— Ну, слушай. Мне кажется, что это кратер, возникший на месте аварии звездолета, произошедшей бог знает когда. Здесь попадаются кусочки металла, к сожалению, не такие уж крупные, чтобы внятно поведать о чем-нибудь, но все же расплавленные и спекшиеся. Этот корабль, или аппарат, как хочешь его назови, врезался в землю не как метеорит и не на слишком большой скорости, а, скорее всего, при посадке. Следов плазменной реакции здесь нет, но он был достаточно крупным, чтобы взрыть такую яму и уйти глубоко под землю. Я уверен, что его основная масса лежит на приличной глубине…
— А когда ты бывал здесь раньше, в детстве, эта яма уже существовала?
— В том-то и дело, что да.

Милена вообще лучше меня разбирается в людях, а уж от её метких характеристик еще никому не удалось отмыться! Кстати, меня она после первой встречи обозвала "пельмень с сюрпризом".

Встречаются такие люди, они будут ходить за вами и повторять: «Почему ничего не ешь? Не обижай хозяев! Попробуй пельмени!»
Чтобы не вызывать агрессии, я, как правило, наполняю тарелку и не трогаю еду. Или, если угощающий очень уж настойчив, пробую отшутиться, говорю что-нибудь вроде: «Я, как животное, ем лишь тогда, когда испытываю голод». Не помогает шутка, произношу: «Простите, у меня аллергия на любое масло. Съем малую толику, и случится отек Квинке».

Олег всегда говорил, что у нее красивый профиль. Прямая линия носа, высокие скулы, нежные очертания пухлых губ. Да, он любил говорить ей комплименты… У него это хорошо получалось. Вполне искренне. Выходит, обманчива была искренность, двулика. Сначала подняла высоко, потом бросила оземь – живи…

Пока сама Соня пребывала в депрессии да в горестно-обиженном недоумении к своему женскому организму, Екатерина Васильевна все первоначальные заботы на себя взяла, а их с Олегом вроде как отстранила героически.

...кто в какой строй попал, там и сидит. Кто вообще в капитализм, а кто и в первобытнообщинный. Все с трудом говорят на родном языке, у каждого своя армия с пиками, мушкетами, усами и бородой.

Мы сейчас все кайфуем!
Во-первых, мы разбились по республикам окончательно. Хотя у нас единое экономическое, политическое, полуголодное и больничное пространство, но на этом пространстве нет ни хрена и не ходят поезда. Самолёты преодолевают это пространство, стараясь не садиться. Но мы сейчас все разбились по республикам. Все выставили таможни. Потому что в одной республике нет мяса, в другой нет рыбы, в третьей нет хлеба. И мы хотим знать, где чего нет, и хотим это положение закрепить.

Желаешь сделать хорошего человека невыносимым – сделай его частным собственником

Каждому уровню восприятия соответствуют свои аргументы

Девушки – существа странные. В большинстве случаев они обижаются только тогда, когда повода нет или он незначителен. Когда же повод есть, обиды обычно хватает ненадолго. Лишь до тех пор, пока это необходимо, чтобы хлопнуть дверью или произнести «пхе!» с должной степенью негодования.

В моем сердце живет благоговейная и глубокая страсть. Она заставляет меня тянуться к тебе, как к источнику моей жизни, учит познавать в тебе цель и смысл моего существования и, горя чистым и ярким пламенем, сливает нас обоих в одно.

Жалость, со стороны некоторых людей - унизительная подачка, и хочется швырнуть ее обратно тому, кто с ней навязывается.

Опа! Прошу прощения! Акела не промахнулся. Он не в того пальнул!

У них была выработана своя обиходная мимика – когда он решительно, раз и навсегда отмел всю эту мельтешащую пальцевую, локтевую и кистевую суетню и стал просто яснее артикулировать, иногда выражая что-то глазами, бровями, покачиванием головы. Впрочем, дочь уверяла, что слышит его даже из другой комнаты.
– Как?!
– Не знаю. Кожей…

– Ах, бла-аро-одство, – протянул он. – Я себе думаю! Смотри, не забудь. Сама знаешь: тебе тоже кое-чего поберечь стоит. Кое-какую… ценную вещь.
Так что к налету Стеша была готова. Патруль с «со провождавшими» (при румынах крутились три бабы из общежития бывших детдомовок, что на Чкалова: рыбы-прилипалы, плыли вслед новым хахалям, хватая, что приглянулось из мелочовки) Стеша встретила в дверях. Стояла в штопаной шерстяной юбке и в потертой кацавейке, застегнутой на три уродливые матерчатые пуговицы. Истошно кричала:
– Сюда, господа-домнулы дорогие, берите жидовское добро! Вон, на стол все свалила, хватайте! Всю жизнь на них горбатила! Мне самой от проклятых ничого не надо!
– Эт верно, – вдруг подтвердил Сергей. – Степанида – трудовая русская женщина. С детства тут в прислугах.

Я с этих пор вас будто не знавала.
Упреков, жалоб, слез моих
Не смейте ожидать, не стоите вы их;
Но чтобы в доме здесь заря вас не застала,
Чтоб никогда об вас я больше не слыхала.

— Хотя я еще очень молода, но перенесла много горя. Вот уже скоро двадцать лет, как я живу на свете, и двадцать лет, как страдаю. Не знаю, сумею ли я вам все рассказать и хватит ли у вас сил меня выслушать. Много выстрадала я в родительском доме, страдала в монастыре Святой Марии, страдала в лоншанском монастыре — всюду были одни страдания. С чего начать мне, матушка?
— С первых горестей.

Власть старших оказалась сильно ограниченной, они не могли больше распоряжаться нами как рабынями. Не проходило почти ни одного дня без какой-нибудь бурной сцены. Во всех сомнительных случаях товарки советовались со мной, и всегда я вставала на защиту устава и против деспотизма.

Страсти как орлы с железными клювами. Высматривают жертву сверху, бросаются и клюют. Сильный сгонит птицу, и тогда она взлетает и ищет новую добычу.
Бывает, что какая-то одна птица выберет слабого, вцепится в него когтями и долбит, пока не заклюет насмерть. Поначалу каждому человеку опасен лишь один орел, но когда человек ранен и ослаблен, бывает, что и несколько набрасываются разом и долбят уже до смерти.

Идеальная безупречность — вот что отличало здешний мир. Ни один самый мелкий изъян не омрачал этого совершенства: ни единой кривой ветви среди деревьев, ни единой фальшивой ноты в трели соловья. Трава была густая и мягкая, и не мокрая, как оно обычно бывает среди ночи, но чуть посеребренная восхитительно-прохладной туманной моросью.
— Это, верно, рай, — вздохнул Джек.

— Эльфы нас ненавидят, потому что у нас есть души, — объяснил король.

Девушек забирают, когда им исполняется лет тринадцать и они вступают в детородный возраст. Из-за вируса ни одна из женщин моего поколения не доживает и до двадцати.

Возникла догадка: существо не зря треснуло Джейка по затылку! А вдруг оно так предупреждало об опасности — не ходи, мол, в тот тоннель?..

Лара внимательно осмотрела себя в зеркале, но никаких изменений не обнаружила. Жажды, появления которой она так боялась, тоже не было. Значит, несмотря на то, что вчера она залила все вокруг себя кровью, инстинкты вампира в ней не проснулись. Уже хорошо! Как знать, может, и обойдется…

- О, знакомые лекарства! - умилилась Улита. - А пустырничек не пробовал? Две столовых ложки таблеток валерьянки на полстакана пустырника, добавляешь каплю йода для здоровья, перекиси, чтобы булькало, немного зеленки, чтобы цвет был приятный, - и вечный покой в этом мире бушующем! Можно не откладывая отправляться лизать краски!

Она знала, что добро и зло сосуществуют в каждом человеке. Некоторые - по своему выбору или по принуждению - эксплуатируют лишь худшее в себе.

Раджасингх умел распознавать в человеке силу — это входило в его былые обязанности, и теперь он ни на секунду не усомнился в ее присутствии. «Берегись низкорослых, — нередко повторял он себе, — именно они способны потрясти мир».

Долгий и горький опыт научил Раджасингха не доверять первому впечатлению, но и не пренебрегать им.

Хуже гастрита в шестнадцать лет может быть только облысение в двадцать два

Интересно, существует ли такой человек, который сумел бы сохранять абсолютное спокойствие, находясь в одиночестве на лесной дороге ночью?

В данных обстоятельствах дань скромности была, по меньшей мере, нелепой.

Если бы я мог, я сидел бы и читал все время.

- Нас часто обманывает собственное тщеславие. Женщины придают слишком большое значение единственному восхищенному взгляду.

"Ты или охотник, или дичь, или действуешь, или устало плетешься сзади".

Он решил начать новую жизнь, в которой нам не было места. И ему самому в ней тоже места не было. Это уже был совсем другой человек, незнакомый мне, чужой и безразличный.

— Не так давно неподалеку от меня поселился мужчина с девочкой. Неудобно это говорить, но мужчина похож на бомжа… не самое приятное соседство. Мы все этим недовольны. Так вот, девочку ту вроде бы зовут Юка.
— Звучит как-то не очень убедительно.
— Согласна. Вот только девочка совсем на мужчину не похожа. Мужчина совсем молодой, так что нам всем это кажется подозрительным.

Исияма был так нежен с ней, потому что ее грех был и его грехом. И в том, что произошло, виноваты они оба. У обоих проскальзывала мысль, что они готовы бросить своих детей. Они оба знали об этом, а потому пытались сейчас успокоить друг друга. Они страшились своего греха.

В их жизни не было ни опер, ни картин, ни книг; все, что их заботило, — выплаты по счетам.

Я превратился в мешок с костями, внутри ничего не осталось. Все, что давало мне силы, ушло. До последней капли.

— Если остаться непорочным, жизнь намного проще.
— Да, жизнь вообще предельно проста!

Я полагаю абсолютной истиной ту мысль, что наш мир, который представляется нам верхним слоем, на самом деле — дно глубокого океана; наши деревья — подводная флора, а мы сами странные покрытые чешуей подводные чудовища, питающиеся морской мелочью вроде креветок.

- Не ты ли на днях заявил, что ты анархист-консерватор? – невинно заметила Конни.
- А ты не поняла, что я хотел этим сказать? Тогда я тебе объясню: человек может делать что хочет, чувствовать что хочет, быть кем хочет, но только в рамках частной жизни, не посягая на устои.

Смириться с тем, что жизнь – великая пустыня, значит подойти к самому краю бытия. Великое множество дел малых и важных составляет огромное число – но из одних только нулей.

Таковы мы все. Усилием воли держим под спудом интуитивное знание, не пуская его в сферу сознательного; когда же удар нанесен, он кажется стократ сильнее, и страдания наши безмерны.

— Она крохотная и слабая, — почти брезгливо заявила Аля, передавая малышку матери. — На смесях быстро вес наберет. Хотя там, в деревне, если хочешь, можешь кормилицу взять.
— А ты разве не поедешь с нами, Аленька?
— Я?! — Аля едва не рассмеялась.
— А вы? — Мать робко взглянула на художника.
— Мама, ну что ты говоришь! — Аля искренне возмутилась. — У человека выставка на носу, а ты лезешь! Что он там писать будет? Залив? Он, между прочим, не маринист! И кстати, ребенок — недешевое удовольствие. Его, кстати, содержать надо, разве ты не помнишь?
— Помню, Аленька, помню, — мать взглянула на дочь с каким-то странным, совершенно непонятным Але сочувствием. — Только я и другое помню: ребенку нужны родители.
— Вот и будешь ей за родителей, — отмахнулась Аля.

Теперь дети не играют, а учатся. Они все учатся, учатся и никогда не начнут жить.

Чудеса делаются своими руками.

"Нет, Кирилл Петрович: мой Володька не жених Марии Кирилловне. Бедному дворянину, каков он, лучше жениться на бедной дворяночке, да быть главою в доме, чем сделаться приказчиком избалованной бабенки"

Судьба любви — играть ей в жмурки.

...я сказала ей прямо: «Вы старая женщина, Эмили, а уж недаром говорится: нет большего дурака, чем старый дурак! Ведь Алфред моложе вас на целых двадцать лет, так что не обманывайте себя, почему он на вас женился. Деньги! Так что не допускайте, чтобы у него было много денег! У фермера Рэйкса очень хорошенькая молодая жена. Вы бы спросили у вашего Алфреда, сколько времени он там проводит». Она очень рассердилась. Понятное дело! А я добавила: «Нравится вам это или нет, только я вас предупреждаю: этот тип скорее убьет вас в вашей же кровати, чем посмотрит на вас! Он мерзавец! Можете мне говорить все, что хотите, но запомните мои слова: он негодяй и мерзавец!»