– Ты это тогда серьезно сказал?
– Ты о чем? – Перси посмотрел на него через столик.
В звездном свете лицо Фрэнка было словно из гипса, как у римской статуи.
– Что ты… гордишься родством со мной.
– Ну, давай посчитаем. – Перси принялся отстукивать плиткой мюсли по столу в такт счету. – Ты в одиночку расправился с тремя василисками, пока я попивал зеленый чаек с пророщенной пшеницей. Так? Так. Ты в Ванкувере задержал армию лестригонов, дав возможность взлететь нашему самолету. Так? Так. Ты спас мне жизнь, пристрелив того грифона. Так. И ты использовал последний вызов своего волшебного копья, чтобы помочь беззащитным людям. Так. Ты, бесспорно, самый достойный отпрыск бога войны, какого я когда-либо встречал… может быть, единственный достойный.

лучше извиниться за то, что ты не сделал, чем умереть за это

– Жизнь, я думаю, всегда именно такова, какой ты сам ее видишь.

– Как вообще римляне ходили в этих штуках? – недоуменно сказал он.
– Их надевали только в торжественных случаях, – пояснила Хейзел. – Вроде как смокинги. Я думаю, древние римляне ненавидели тоги не меньше, чем мы. Кстати, при тебе нет никакого оружия?

– Они сегодня хорошо поработали, – заметила Хейзел. – То есть плохо для нас.
– Постой, – удивился Перси, – уж не хочешь ли ты сказать, что эту крепость построили сегодня?
Хейзел ухмыльнулась.
– Легионеры умелые строители. Если надо, мы можем сняться всем лагерем и разбить его где-нибудь в другом месте. На это уйдет три или четыре дня, но нам это по силам.
– Давай не будем это делать… Значит, вы каждый вечер атакуете новую крепость?
– Не каждый вечер, – уточнил Фрэнк. – У нас бывают разные тренировки. Иногда дэдбол… это вроде как пейнтбол… только, ну, там шары с ядами, кислотой или огнем. Иногда мы устраиваем гонки на колесницах или гладиаторские бои. Иногда военные игры.

Рим был успешнее Греции. Римляне создали громадную империю. Боги во времена Рима стали более важными – более сильными и известными. Вот почему они сохранились и по сей день. На римской цивилизации основано множество других. Боги стали римскими, по-тому что туда переместился центр силы. Юпитер был… более могущественным в качестве римского бога, чем в образе Зевса. Марс стал гораздо более сильным и дисциплинирован-ным…

Разве может мозг стать полностью стерильным, неужели все ячейки памяти были уничтожены? Говорят, даже одежда способна хранить информацию о ее владельце. А человек всяко более сложный организм, чем какая-то тряпка.

Нет в этой стране семьи, которая не познала бы эту боль, и если ее обошел страшный жребий, то не обошел ее родных, друзей, соседей.

Почитание отца и матери — нужнейшее для человечества предписание.

Вся эта ненависть сидит во мне. Я не могу с ней справиться.

Эгоизм — вот единственный грех.

— чтобы быть в этом мире нормальным, нужно окончательно свихнуться.

– У тебя брат – циклоп?
– Конечно, – ответил Перси. – А это значит, что и тебе он приходится…
– Прошу тебя. – Фрэнк закрыл уши ладонями. – Я не хочу этого слышать.

— Да если он и берет чужое, так ведь ты лишь по трусости казенного имущества не крадешь! А впрочем… откуда у тебя столько кнопок, все коммунальные постановления по сортирам развешиваешь?

Черный хлеб своей беспутной жизни барин Манюкин добывал враньем,...

- Не жалей себя, - сказал он. - Себя жалеют только ничтожества.

– Эй… он что – прирученный? – спросил Фрэнк.
Конь сердито заржал.
– Не думаю, – высказал предположение Перси. – Он только что сказал: «Я затопчу тебя до смерти, глупый китайско-канадский сосунок».
– Ты понимаешь лошадиный язык? – спросила Хейзел.
– «Сосунок»? – возбужденно проговорил Фрэнк.
– Умение разговаривать с лошадьми – это посейдонская штучка, – пояснил Перси. – Вернее сказать, нептуновская.
– Тогда ты должен поладить с Арионом, – сказала Хейзел. – Он тоже сын Нептуна.
– Что ты сказала?

– Финей плохой, – продолжила стенать Элла. – И косилка. И сыр.
– Совершенно с тобой согласен, – кивнул Перси. – Мы больше не позволим ему обижать тебя. Но нам нужно придумать, как его провести. Вы, гарпии, должны его знать лучше, чем кто-либо другой. Может, ты знаешь какую-нибудь хитрость, чтобы его провести?
– Н-нет… Его не перехитришь. «Пятьдесят хитростей по дрессировке собак», автор София Коллинз, звонить по телефону шесть-три-шесть…
– Ясно, Элла, – проговорила Хейзел успокаивающим голосом, так, словно пыталась усмирить коня. – А слабости какие-нибудь у Финея есть?
– Слепой. Он слепой.
Фрэнк закатил глаза, но Хейзел терпеливо продолжала:
– Верно. А еще какие-нибудь?
– Игры, – сказала гарпия. – Азартные игры. Два к одному. Малые шансы. Делай ставку или пасуй.
– Ты хочешь сказать, что он игрок? – с воодушевлением спросил Перси.
– Финей видит б-большое. Пророчества. Судьбы. Божественное. Но не малое. Случайное. Это захватывает его. И он слепой.

После нескольких часов плавания глаза у Перси начали слипаться. Он боялся, что вы-ключится от усталости. И тут он получил передышку. Рядом с лодкой всплыл дельфин-касатка, и Перси завязал с ним мысленный диалог.
Вообще-то это был не разговор, но суть его сводилась к следующему:
«Не могла бы ты подбросить нас на север? – спросил Перси. – Как можно ближе к Портленду?»
«Я ем тюленей, – заявила в ответ касатка. – Вы – тюлени?»
«Нет, – ответил Перси. – Но у меня есть сумка, полная вяленого соевого мяса».
Касатка вздрогнула, лодку сильно качнуло.
«Обещай не кормить меня этой дрянью, и я подброшу вас на север».
«Договорились».

...в человеке дремлют такие глубинные, скрытые инстинкты, о которых он сам часто не имеет ни малейшего представления. Опьянение кровью... Чувство мести...

— Мне кажется, все происходит циклично.
— То есть?
— Ну, цикл начинается с секса. В двадцатых годах все тоже с ума сходили по сексу. Вероятно, все происходит по циклам. Вот смотри: двадцатые, тридцатые, сороковые, пятидесятые — секс, затишье, война, затишье. Шестидесятые, семидесятые, восьмидесятые, девяностые — секс, затишье, война, затишье.

Ну вот, это поможет сбалансировать твою чакру. Что касается почты Ириды, то это древний вид связи. Ею пользовались греки. Римляне не переняли этот метод – они всегда полагались на свою систему дорог, на гигантских орлов и еще на всякие штуки. Но тем не менее…

– Спасибо, Хейзел, – сказал он. – А что именно означает то, что ты поручилась за ме-ня?
– Что я гарантирую твое хорошее поведение, – объяснила Хейзел. – Я буду обучать те-бя правилам, отвечать на твои вопросы, следить, чтобы ты не опозорил легион.
– А… если я сделаю что-нибудь не так?
– То меня убьют вместе с тобой. Проголодался? Пойдем есть.

Стоя на сцене, я чувствовал себя голым и беззащитным, большой, неподвижной, прекрасно освещенной живой мишенью; руки у меня потели, мысли путались, я едва справлялся с гитарой.
Втайне от остальной группы я начал надевать перед концертом бронежилет. Теперь я чувствовал себя поспокойнее, хотя и сгорал от стыда.

– А это, вероятно, храм Зевса… то есть Юпитера? Мы туда направляемся?
– Да, – нетерпеливо сказала Хейзел. – Там занимается пророчествами Октавиан. Храм Юпитера Оптима Максима.
Перси задумался, но латинские слова перевелись сами:
– Юпитера… лучшего и величайшего?
– Именно.
– А какой титул у Нептуна? – поинтересовался Перси. – Прохладнейший и ужаснейший?

– Имейте в виду, что Иисус существовал.
– Видите ли, профессор, – принужденно улыбнувшись, отозвался Берлиоз, – мы уважаем ваши большие знания, но сами по этому вопросу придерживаемся другой точки зрения.
– А не надо никаких точек зрения! – ответил странный профессор, – просто он существовал, и больше ничего.

Это закон природы. Когда человек стареет, к нему перестают ходить в гости.

Иногда мне кажется, что люди могут помещать мысли мне в голову или, наоборот, забирать.

Нам не приходило в голову ее жалеть. Бывают судьбы и хуже.

– Волшебное место – Белое море, – наставительно говорил я ему, вернувшемуся и уже чуть менее пожилому, – чего здесь ни пожелаешь – сразу исполняется…

Она должна была чувствовать и, несомненно, чувствовала, хотя, пожалуй, не решилась бы сама себе в этом признаться, что ее маменька — пристрастная, неразумная родительница, копуша, неряха, не учит и не держит в узде своих детей, дом ее дурно поставлен и лишен какого бы то ни было уюта, и не нашлось у ней для старшей дочери ни расположения, ни разговора, ни любви, ни любопытства эту дочь узнать, ни желания приобрести ее дружбу, ни стремления к ее обществу, что могло бы приглушить горькие Фаннины чувства.

Язык ведь – штука страшно косная, консервативная, и всякий всегда тащит за собой целый воз архивов, и терпеть не может новшеств купно с обновлениями.

Наша страна стремится к величайшей справедливости, в конечном счете к тому, чтобы жизнь для людей стала сплошным расцветом. Вы понимаете, конечно, расцвет всех его физических и духовных сил, расцвет культуры, вот этой самой поэзии, техники.

...меня не так легко угробить, и я еще буду жить и бузотерить хотя бы назло арифметическим расчетам ученых эскулапов.

Давно уже прошло то время, когда я кулаками работал больше, чем головой.

...он мог бы прожить еще двадцать лет, если бы не уехал в этот мерзкий Париж, где они все время устраивают революции.

«– Астра…
Ага, я в курсе, как меня зовут. И мне пофиг!»

«Подумать только! Меня наняли на работу ради улыбки! Целыми днями ходить по замку и изображать радость за две тысячи долларов в месяц! Кому рассказать — не поверят или вообще к психиатру отправят.»

Начальство, как и все мы, озабочено конспирацией.

Любя совершенство, ты уничтожаешь несовершенное. Вымарывание за вымарыванием — ты уничтожил текст. Всё ведь несовершенно. Если любишь совершенство, не уставай совершенствоваться.

Дети! Вы любите их не как свою кровь, а как свою победу. Это победа надо мной, над моей молодостью, над моей красотой, над моим обаянием, над моим успехом...

— Знаешь, кто любит, тот пускается на хитрости,...

— Кровь для вас дешевле вина,...

...нам такое удовольствие доставляли первые наши грехи, так это потому, что у нас еще были угрызения совести, которые украшали их, придавали им остроту и смак, — а теперь…