Сережа Зарубин отпускал ехидные замечания и давал ценные советы, а Настя смотрела на них и думала о том, какая же она счастливая. Только сейчас, на пороге шестидесятилетия, она начала понимать, что в момент выхода в отставку вступила в самую лучшую пору своей жизни, когда можно делать не то, что должна, а то, что хочется, что действительно интересно, приносит удовольствие.

Господи, как это противно! И как муторно! Как скучно! Служба собственной безопасности когда-то создавалась с вполне благородной целью: выявлять и пресекать должностные преступления в среде сотрудников милиции. И во что она превратилась? Впрочем, милиция тоже на месте не стояла, превратившись сперва в полицию, а теперь вообще непонятно во что…

«Да уж, - с неожиданной тоской подумал Сташис, - времена изменились кардинально. Когда-то человека с милицейским удостоверением пропускали всюду и безропотно, но это было так давно… Теперь полицию ни в грош не ставят, и любой охранник считает себя вправе нам отказывать, не пускать, запрещать. Кто-то же виноват в том, что так стало. Но кто?»

Владение приемами, свидетельствующее о специальной боевой подготовке, возможность получать полную информацию о наличии и состоянии камер наружного наблюдения, умение собирать сведения об образе жизни и маршрутах передвижения будущих жертв – все говорит в пользу того, что речь идет именно о полицейском. Ну что ж, больному легче, хотя бы понятно, где искать.

Сегодня он, как и всегда, сидел на скамейке в соседнем дворе. Тишина не была полной, рядом трасса, Третье кольцо, машины проезжают круглосуточно, и на шорох за спиной Олег внимания не обратил. Почувствовал прикосновение грубоватой ткани к шее и челюсти и почему-то мгновенно понял, что сейчас умрет. «Вот и хорошо, - успела промелькнуть последняя мысль. – Вот и слава богу. Наконец-то».

Что хуже – угроза войны или сама война?

Если вы потеряете человека, который был для вас целым миром, то увидите, как легко провести черту и сказать: все кончено, его больше нет. Я до сих пор слышу голос мужа. Слышу его, будто он рядом. Когда я блуждаю в темноте, я слышу, как Билл в доме зовет меня, как будто он на заднем дворе чинит велосипедную цепь и спрашивает меня, не хочу ли я чашку кофе.

Быть наедине с собой не значит, что вы одиноки, и наоборот; вы можете быть в обществе многих людей, разговаривающих, сплетничающих и жаждущих вашего внимания, и при этом вы будете самым одиноким человеком в мире.

Если поставить коня на доску, он становится частью игры и влияет на ее ход. Но если снять его с доски, это просто конь и больше ничего; он не может ходить, побеждать другие фигуры, он больше не часть игры, а просто конь. Время от времени надо снимать себя с доски. Возвращаться к самому себе, к себе настоящему, когда ты наедине с собой и не притворяешься кем-то другим.

Горе может делать тебя удивительно одиноким. Не успев это осознать, ты уходишь в себя и потом можешь уже не вернуться полностью.

Люди поверят во что угодно, и если им дать выбор, они предпочитают ложь, а не правду, потому что ложь обычно более интересна.

Поистине удивительно, к чему способны привыкнуть люди, если чуточку им компенсировать.

Легкомыслие - не то же, что легкость мысли; над ним не надо трудиться.

Время от времени меняем маршрут; в этом нет ничего дурного, пока мы за оградой. Крысе в лабиринте позволительно идти куда вздумается, - при условии, что она в лабиринте.

Лучше никогда не означает "лучше для всех". Кому-то всегда хуже.

Прощение - тоже власть. Умолять о нем - власть, и отказывать в нем, и его даровать - власть; быть может, величайшая.

Мы не попадали в газеты. Мы жили вдоль кромки шрифта на пустых белых полях. Там было свободнее. Мы жили в пробелах между историями.

Сэми с трудом могла говорить. Но понимала, что просто обязана открыть правду младшей сестре. «Мама убила Кэти, — выдавила из себя Сэми. — И они сожгли тело на заднем дворе». Они с Тори проговорили почти до рассвета. Их разговор напоминал страшную игру в «угадайку»: что творилось в их доме раньше и что творится сейчас. Они то плакали, то приходили в ярость. То отчаянно сожалели.

Когда Шелли говорила Шейну ударить Кэти или пнуть ее ногой, он бил и пинал. Ему это не нравилось, но он выполнял приказания, потому что знал — в противном случае Шелли возьмется за него. Если он не делал того, что она говорила, его вываливали в грязи, голым прикручивали скотчем к батарее или заставляли спать на цементном полу без одеяла и без одежды.

Шелли начала отнимать у Кэти ее вещи — та «плохо себя вела и должна была обходиться меньшим». Потом отобрала одежду, оставив лишь одни трусики, лифчик и халат. Вскоре Кэти исполняла свои обязанности по дому голой. Она должна была просить позволения сходить в туалет. Не могла мыться без разрешения Шелли. В конце концов ее мытье свелось к тому, что она поливалась за домом из шланга.

Насилие шло по возрастающей. Однажды Шелли напала на Кэти всерьез — вытащила ее за волосы из кухонной двери и поволокла вверх по холму за домом. Хотя Шелли была на тот момент беременна, и Кэти превосходила ее габаритами, последняя не оказывала никакого сопротивления. Потом Шелли свалила Кэти на землю и начала бить ногами в живот. Кэти покатилась вниз по холму.

Однажды, спустившись вниз, Никки увидела, что Шелли прижимает подушку к личику младшей дочери. Позднее она вспоминала, как сама думала, что мать душит ее подушкой. «Она что, делала это со всеми нами?»

Трудно было даже представить, что Шелли выкинет в следующий раз. Она была непредсказуемой. Могла прятать злобу под внешней заботой. Например, вызывалась помочь с мытьем посуды, но в результате выбрасывала грязные тарелки, кастрюли и даже сковородки в мусорный бак. Ей нравилось изображать перед взрослыми славную, заботливую девочку, но длилось это недолго.

птица небесная может перенести слово твое, и крылатая — пересказать речь твою. крепка, как смерть, любовь.

Любовь — это дисциплина, как молитва.

У меня пока есть некий выбор. Умирать или не умирать — выбора нет, но когда и как — есть. Это разве не своего рода свобода?

Только мальчики могли вкусить подобной свободы; только мальчикам разрешалось взлетать и парить; только их пускали в небеса. Я до сих пор ни разу не качалась на качелях.

Прошлое оставило уродливые и кровавые отпечатки пальцев — следовало их стереть, дабы освободить пространство чистому душой поколению, которое, несомненно, явится со дня на день. Так гласит теория.

До чего же хорошо сражаться с кем-то другим, а не с самой собой.

Я слышал, что у смертных чувство влюбленности очень похоже на чувство страха.

Я знаю, что есть множество вещей, о которых я должна ей рассказать, и множество вещей, о которых она должна рассказать мне. Я знаю, что мы не были добры друг к другу. Я помню, что она причиняла мне боль, причем гораздо более сильную, чем сама могла себе представить. Но, несмотря ни на что, она по-прежнему моя сестра.

Любовь – глупая штука. Мы только и делаем, что разбиваем друг другу сердца.

Возможно, это не самая плохая вещь на свете – желание быть любимой, даже если тебя не любят.

Моя любовь – это ты, – говорит Кардан. – Большую часть своей жизни я провел, оберегая свое сердце. И настолько тщательно оберегал, что мог вести себя так, словно у меня его вообще нет. И пусть сейчас оно у меня потрепанное, изъеденное червями, огрубевшее – но твое. – Он направляется к двери, ведущей в королевские покои, словно давая понять, что разговор окончен.

Спасибо, что когда я, наоборот, горю работой, ты не требуешь от меня чистоту дома и борщи, а поддерживаешь и веришь в меня: «Ты делаешь крутое дело! Дерзай! Я разберусь с домом и возьму на себя детей!».

Если муж срывается на детей, моя задача – поддержать, утешить, помочь, когда устал. Нет задачи закопать его в чувстве вины, доказать свою правоту, поругаться.

А для меня любовь не в красивых словах про «розовые пяточки». Для меня любовь в том, что я готова еще тысячу раз пройти все то же самое, чтобы быть его мамой.

Хватит все время искать себе пару. Начните с поиска себя. Пока вы не найдете общий язык с собой, вы можете бесконечно перебирать партнеров в поисках «того самого».

Если сепарация не произошла полностью, то это точно будет мешать личной жизни взрослого человека, его серьезным отношениям, его вступлению в брак или самому браку. Очень часто при проблемах в семье копать надо в сторону родителей – отделились ли они, отделились ли вы?

Те самые набившие оскомину на языке семейные кризисы случаются именно тогда, когда два этих закона – закон сохранения и закон развития – сталкиваются. Когда пора развиваться, а мы пытаемся всеми силами ничего не менять.

Здесь все всегда сверхдраматично. Эпично. Каждый ведёт себя так, словно явился из баллады про убийство.

Он обладает даром говорить комплименты, причиняющие боль. Но умеет высказывать и такое, что звучит как оскорбление, но соответствует действительности.

И теперь, когда я почувствовала вкус власти, захочу ли от нее отказаться?

Если он думал, что я плох, то старался вести себя еще хуже. Если считал, что жесток, то я стремился внушать ужас.

Если ты болезнь, то, полагаю, ты не можешь быть и лекарством.

Вся жизнь - игра, Джуд. Ты это знаешь. А теперь твой ход.

Порой, чтобы достигнуть цели, нужно обмануть разум, сосредоточившись на чём-то другом.

Возможно, иногда стоит выбрать какой-то самый ненормальный вариант, и он окажется единственно правильным. Или не окажется. В общем, лучший совет на все времена: не знаешь, что делать, собирай информацию.

После всяческих переживаний нет ничего лучше, чем вкусная еда.

Нет ничего более мерзкого, чем чувствовать себя слабой, неуверенной, раздражительной, когда даже самые мелкие дела начинают казаться совершенно невыполнимыми. И какой кайф снова взять свою жизнь в свои руки, твёрдо намереваясь выгрызть свою свободу зубами, если потребуется, и даже вот в такой, казалось бы, безвыходной ситуации не опускаться до уровня жертвы!