокоиться.

Через десять минут место преступления обрело тот вид, который и был задуман. Кайдаш вытащил телефон. - Вот теперь можно и группу вызывать. Все помнишь? Ничего не перепутаешь? Не накосячишь? - Я постараюсь, - Дима слабо улыбнулся. – За такие-то бабки…

- Потому что нужно было на кого-нибудь повесить убийство этой девочки, соседки. Сразу поняли, что преступника найти не смогут, а тут так удачно подвернулась фигура твоего отца, и они решили: пусть будет убийство и самоубийство. Дело подмарафетили, сведения о состоянии квартиры в момент обнаружения трупа убрали. Все, что нужно, переписали. С судмедэкспертизой договорились, нашли способы надавить.

- Книжка очень тенденциозная, знаешь ли. Написана великолепно, ничего не скажу, как начнешь читать – не оторвешься, в сортир сходить забудешь. Но ненависти там много, так и прет с каждой страницы, так и прет! Дескать, после советской власти милиция и полиция вообще ни на что не годились, все сплошь или тупые идиоты, или продажные твари, ни одного честного добросовестного работника не было.

Тем же, кто готов пройти тоннель, что называется, «за чужой интерес», требуется и физическая подготовка, и информационная, но, разумеется, куда менее обширная, нежели по госпрограмме. Заказчик такого мероприятия должен быть готов расстаться с изрядной суммой: приобрести у государства жетон, оплатить работу по подготовке плюс заплатить самому добровольцу. Сумма выходит и впрямь оглушительная.

На экране очков вместо стоп-кадра из прерванного фильма появился текст: «Освободишься – зайди в Щиток». Наяна нахмурилась. Зачем ее вызывают? Неужели кто-то из стариков не прошел промежуточный тест или просто пожаловался на нее, и в отделе распределения решили заменить инструктора? Что она сделала не так? Кому не угодила? В чем прокололась?

В такие моменты, когда все огни гаснут, любовь сестры, или поддержка сообщества, или даже любовный роман не дают рухнуть пустым камерам вашего сердца.

Мы — две стороны одного зеркала, идеальные отражения друг друга, не способные пробить стекло.