Как по мне, чрезмерная, бьющая в глаза красота — отражение уродства, зато великое уродство порой может оказаться воплощением красоты.

Сколько бы историй любви ни вмещала жизнь, я всё равно бы предпочел, чтобы мне досталась лишь одна.

Вот было бы славно, если бы у всех историй из жизни оборвали концы, истории без конца похожи на веселых птичек, зависших в воздухе, крылья их трепещут, и до скончания веков они не рухнут вниз.

В каждой любви есть точка невозврата, перешагнув которую, утратишь намного больше.

– Я похож на идиота, который ездит без прав? – Ну… как тебе сказать, – засмеялась я, убрав руку. – Я поинтересовался бы, есть ли у тебя справка от психиатра, но, кажется, ответ очевиден.

– По-моему, на той неделе был другой мальчик, – неуверенно начала мама, припомнив, что я показывала ей фотографию Вадима Рубцова. – Не многовато ли? – Где ты их находишь? – нахмурился дед. – На предновогодней распродаже, – буркнула я. – Второй, бракованный, комплектом шел.

Если рядом надежный человек, неважно, какое безумие творится вокруг.

Так уж устроены девчонки: в определенном возрасте нам обязательно нужно влюбиться в кого-то недосягаемого. Кто-то тащится от корейских мальчиков из k-pop-групп, кто-то – от Тимоти Шаламе, а нам подавай такого близкого и одновременно далекого Рубцова – высокого зеленоглазого блондина с самой обаятельной улыбкой в школе…

Влюбленный человек – самый добрый и счастливый.

Шнырь замер в двух шагах от побоища, с удивлением и страхом глядя, как на землю валится тело Рыжего. Он видел его со спины, со стороны затылка. И там, на этом рыжем затылке, из маленькой черной дырочки, пульсируя забила кровь. Толчок, еще толчок, она стекала за воротник…

Женщина, от которой ждали самое большее – истошного визга или обморока, вдруг сделала невероятное. Перехватив руку Монгола с выкидным ножом, она резко ударила его коленом в пах. И когда налетчик согнулся от боли, она схватила его голову одной рукой, а второй вцепилась в руку с ножом. Урка и опомниться не успел, как лезвие вошло ему в горло под подбородком.

Буторин опасался, что старик начнет описывать все, включая свои ощущения и страхи, но тот ограничился тем, что сошел на берег и сразу по запаху понял, что покойники лежат давно. Ну, а уж пистолет в руке у одного и запекшуюся потемневшую кровь на груди второго он разглядел быстро. Понял, какая тут беда произошла.

Шелестов аккуратно прицелился в немца, одетого в брезентовый плащ, со «шмайсером» в руках. Грозно стегнул по кустам звук выстрела, человек в плаще упал на бок, будто у него подкосились ноги. Шелестов повел стволом и сделал еще два выстрела по другим целям.

Сколько продолжался грохот, Шелестов не знал. Он лежал в воронке, закрывая голову руками, а земля под ним вздрагивала и стонала, как живая, терзаемая огнем и металлом. Максим вжимался в нее и, кажется, шептал: «Потерпи родная, мы спасем тебя, потерпи…»

Шелестов нажал на спусковой крючок. Промахнуться с расстояния в сотню метров было сложно, Максим хорошо умел стрелять и сейчас он с торжеством видел, как его длинные очереди косят ряды немецких солдат, как падают по два, по три человека, сраженные пулями, как фонтанчики земли всплескиваются под ногами врага.

Хрипунов вырвал из рук Петешева топор. В последний момент старушка взглянула на убийцу, подняла немощные дряблые руки, пытаясь защититься от блеснувшего лезвия… Раздался хруст поломанного черепа.

Василий уже не однажды подумывал о том, чтобы завязать со своим ремеслом. Опасно больно! Сколько веревочке не виться, а конец будет. Втайне надеялся, что каждое удачное ограбление будет последним его делом. “И так уже предостаточно насобирал рыжья на черный день. Нужно переждать. Вон как мусора переполошились! Ведь по всему городу успел наследить”.

Хрипунов подошел к старинному пузатому комоду и потянул на себя нижний ящик. Пошарил ладонью на самом дне и достал что-то бережно завернутое в белую промасленную холщовую тряпицу. Затем осторожно развернул лоскуты, и Петешев увидел пистолет с небольшим наклоном рукояти. – Как тебе эта игрушка?

Первый был высок и плотен, другой, напротив, – тщедушного телосложения и маленького росточка. Но худощавый держался боевито и с суровыми интонациями распекал крепыша. Сразу было понятно кто в этой странной паре был за главного. Не иначе, как местные блатари. Рука майора скользнула в правый карман, где находилось табельное оружие.

Накативший порыв ветра откинул ворот рубахи уркагана, обнажив наколотый на левой груди профиль Сталина. Урка был масти непростой: такие знатные портреты обычно накалывают уголовники, просидевшие в местах заключения не менее десяти лет и имевшие в преступной среде значительный авторитет.

Виталий прошел в соседнюю комнату, где увидел на полу распластанную пожилую женщину в выцветшим стареньком сарафане. Ее правое колено было немного выставлено вперед, как если бы и после смерти она продолжала свой бег. Одна рука отставлена в сторону, другая располагалась у ее посиневшего сморщенного лица, словно женщина пыталась укрыться от разящего удара.

Обоих взяли, когда Иноземцев передавал скупщику большой деревянный ящик, перетянутый шпагатом. Вадим и Женя подошли уже к разбору полётов. Задержанные стояли возле «Жигулей», держа руки поднятыми. Увидев старшего лейтенанта, Иноземцев занервничал, а Живцов лишь недобро усмехнулся.

Вадим кивнул и вернулся в комнату. И тут он заметил, как у окна что-то блеснуло. Он прошёл и увидел выглядывающую из-под дивана серебряную цепочку. Поднеся браслет к свету, оперативник увидел, что с обратной стороны выгравирована буква А. - Валера! – позвал он. – Я тут кое-что нашёл.

Тело Олега Селиванова лежало в неестественно скрюченной позе. Судя по всему, его здесь явно не купающимся застали – на мужчине были помятые рубашка и брюки, заляпанные грязными пятнами. Выстрелили в голову через небольшую подушку, лежащую под умывальником.

Попутно Вадим размышлял над убийством супругов Селивановых. С одной стороны, всё это походило на банальный уголовный грабёж, но, что-то подсказывало, что тут дело обстоит несколько иначе. Некто решил залезть в квартиру, чтобы вынести что-нибудь ценное, и нарвался на пребывавших дома хозяев.

Когда медики ушли Куликов начал осмотр. Первым в глаза бросилось тело мужчины с тёмными с проседью волосами. Ему было лет сорок. В рубашке и брюках, как будто он куда-то собирался или откуда-то пришел. Женщина лет тридцати была в халате. Им тоже досталось по голове, но судя, по запачканной кровью одежде их добили чем-то вроде ножа.

Участковый открыл дверь и вошёл в квартиру. Вадим проследовал за ним. Следы преступления он заметил сразу – на полу в прихожей виднелись смазанные кровавые пятна. Навстречу милиционерам вышли двое мужчин в белых халатах и с носилками, на которых лежал пострадавший мальчик, и врач – худенькая женщина лет сорока.

Шелестов прыгнул в машину с автоматом и стал смотреть на то, как возится и отчаянно пытается развязаться на полу немецкий майор. Гауптман мычал и тряс головой.

Иванченко выругался, схватив пальцами цепочку на руке мертвого адъютанта. Она предназначалась для пристегивания к руке портфеля с секретными документами. Замок расстегнут, портфель пропал!

Моложавый холеный адъютант с генеральскими погонами на шинели с меховым воротником был мертв. Его голова в фуражке с меховыми наушниками безжизненно свесилась набок, а глаза уставились вперед, в них затаились удивление и боль.

Грузовик подбросило, и он загорелся, встав почти поперек дороги. И кузова стали прыгать оглушенные солдаты и разбегаться по сторонам. Кто-то падал под пулями, кто-то сам ложился, озираясь и ища цели.

Начали! Палец надавил на кнопку и прямо под капотом грузовика с солдатами взметнулся столб снега и черной земли, в котором отсветами мелькнуло яркое пламя.

Атаковать легковушку под носом двух десятков автоматчиков опасно и глупо. Они сразу покинут машину, займут оборону на дороге и откроют шквальный огонь. Тем более у немецкой пехоты на отделение полагается один ручной пулемет.

Чтобы ни о чем не думать, надо размышлять обо всем понемножку. Чуть подумаешь о чем-нибудь – и сразу выбрасывай из головы.

Ничто так не изматывает человека, как бессмысленные и бесполезные усилия.

Двигаться с высокой эффективностью в неверном направлении ещё хуже, чем вообще никуда не двигаться.

А я — лишь путь для самого себя, дорога, которую мне надо пройти.

Как говорится, если хочешь обмануть кого-нибудь — сначала обманись сам.

Есть такие вещи, которые как дым: лезут людям в голову и в глаза независимо от того, нравится им это или нет.

Мама регулярно напоминала мне, что другие думают о нас гораздо меньше, чем кажется; людей гораздо больше волнует то, что думают о них. Я полагала, что усвоила этот урок, но оказалось, нет. Я открыла эту восхитительную истину, потому что внезапно окружающие и впрямь стали обо мне думать. Контраст был разительным.

Школа действительно объявила мне войну, и злыдни тоже; я действительно была сильна. Тот, кто общается со мной, рискует оказаться на линии огня...

И тогда Лю встала и протянула к нам руки. Я сообразила не сразу – три года почти полной социальной изоляции отучают от таких вещей – но они обе ждали, пока я не подошла к ним, и мы втроем некоторое время стояли обнявшись, и это было настоящее чудо. Чудо, в которое мне не верилось: я была не одна. Они спасали меня, а я их. Это было круче любого волшебства. Как будто наша дружба могла всё исправить.

В Шоломанче первые фразы, которые ты учишь на любом языке, это «пригнись», «осторожно, сзади» и «беги».

Тот, кто не в состоянии своими силами отбиться от злыдня, не выживет в школе. Все это знают, и исключение составляет только Орион. Но он круглый идиот.