Шувалов захрипел, попытался высвободить руку, но Зверев надавил на кисть ещё сильнее, процедив при этом: – А если попытаешься ещё раз на меня руку поднять, я тебе сначала руку сломаю, а потом вилку в кадык воткну. Уяснил?

Зверев помрачнел, он прекрасно знал, что жена и два сына Корнева были казнены немцами в сорок третьем именно в Крестах.

Как-то раз при задержании Павел Васильевич получил ножевое ранение в лицо. Шрам спустя какое-то время исчез, но лезвие повредило лицевой нерв, и с тех пор правая щека Зверева временами подёргивалась.

Когда разъярённый и немного запыхавшийся от бега Семён Семёнович попытался треснуть милиционера тростью, тот ловко увернулся.

Но не успел он сделать и пяти шагов, как пуля, выпущенная Сашей Дроковым, пробила лёгкое насквозь и застряла в позвоночнике. Всхлипнув чёрной пузырившейся кровью, Чуня упал лицом вперёд, угодив переносицей точно на рельс, поскрёб немного носком сапога щебень и затих.

Увидев лежавшего на боку милиционера с перерезанным горлом, над которым склонился Семёнов, Илья перевёл взволнованный взгляд на состав и вдруг возле колёсной пары заметил труп другого милиционера. Он сидел в беспечной позе, откинувшись на спину, плотно прислонившись спиной к массивной колесной буксе.

Ноги у Павлина подломились, он обмяк окончательно и дальше тащился по цементному полу как мешок с дерьмом так, что даже Илья, чья жизнь уж точно висела на волоске, сжалился и подхватил его с другой стороны под руку.

Этот страшный по своему значению сон настойчиво преследует Илью вот уже на протяжении года. Особенно он мучает в те дни, когда наступают затяжные дожди. Ему снится всё время одно и то же: как будто Илья в одиночку уходит за линию фронта, чтобы раздобыть важного «языка».

Посреди зала, неловко подвернув под себя правую руку, навалившись боком на опрокинутую кошёлку с товаром, лежала знакомая покупательница, жена профессора Серебрякова. Она, по всему видно, была забита разделочной доской, потому что окровавленная доска валялась неподалёку от разбитой головы.

Со своего места баба Мотя видела лежавшую за прилавком в луже крови Лизу. У девушки было настолько сильно разбито лицо, что её невозможно было узнать, а выбившиеся из-под платка пышные волосы, окровавленными косматыми охвостьями были разбросаны по полу вокруг алой от крови головы.

Случаи душевного расстройства или одержимости в Японии иногда по сей день называют «лисьим проклятием». Считалось, что лиса может как овладеть сознанием человека, так и буквально вселиться в его организм — через ухо, рот или грудь [...]. Один из признаков зловредного воздействия кицунэ — внезапное изменение голоса у человека: например, если он вдруг стал говорить более пискляво или хрипло.

Уже в младенчестве Кинтаро отличался огромной физической силой. В трехлетнем возрасте он самостоятельно отправлялся за дровами и, ловко орудуя топором, валил стволы, которые потом легко раскалывал на чурки и поленья. В одиночку он вытаскивал из реки или моря сеть, полную рыбы, и ради развлечения мог жонглировать каменными жерновами.

«Снежную деву» Юки-онна иногда представляли в виде фигуры в длинном белом кимоно, но без ног: она передвигается, летя невысоко над землей в облаке снежинок и тумана.

Словно инопланетяне, мы смотрим на этих людей, прибывших из внешнего мира, которым повезло никогда не носить полосатые робы. У них есть имена и фамилии, обручальные кольца блестят на их пальцах, их не одолевают вши. Они – из вселенной вне колючей проволоки. Седовласая русская медсестра, товарищ Татьяна, руководит полевым госпиталем... Свобода! Этим словом сестра Татьяна возвращает меня к жизни...

Я голый, как и все прочие. Робу у меня отняли. По словам доктора Хаарпрудера, лежачим одежда не нужна – ее отдают тем, кто еще может ходить. Дрожа, я кутаюсь в одеяло, которое еще минуту назад накрывало труп моего неизвестного мертвого товарища... Я сгораю в «холодном крематории».

Именно тогда на сцену вышел Фельдман, ранее офицер генерального штаба чехословацкой армии. Его барак стал местом наших секретных встреч после переклички. Этот мужчина с военной выправкой и седеющими волосами умудрился оставаться поразительно крепким. Он так и излучал жизненную энергию. Возможно, Фельдман был в самом лучшем физическом состоянии из всех трех тысяч заключенных.

После вторжения на Западном фронте в Эйле был учрежден новый режим – еще более бесчеловечный, чем прежде. Темпы работ ускорились... Бараки были достроены. Лагерь достиг размеров провинциального городка в Стране Аушвиц. Прокладывалась сеть дорог; у нас появилась собственная центральная площадь, кладбище, уборная и место для казней – основные достопримечательности городов смерти.

Завтра… Кто беспокоится о нем?.. Тут, в Тополе, некоторые слышали про Аушвиц – хоть и немного. Обрывки информации об ужасах польских гетто все-таки добрались до нас, это правда, и мы, стуча зубами, вспоминали о депортации женщин из Словакии. Но еще вчера все казалось таким далеким, почти невероятным! Никто всерьез не предполагал, что нас угонят из дома, за границу – тысячи и тысячи безвинных.

Там, в Восточной Европе, на краю зеленого леска возле железнодорожной насыпи, с нами произошла катастрофическая метаморфоза. Люди, ехавшие в накрепко запертых вагонах этого адского поезда, превратились в животных. И не только они – сотни тысяч человек, в лихорадке безумия согнанных из пятнадцати стран на фабрики смерти и в газовые камеры. В тот миг нас впервые поставили на четвереньки.

– Счастливого человека не заботит, что о нем думают другие, и ему безразлично, какие слова произнесут соседи. А несгибаемыми мы становимся не из-за трудностей жизни. – А из-за чего? – удивилась я. Муж сделал глоток чая. – Несгибаемыми людей сделает остеохондроз.

Вся несгибаемость Надежды Андреевны, все ее принципы, жизнь под девизом «что люди скажут, что соседи подумают» – все это вмиг изменилось, когда рядом оказался мужчина с коробочкой, в которой лежало обручальное кольцо. Тетю Муру не побеспокоило, что люди скажут, если узнают, что она собралась замуж за человека, которого знает меньше недели.

Да, во времена Ветхого Завета было заповедано: разрыв семьи невозможен. Но не каждый мужчина любит супругу. И не любая спутница жизни положительно себя ведет. Как жить с тем, кто тебя бьет или изменяет тебе? Развод под строгим запретом. Проблема решалась просто: сильная часть пары убивала слабую. И все! Свобода.

Я сосредоточилась на соседе Кругловой и увидела стройную, если не сказать тощую фигуру в бархатных бордовых кюлотах, кружевной блузе цвета сытого цыпленка, на ступнях сверкали золотые ботильоны, с мочек ушей свисали длинные, почти до плеч, серьги. Губы в ярко-бордовой помаде, веки похожи на радугу, интенсивный ядовито-розовый румянец, одна бровь зеленая, вторая оранжевая.

У отпрысков королевских семей гадкая жизнь. Сплошные запреты – это нельзя, то не разрешено, се не надевай, туда не ходи, здесь не сиди. Бедная принцесса должна улыбаться под дождем толпе народа, махать подданным ручонкой и изображать восторг вперемежку с неземной любовью к людям. Никогда не гонись за титулом. Еду подают холодной – кухня в восточном крыле дворца, столовая – в южном.

– Писатель часто рассеян в быту, он способен потерять телефон, забыть про назначенную встречу, но всегда хорошо помнит дорогу в бухгалтерию, где ему выдают гонорар.

Сейчас же им правила животная ярость. Он жаждал мести и не собирался останавливаться, пока не утолит ее сполна.

Их поцелуи были признанием в чувствах, которые они не могли высказать вслух. Они играли в гонку с судьбой, желая выкроить для себя больше времени. Времени, когда они могли любить, преданно и безрассудно.

— Пусть любовь моя станет силой твоей. Пусть сердце мое станет домом твоим. Пусть душа моя станет родственной для души твоей. Ты мой, а я твоя.

Это было до безобразия неправильно… но от этого ему было до безобразия хорошо.

Она была его убежищем, в котором он мог забыть про все беды и печали. Она заставляла его смеяться до рези в боку, таять от трепетной нежности или сгорать от дикой необузданной страсти. Время от времени своим дерзким нравом она пробуждала в нем гнев и ярость, но даже в такие моменты одна ее улыбка была способна утихомирить всех его демонов. Она одновременно была его слабостью и непоколебимой силой.

— Аврора, не смей даже думать об этом, слышишь? Ругайся, кричи, искусай меня всего, но не смей сдаваться. Ты обязана справиться!

В центре отполированного дерева под лестницей огромный круг запекшейся крови. Такое впечатление, что кто-то пытался навести порядок, но сделал только хуже. Но больше всего меня беспокоило почти черное пятно на боковой стороне последней ступеньки. Я представляла себе, что там лежала голова Аманды...